В чем главная причина постоянных неудач украинского национализма? | Насправді
Будет длинный поток сознания. Mea culpa! А что поделаешь? Вопрос, что такое нация и национализм, и с чем их едят, давно назрел. Но вопрос сложный, и в Twitter’е с Facebook’ом на его даже популярное освещение места недостаточно. Толстые научные работы никто, естественно, не читает и читать не будет. Поэтому моя попытка поразмышлять о том, что такое нация, и, надеюсь, заставить читателей сделать то же самое, достаточно длинна, чтобы претендовать на солидность, но достаточно развлекательна, чтобы не уснуть на середине. Я не считаю себя вправе учить других, но считаю своей гражданской обязанностью делиться взглядом на вещи, взглядом, который часто отличается от общепринятого. Или, как говорят в наше время, - троллинг. Текст рассчитан на людей, немного знакомых с мировой историей или умеющих пользоваться, по крайней мере, Википедией. Удачи!
Импровизация на тему нации и национализма, написанная в квебекском коттедже, потому что, как говорил герой рассказа Сергея Довлатова, «настоящий эстонец должен жить Канаде»
То, что слово “нация”, несмотря на его кажущуюся прямую ассоциацию со словами “народ” и “люди”, надуманная абстракция легко проверяется. Произнесите вслух фразу “На углу проспекта “нация” пила пиво и кидала окурки в урны” и убедитесь, что она не имеет никакого смысла. Нация не в состоянии совершать конкретные действия: мыть посуду, заниматься сексом, пропалывать грядки. Нация может только в общих чертах на страницах газет уверено смотреть в будущее или вести войну. А вот наступать по азимуту в составе двух таковых колонн - нет. Люди могут, народ может, а нация не может. У нее нет ручек-ножек, она - плод воображения, призванный описать сложное и постоянно меняющееся сочетание социальных и многих других факторов.
Поэтому стоит определиться, что такое нация и откуда она взялась. Многим кажется, что нация это такое постоянное явление, что она была всегда. Но нет. Понятие нации, в ее современном значении, появилось только к концу 18-го века, а уже к средине 19-го утвердилось в политическом и социальном лексиконе. Если же вы думаете, что, вот же, были там всякие русичи, или саксы, или майа, и это были все те же нации, что и сегодня, то вы ошибаетесь. Но не волнуйтесь, эта довольно распространенная ошибка, когда нацию путают с этносом или религией. К сожалению, в 20-м веке эта ошибка привела к гибели миллионов людей. На самом деле, всевозможные этнические и религиозные группы, естественно, если и находились в составе различных государств, то исключительно в качестве подданных монарха. Если государь был удачлив в бою, то этих народов под ним ходило немало. И определяли они себя как подданные такой-то короны, такой-то веры и такого-то языка. Понятно, что приятнее иметь правителя из своих, так как это ставит носителя определенной культуры в более привилегированное положение, но нацией это назвать нельзя. Родовые, клановые, племенные отношения, но не нация.
Например, Османская империя 400 лет более-менее благополучно правила католиками, православными и мусульманами разных толков, славянами, венграми, армянами, греками, курдами, арабами. И тут в 19 веке ей вдруг заявляют, что никакие они больше не подданные ясновельможного султана, а отдельные, независимые нации и желают развода, и забирают себе квартиру со всем имуществом.
С чего бы это вдруг, именно в 19-ом веке, как грибы после дождя, стали образовываться нации? Как ни странно в значительной мере в результате технологического прогресса и очередного изменения военной тактики.
Первый такой звоночек патриотизма прозвенел еще в далекой античности. Железные наконечники копий, невиданный по тем временам прорыв в гонке вооружений, привели к созданию тактики фаланги, плотного строя, укрытого щитами и ощетинившегося копьями. Пока держался строй, держалась и армия. Недаром в фильме “Гладиатор” главный герой орет на арене Колизея: “Держи строй!”. Для этого не требовались особо подготовленные спецназовцы, достаточно было силы духа, чтобы не бросить оружие и дать деру. Вся прославленная доблесть спартанцев заключалась в том, что их с детства тщательно готовили к смерти в рядах фаланги. Никаких других особых качеств такая война не требовала. Что делало ее доступной для всех, особенно маленьких греческих городов-государств, полисов. И вот уже десять тысяч афинян, все эти колбасники, фермеры, скульпторы, торговцы, рыбаки, программисты, и прочие офисные хомячки, практически все взрослое мужское население Аттики, построившись в фалангу под Марафоном, отразили атаку супердержавы древности, Персии, со всеми ее многочисленными профессиональными военными.
Если ты такой весь из себя спартанец, то понятно, что ты будешь стоять там, где тебя поставили. Это все, что ты умеешь и знаешь. И, наверное, хочешь. Но с какой радости это должен делать учитель, газорезчик или кожевник? Денег за это не дают, сам еще покупаешь свое оружие (нет, я не про прошлый год), а в случае поражения еще потеряешь и весь свой бизнес с ипотекой. Ради чего подвергать себя смертельной опасности? Конечно же, ради любви! К Отечеству. Понимаешь, говорили гражданину греческого полиса государственные мужья и мудрецы, ведь это же не просто поселок городского типа и огороды вокруг, а твоя Родина, нечто большее, чем случайный набор домов, полей и людей. В ней заключен сакральный смысл, цель твоего существования это слиться с Родиной в единое целое, любить ее духовно и даже физически, как женщину, а может и мужчину (мы тут все древние греки), а ты, главное, копья не бросай и с поля боя не тикай. Даже Сократ, описанный Платоном в диалоге, если не ошибаюсь, “Критон” так прямо и утверждает, что основной гражданской доблестью для человека полиса является способность стоять в фаланге, именно там, где его поставили, и стоять до упаду. Не ради славы, как пижоны-спартанцы, а ради любви к Отечеству, как сознательные патриоты.
Такие разговоры не проходят даром, и вскоре афиняне поинтересовались, чего это, коль на войне мы все стоим в одном ряду как равные, в мирной жизни у нас заправляют цари и аристократы? Любят Родину все, а правят избранные. И таким интересным образом, война и пропаганда проложили путь к становлению демократии. Но нацией это назвать было трудно. Слишком малы были Афины. Нации буквально нужен вес. Из одной Жмеринки нации не получится.
Первая, в нашем понимании, нация образовалась в Древнем Риме. Примерно по той же схеме, что и в Афинах. Но вместо прямой майданной демократии греков, которая занимала слишком много сил и времени, чтобы строить нечто больше, чем сварливый конгломерат нескольких, по сути, племен, живущих в городской черте, римляне создали крепкую систему организации и управления общества, основав ее на простых и внятных республиканских принципах. Присоединяя новые земли, Рим, по крайней мере, в первые столетия своего существования, завоевывал новых граждан, а не просто подданных. Появилась своего рода нация, объединенная не кровными узами и не единой религией, а, как скажут потом, неким “общественным договором”, общим согласием следовать определенным правилам и нести определенные обязанности в контексте определенных социально-культурных отношений.
В общем, тысячу лет Рима, а если добавить Византию, так и две тысячи лет, были неплохим показателем его возможностей. Но со временем он растворился в новой Европе и Азии. Именно растворился, никуда не деваясь, по многим причинам: экономическим, социальным и экологическим. Все эти классические полотна вроде “Нашествие Гензериха на Рим” всего лишь дань нашему буйному воображению. Ее можно было бы с тем же успехом назвать “Детройт объявляет банкротство”. Что, собственно, и произошло с Римом.
Более того, очередной технологический прорыв в гонке вооружений создал предпосылки к исчезновению массовых армий, составленных из ополченцев. Появились стремена, которые позволили коннице, до этого вяло махавшей мечами по флангам или издаля постреливающей из небольших луков, надеть броню, взять копья потяжелее и в плотном строю на полном ходу разорвать защитные линии пехоты. Маневренные кони и тяжелое вооружение оказались невероятно эффективным, но весьма дорогим удовольствием. С древнейших времен в странах Европ богатое сословие именовали “всадниками”, теми, кто мог позволить себе то, что котировалось, как сегодня “Феррари”. Германские народы в Средние века доминировали, и всадников стали называть соответственно ritter (рыцарь, всадник).
При таком раскладе вещей никаких наций быть просто не могло. Массы на поле боя больше были не нужны, от них требовалось просто заниматься своим делом, ковыряясь в земле или на кузнице и помогать материально сравнительно немногочисленным профессиональным воякам. Средневековье отличалось удивительной автономией, и даже свободой личности, вопреки той мрачной картине, которую по незнанию нарисовали в 19 веке. От людей требовали не восторженной любви к Отечеству, а своевременной уплаты налогов. И если налоги не зашкаливали, то жить было вполне можно, хотя недолго. Что, честно говоря, устраивало всех. Разборки шли между верхами, а низам всего-навсего хотелось, чтоб их не сильно грабили. Никого не удивляло, что варяги создают свои государства от Киева до Сицилии, или, что английский король владеет половиной Франции. Ну, захапали, значит молодцы! Четкие пацаны! Местным народам было пофигу, кому платить дань и налоги, поскольку платить их пришлось кому-то по любому. Свято место пусто не бывает. Не викинги, так хазары будут, какая собственно разница?
Национального самосознания, как такового, ни у кого не было. Мусульмане всех без разбору крестоносцев со всей Европы называли “франками”. Но те не обижались. Могли бы и похуже придумать. Если что и объединяло людей, так это религия. Мы, говорили люди, есть жемайты, швабы или тосканцы, такой-то веры. Православие на Украине считалось “русской” верой. По той же простой причине, по которой православные религиозные праздники в Канаде называются “украинскими” - по первой ассоциации. Но и религия была настолько формальной, что еще лет 100 назад на Западной Украине крестьяне определяли свою конфессиональную принадлежность только по бритости священника - одни ходили до “голеного попа”, другие к попу с бородою. Детали церковных доктрин их мало интересовали. К тому же, мало кто в Европе понимал, что они там бормочут в соборах, одни на латыни, другие на церковнославянском. Как таковых, наций не было. В них просто не было потребности до поры, до времени.
(продолжение по ссылке)
Дмитрий Бергер, Канада, "Хвиля"
В чем главная причина постоянных неудач украинского национализма? | Насправді
Импровизация на тему нации и национализма, написанная в квебекском коттедже, потому что, как говорил герой рассказа Сергея Довлатова, «настоящий эстонец должен жить Канаде»
То, что слово “нация”, несмотря на его кажущуюся прямую ассоциацию со словами “народ” и “люди”, надуманная абстракция легко проверяется. Произнесите вслух фразу “На углу проспекта “нация” пила пиво и кидала окурки в урны” и убедитесь, что она не имеет никакого смысла. Нация не в состоянии совершать конкретные действия: мыть посуду, заниматься сексом, пропалывать грядки. Нация может только в общих чертах на страницах газет уверено смотреть в будущее или вести войну. А вот наступать по азимуту в составе двух таковых колонн - нет. Люди могут, народ может, а нация не может. У нее нет ручек-ножек, она - плод воображения, призванный описать сложное и постоянно меняющееся сочетание социальных и многих других факторов.
Поэтому стоит определиться, что такое нация и откуда она взялась. Многим кажется, что нация это такое постоянное явление, что она была всегда. Но нет. Понятие нации, в ее современном значении, появилось только к концу 18-го века, а уже к средине 19-го утвердилось в политическом и социальном лексиконе. Если же вы думаете, что, вот же, были там всякие русичи, или саксы, или майа, и это были все те же нации, что и сегодня, то вы ошибаетесь. Но не волнуйтесь, эта довольно распространенная ошибка, когда нацию путают с этносом или религией. К сожалению, в 20-м веке эта ошибка привела к гибели миллионов людей. На самом деле, всевозможные этнические и религиозные группы, естественно, если и находились в составе различных государств, то исключительно в качестве подданных монарха. Если государь был удачлив в бою, то этих народов под ним ходило немало. И определяли они себя как подданные такой-то короны, такой-то веры и такого-то языка. Понятно, что приятнее иметь правителя из своих, так как это ставит носителя определенной культуры в более привилегированное положение, но нацией это назвать нельзя. Родовые, клановые, племенные отношения, но не нация.
Например, Османская империя 400 лет более-менее благополучно правила католиками, православными и мусульманами разных толков, славянами, венграми, армянами, греками, курдами, арабами. И тут в 19 веке ей вдруг заявляют, что никакие они больше не подданные ясновельможного султана, а отдельные, независимые нации и желают развода, и забирают себе квартиру со всем имуществом.
С чего бы это вдруг, именно в 19-ом веке, как грибы после дождя, стали образовываться нации? Как ни странно в значительной мере в результате технологического прогресса и очередного изменения военной тактики.
Первый такой звоночек патриотизма прозвенел еще в далекой античности. Железные наконечники копий, невиданный по тем временам прорыв в гонке вооружений, привели к созданию тактики фаланги, плотного строя, укрытого щитами и ощетинившегося копьями. Пока держался строй, держалась и армия. Недаром в фильме “Гладиатор” главный герой орет на арене Колизея: “Держи строй!”. Для этого не требовались особо подготовленные спецназовцы, достаточно было силы духа, чтобы не бросить оружие и дать деру. Вся прославленная доблесть спартанцев заключалась в том, что их с детства тщательно готовили к смерти в рядах фаланги. Никаких других особых качеств такая война не требовала. Что делало ее доступной для всех, особенно маленьких греческих городов-государств, полисов. И вот уже десять тысяч афинян, все эти колбасники, фермеры, скульпторы, торговцы, рыбаки, программисты, и прочие офисные хомячки, практически все взрослое мужское население Аттики, построившись в фалангу под Марафоном, отразили атаку супердержавы древности, Персии, со всеми ее многочисленными профессиональными военными.
Если ты такой весь из себя спартанец, то понятно, что ты будешь стоять там, где тебя поставили. Это все, что ты умеешь и знаешь. И, наверное, хочешь. Но с какой радости это должен делать учитель, газорезчик или кожевник? Денег за это не дают, сам еще покупаешь свое оружие (нет, я не про прошлый год), а в случае поражения еще потеряешь и весь свой бизнес с ипотекой. Ради чего подвергать себя смертельной опасности? Конечно же, ради любви! К Отечеству. Понимаешь, говорили гражданину греческого полиса государственные мужья и мудрецы, ведь это же не просто поселок городского типа и огороды вокруг, а твоя Родина, нечто большее, чем случайный набор домов, полей и людей. В ней заключен сакральный смысл, цель твоего существования это слиться с Родиной в единое целое, любить ее духовно и даже физически, как женщину, а может и мужчину (мы тут все древние греки), а ты, главное, копья не бросай и с поля боя не тикай. Даже Сократ, описанный Платоном в диалоге, если не ошибаюсь, “Критон” так прямо и утверждает, что основной гражданской доблестью для человека полиса является способность стоять в фаланге, именно там, где его поставили, и стоять до упаду. Не ради славы, как пижоны-спартанцы, а ради любви к Отечеству, как сознательные патриоты.
Такие разговоры не проходят даром, и вскоре афиняне поинтересовались, чего это, коль на войне мы все стоим в одном ряду как равные, в мирной жизни у нас заправляют цари и аристократы? Любят Родину все, а правят избранные. И таким интересным образом, война и пропаганда проложили путь к становлению демократии. Но нацией это назвать было трудно. Слишком малы были Афины. Нации буквально нужен вес. Из одной Жмеринки нации не получится.
Первая, в нашем понимании, нация образовалась в Древнем Риме. Примерно по той же схеме, что и в Афинах. Но вместо прямой майданной демократии греков, которая занимала слишком много сил и времени, чтобы строить нечто больше, чем сварливый конгломерат нескольких, по сути, племен, живущих в городской черте, римляне создали крепкую систему организации и управления общества, основав ее на простых и внятных республиканских принципах. Присоединяя новые земли, Рим, по крайней мере, в первые столетия своего существования, завоевывал новых граждан, а не просто подданных. Появилась своего рода нация, объединенная не кровными узами и не единой религией, а, как скажут потом, неким “общественным договором”, общим согласием следовать определенным правилам и нести определенные обязанности в контексте определенных социально-культурных отношений.
В общем, тысячу лет Рима, а если добавить Византию, так и две тысячи лет, были неплохим показателем его возможностей. Но со временем он растворился в новой Европе и Азии. Именно растворился, никуда не деваясь, по многим причинам: экономическим, социальным и экологическим. Все эти классические полотна вроде “Нашествие Гензериха на Рим” всего лишь дань нашему буйному воображению. Ее можно было бы с тем же успехом назвать “Детройт объявляет банкротство”. Что, собственно, и произошло с Римом.
Более того, очередной технологический прорыв в гонке вооружений создал предпосылки к исчезновению массовых армий, составленных из ополченцев. Появились стремена, которые позволили коннице, до этого вяло махавшей мечами по флангам или издаля постреливающей из небольших луков, надеть броню, взять копья потяжелее и в плотном строю на полном ходу разорвать защитные линии пехоты. Маневренные кони и тяжелое вооружение оказались невероятно эффективным, но весьма дорогим удовольствием. С древнейших времен в странах Европ богатое сословие именовали “всадниками”, теми, кто мог позволить себе то, что котировалось, как сегодня “Феррари”. Германские народы в Средние века доминировали, и всадников стали называть соответственно ritter (рыцарь, всадник).
При таком раскладе вещей никаких наций быть просто не могло. Массы на поле боя больше были не нужны, от них требовалось просто заниматься своим делом, ковыряясь в земле или на кузнице и помогать материально сравнительно немногочисленным профессиональным воякам. Средневековье отличалось удивительной автономией, и даже свободой личности, вопреки той мрачной картине, которую по незнанию нарисовали в 19 веке. От людей требовали не восторженной любви к Отечеству, а своевременной уплаты налогов. И если налоги не зашкаливали, то жить было вполне можно, хотя недолго. Что, честно говоря, устраивало всех. Разборки шли между верхами, а низам всего-навсего хотелось, чтоб их не сильно грабили. Никого не удивляло, что варяги создают свои государства от Киева до Сицилии, или, что английский король владеет половиной Франции. Ну, захапали, значит молодцы! Четкие пацаны! Местным народам было пофигу, кому платить дань и налоги, поскольку платить их пришлось кому-то по любому. Свято место пусто не бывает. Не викинги, так хазары будут, какая собственно разница?
Национального самосознания, как такового, ни у кого не было. Мусульмане всех без разбору крестоносцев со всей Европы называли “франками”. Но те не обижались. Могли бы и похуже придумать. Если что и объединяло людей, так это религия. Мы, говорили люди, есть жемайты, швабы или тосканцы, такой-то веры. Православие на Украине считалось “русской” верой. По той же простой причине, по которой православные религиозные праздники в Канаде называются “украинскими” - по первой ассоциации. Но и религия была настолько формальной, что еще лет 100 назад на Западной Украине крестьяне определяли свою конфессиональную принадлежность только по бритости священника - одни ходили до “голеного попа”, другие к попу с бородою. Детали церковных доктрин их мало интересовали. К тому же, мало кто в Европе понимал, что они там бормочут в соборах, одни на латыни, другие на церковнославянском. Как таковых, наций не было. В них просто не было потребности до поры, до времени.
(продолжение по ссылке)
Дмитрий Бергер, Канада, "Хвиля"
В чем главная причина постоянных неудач украинского национализма? | Насправді