"Юрьев день". Они называют это "социальным заказом"
Ровно до середины (до сцены с предприимчивым попом) «Юрьев день» увлекает, вселяет надежду: из этого противостояния родятся герои, а вместе с ними - история.
Дальше стиль изображения уверенно сохраняется, а сама история вдруг резко смещается в чуланы сельской глубинки. С поиска человека, понимания и прощения перефокусируется на бытописание с истерическим приползанием к нему по снегу.
Попробую исследовать горячими руками предположений замысел сусальную Юрия Арабаова - сценариста самого Сокурова. У меня возникло стойкое ощущение: вторую часть «Юрьева дня» Арабов именно Хотел рассказать. Там он изливается, наконец, долгожданным (для него) обилием символов, многозначительных деталей и зарисовок, к сюжету мало относящихся, но неизменно куда-то погружающих.
Другую - первую часть, то есть - драматург придумал для разгона, чтобы, наконец-то, добраться до второй.
Как это часто случается, то, что казалось проходным получилось неожиданно интересным. А то, что говорилось с интеллектуальным скрежетом мозговых и прочих полушарий о поиске корневища, об обретении подлинного Я через саморазрушение - вышло надуманным, утомительным и отчаянно тоскливым.
Проблема режиссера Серебренникова (с точки зрения зрителя, т.е, меня) в том, что авторитет ли Арабова, или одержимость стремлением к новому (для самого Серебренникова) языку, или другое, невидимое извне - что-то затуманило его критический взгляд, помешало взяться за ножницы, чтобы привести материал в пристойный для работы и последующего восприятия вид, а также помешало задать себе простой (и поэтому главный) вопрос: это все серьезно?
Насколько я себя знаю - человеческое сочувствие может быть безграничным, и в то же время оно имеет свои пределы. Мне (зрителю) нужен отдых, если хотите, владеть мной до конца. Вместе с потерями, герою (и мне) необходимы, пусть крошечные, но обретения, хрупкие соломинки побед. В противном случае, чем ощутимее луковый смрад сырых хижин в моем носу, чем горячее туберкулезная слизь на моих губах, чем глубже швабра уборщицы в моем анусе - тем быстрее сочувствие затмевается естественным отторжением. И пусть кто-нибудь скажет, что это ненормальная реакция психического аппарата на внешний раздражитель. Эффект «Юрьева дня» достигается прямо противоположный задуманному, т.к. единственная возможная защита, кроме кнопки «stop», - это смех. Если мне не дает его автор, я сам возьму. В ущерб авторскому высказыванию, разумеется.
Что до аналогий. «Юрьев день» очевидный парафраз не столько «Сайлент Хилла», сколько «Мандерлея» (после сцены секса - особенно явный) с одной оговоркой: в случае с Грейс, она не только теряла - она также и находила в процессе своих «исследований» неизвестной глубинки. Люба же терпит бесконечные страдальческие утраты. Вслед за сыном следует потеря уверенности (статуса), голоса, тела (половой акт) и даже надежды (а может я «того»…). Закономерный итог: не жертвенность, но отделение для буйных, если не вниз головой с колокольни, где: «О, Русь моя!..» Предположение драматурга и вера в него режиссера, будто исходя из предложенных обстоятельств, может случиться такой умиротворенный финал с песней усмиренной гордыни - театр в духе доктора Хагена, притянутый за уши каприз: мы так хотим!
Повторюсь, единственное, что наполняло кровью «Юрьев день» - история матери и сына. Когда вдруг передо мной, ближе к концу, развели руками: «А хуй его знает, куда он делся! Тебе че, не по боку? Не про него совсем…» - вот тут я почувствовал себя окончательно обманутым, а фильм вдруг ощутимо заплескался в животе даже не отравой - прокисшим борщем из столовки, который только и остается, что выблевать обратно.
P.S.
Если, вдруг, пропустили - рекомендую по теме забавное кудахтанье на ярмарке «киноведческого» мракобесия:
«Закрытый показ» Гордона о фильме «Юрьев день»