Алексей Бартошевич о "ТРЕХ СЕСТРАХ" Льва Додина
Алексей Бартошевич о "ТРЕХ СЕСТРАХ" Льва Додина в блоге Петербургского театрального журнала :
«ТРИ СЕСТРЫ» В МДТ - ТЕАТРЕ ЕВРОПЫ
9 октября в «МДТ - Театре Европы» состоялась премьера спектакля «Три сестры» в постановке Льва Додина.
После премьеры театровед Алексей Вадимович Бартошевич поделился со Светланой Щагиной первыми впечатлениями об увиденном и рассказал, почему для него спектакль по пьесе Чехова «не только театральное, но и жизненное событие».
Алексей Бартошевич
Очень современное и глубокое прочтение чеховского текста. Именно прочтение, поскольку читать авторский текст наш театр почти разучился. А здесь, как бы это банально ни звучало, удалось поразительно глубоко проникнуть в историю человеческих судеб.
На сцене - сложнейшее сплетение судеб, прежде всего, женских. История не одиночеств вообще, но история женских одиночеств. История женской, мучительной не только душевной, но и вполне телесной, физической тоски о любви. Все это совсем не похоже на традиционное представление о Чехове, у которого ниже пенсне ничего нет, пусто.
В спектакле развертывается целая цепь несчастий, которые касаются всех, включая Наташу. Знаете, когда в 70-е годы в Англии вышла целая вереница английских «Трех сестер», там по поводу Наташи все очень всполошились. Англичане с их стремлением к fair play, к демократической справедливости обиделись за то, что принято Наташу топтать, мещанкой называть, над ее плохим французским смеяться. Кто-то из рецензентов даже восклицал: «почему это Маше с Вершининым можно, а Наташе с Протопоповым нельзя?» - Критика дружно встала на защиту этой демократки против рафинированных интеллигенток, которые над ней издеваются и обращаются с ней как с последней швалью. Разве не бестактно говорить в лицо девочке, которая в первый раз появилась в доме и сгорает от смущения, что у нее мещанские вкусы: («На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо!»)? Понятно, что она потом за это и мстит, как умеет.
Конечно, безразмерный демократизм британцев смешноват. Но так уж они неправы? Так вот, в спектакле МДТ Наташа ужасно хочет быть в этой компании, она хочет прижиться в доме Прозоровых. Она сестер слушает, пытается быть такой же, как они. Другое дело, что у нее это не получается, что они ее отталкивают. История Наташи - тоже история несчастья. Совсем другого несчастья, чем у трех сестер, но все-таки попадающего в этот общий поток несчастий.
Сцена из спектакля.
Фото - Виктор Васильев
Надо сказать, что в доме Прозоровых абсолютно безжалостны к Кулыгину. Маша с Вершининым даже не пытаются спрятаться от него, чуть ли не у него на глазах целуются. И он делается одним из несчастливцев пьесы. Свое «Маша меня любит» он твердит как заклинание и мольбу.
Принято начинать «Три сестры» так: голубое небо, белые птицы, весенний свет, юная, верящая в будущую жизнь Ирина. Здесь Ирина, которую замечательно играет Боярская, знает с самого начала обо всем, что ее ждет. Я даже подумал: а как дальше будет выстроено развитие действия, если эта Ирина уже в начале, в первой сцене чуть ли не играет последний акт? Напрасные страхи. Логика, с которой выстраивается история души (и тела) неотразима.
Здесь замечательный Чебутыкин. Его «Тарарабумбия», как недавно открыли английские чеховеды - это переделанная на русский лад цитата из английской оперетты. В этом спектакле даже поют кусочек оттуда. В финале пьесы в мечтательную поэзию слов «если бы знать» вторгается мрачно-скептическое чебутыкинское «Тара… ра… бумбия… сижу на тумбе я… »: в прежних постановках эту реплику было принято вычеркивать, чтобы не омрачать оптимизма концовки. Понятно, что в МДТ Чебутыкина пожелали сохранить, - это естественно вытекало из самого строя спектакля. Но, вероятно, Додину все-таки не захотелось вот эту убийственно ироническую «тарарабумбию», эту жутковатую краску финала предъявлять слишком демонстративно. И поэтому сделал он очень просто и элегантно: пустой дом, похожий на барак, черные пустые окна, сестры ушли (последнее «если бы знать» говорить уже некому), а в одном из окон на втором этаже сидит одинокий Чебутыкин. Он достает часы, и они играют эту самую мелодию. И вот эта музыка - последняя точка.
Таких интересных вещей очень много в спектакле. Хотя, мне кажется, есть и крайности. Есть временами ощущение слишком уж радикальных, слишком резких решений (правда, странно, когда идет речь о Додине?). Но постепенно это, наверное, уйдет, смягчится: ведь премьера была только что, 9 октября, и я делюсь самыми первыми впечатлениями.
Конечно, никакой надежды в финале у Додина нет, и «надо жить, надо жить» сестры говорят с чувством абсолютной потерянности. Главное тут не «жить», а «надо». Что поделаешь, надо жить, надо попробовать как-то прожить, раз уж другого выхода нет. «Буду работать, и отдам свою жизнь тем, кому она, быть может, нужна». Сказано так, что не остается сомнений в том, что жертва Ирины не нужна никому, и она это знает. Но ее жертва будет принесена. Трагический спектакль. Жесткий, безжалостный и, вместе с тем полный сострадания, и еще, если уж говорить о свете, который в этом спектакле заключен, то это, как бы выспренно не прозвучало, свет искусства. Потому что если сам трагический исход пьесы сыгран на уровне художественного совершенства, то чувства безысходности не остается. Свет заключен в эстетическом преодолении отчаяния.
У меня к этой пьесе особое отношение. Я же мхатовский человек из мхатовской семьи, я жил в мхатовском доме, что в данном случае важно. Потому что окна нашей комнаты выходили во двор, который соседствовал с двором МХАТ. Тогда спектакли начинались в семь тридцать, а не в семь, как сейчас, и я знал, в какие дни идут «Три сестры», и знал, что они кончаются без пятнадцати одиннадцать. И в этот час выходил на балкон, чтоб еще и еще раз послушать марш. Потому что Немирович придумал так: чтобы у публики было ощущение удаляющегося полка, постепенно уходящей музыки, выводить оркестр во двор. И вот я выходил слушать этот самый финальный, потрясающий и тоскливый, и светлый марш.
Люди моего поколения успели застать, правда, уже в состоянии начала распада первый состав «Трех сестер». Мы застали и Тарасову, и Еланскую, и Степанову, и Ливанова, и Грибова, и Станицына, и потрясающего Василия Орлова в роли Кулыгина… Да, они уже становились староваты и толстоваты, да, они уже доигрывали, но все равно этот спектакль был заделан так мощно, что даже когда они играли вполсилы, в какие-то моменты вдруг вас охватывало чувство того, что вы присутствуете при великом искусстве. Искусстве большем, чем искусство.
Это я все к тому говорю, что «Три сестры» - то, на чем мы росли. И для нас это не просто пьеса, которую еще раз поставили, а то, что прямо связано, опять же, пардон за антидодинскую сентиментальность, с какими-то самыми важными вещами в жизни. У Додина речь идет как раз об этом. Для меня спектакль не только театральное, но и жизненное событие.
В этом месяце «Три сестры» Льва Додина можно увидеть в МДТ 15, 23 и 25 октября
«ТРИ СЕСТРЫ» В МДТ - ТЕАТРЕ ЕВРОПЫ
9 октября в «МДТ - Театре Европы» состоялась премьера спектакля «Три сестры» в постановке Льва Додина.
После премьеры театровед Алексей Вадимович Бартошевич поделился со Светланой Щагиной первыми впечатлениями об увиденном и рассказал, почему для него спектакль по пьесе Чехова «не только театральное, но и жизненное событие».
Алексей Бартошевич
Очень современное и глубокое прочтение чеховского текста. Именно прочтение, поскольку читать авторский текст наш театр почти разучился. А здесь, как бы это банально ни звучало, удалось поразительно глубоко проникнуть в историю человеческих судеб.
На сцене - сложнейшее сплетение судеб, прежде всего, женских. История не одиночеств вообще, но история женских одиночеств. История женской, мучительной не только душевной, но и вполне телесной, физической тоски о любви. Все это совсем не похоже на традиционное представление о Чехове, у которого ниже пенсне ничего нет, пусто.
В спектакле развертывается целая цепь несчастий, которые касаются всех, включая Наташу. Знаете, когда в 70-е годы в Англии вышла целая вереница английских «Трех сестер», там по поводу Наташи все очень всполошились. Англичане с их стремлением к fair play, к демократической справедливости обиделись за то, что принято Наташу топтать, мещанкой называть, над ее плохим французским смеяться. Кто-то из рецензентов даже восклицал: «почему это Маше с Вершининым можно, а Наташе с Протопоповым нельзя?» - Критика дружно встала на защиту этой демократки против рафинированных интеллигенток, которые над ней издеваются и обращаются с ней как с последней швалью. Разве не бестактно говорить в лицо девочке, которая в первый раз появилась в доме и сгорает от смущения, что у нее мещанские вкусы: («На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо!»)? Понятно, что она потом за это и мстит, как умеет.
Конечно, безразмерный демократизм британцев смешноват. Но так уж они неправы? Так вот, в спектакле МДТ Наташа ужасно хочет быть в этой компании, она хочет прижиться в доме Прозоровых. Она сестер слушает, пытается быть такой же, как они. Другое дело, что у нее это не получается, что они ее отталкивают. История Наташи - тоже история несчастья. Совсем другого несчастья, чем у трех сестер, но все-таки попадающего в этот общий поток несчастий.
Сцена из спектакля.
Фото - Виктор Васильев
Надо сказать, что в доме Прозоровых абсолютно безжалостны к Кулыгину. Маша с Вершининым даже не пытаются спрятаться от него, чуть ли не у него на глазах целуются. И он делается одним из несчастливцев пьесы. Свое «Маша меня любит» он твердит как заклинание и мольбу.
Принято начинать «Три сестры» так: голубое небо, белые птицы, весенний свет, юная, верящая в будущую жизнь Ирина. Здесь Ирина, которую замечательно играет Боярская, знает с самого начала обо всем, что ее ждет. Я даже подумал: а как дальше будет выстроено развитие действия, если эта Ирина уже в начале, в первой сцене чуть ли не играет последний акт? Напрасные страхи. Логика, с которой выстраивается история души (и тела) неотразима.
Здесь замечательный Чебутыкин. Его «Тарарабумбия», как недавно открыли английские чеховеды - это переделанная на русский лад цитата из английской оперетты. В этом спектакле даже поют кусочек оттуда. В финале пьесы в мечтательную поэзию слов «если бы знать» вторгается мрачно-скептическое чебутыкинское «Тара… ра… бумбия… сижу на тумбе я… »: в прежних постановках эту реплику было принято вычеркивать, чтобы не омрачать оптимизма концовки. Понятно, что в МДТ Чебутыкина пожелали сохранить, - это естественно вытекало из самого строя спектакля. Но, вероятно, Додину все-таки не захотелось вот эту убийственно ироническую «тарарабумбию», эту жутковатую краску финала предъявлять слишком демонстративно. И поэтому сделал он очень просто и элегантно: пустой дом, похожий на барак, черные пустые окна, сестры ушли (последнее «если бы знать» говорить уже некому), а в одном из окон на втором этаже сидит одинокий Чебутыкин. Он достает часы, и они играют эту самую мелодию. И вот эта музыка - последняя точка.
Таких интересных вещей очень много в спектакле. Хотя, мне кажется, есть и крайности. Есть временами ощущение слишком уж радикальных, слишком резких решений (правда, странно, когда идет речь о Додине?). Но постепенно это, наверное, уйдет, смягчится: ведь премьера была только что, 9 октября, и я делюсь самыми первыми впечатлениями.
Конечно, никакой надежды в финале у Додина нет, и «надо жить, надо жить» сестры говорят с чувством абсолютной потерянности. Главное тут не «жить», а «надо». Что поделаешь, надо жить, надо попробовать как-то прожить, раз уж другого выхода нет. «Буду работать, и отдам свою жизнь тем, кому она, быть может, нужна». Сказано так, что не остается сомнений в том, что жертва Ирины не нужна никому, и она это знает. Но ее жертва будет принесена. Трагический спектакль. Жесткий, безжалостный и, вместе с тем полный сострадания, и еще, если уж говорить о свете, который в этом спектакле заключен, то это, как бы выспренно не прозвучало, свет искусства. Потому что если сам трагический исход пьесы сыгран на уровне художественного совершенства, то чувства безысходности не остается. Свет заключен в эстетическом преодолении отчаяния.
У меня к этой пьесе особое отношение. Я же мхатовский человек из мхатовской семьи, я жил в мхатовском доме, что в данном случае важно. Потому что окна нашей комнаты выходили во двор, который соседствовал с двором МХАТ. Тогда спектакли начинались в семь тридцать, а не в семь, как сейчас, и я знал, в какие дни идут «Три сестры», и знал, что они кончаются без пятнадцати одиннадцать. И в этот час выходил на балкон, чтоб еще и еще раз послушать марш. Потому что Немирович придумал так: чтобы у публики было ощущение удаляющегося полка, постепенно уходящей музыки, выводить оркестр во двор. И вот я выходил слушать этот самый финальный, потрясающий и тоскливый, и светлый марш.
Люди моего поколения успели застать, правда, уже в состоянии начала распада первый состав «Трех сестер». Мы застали и Тарасову, и Еланскую, и Степанову, и Ливанова, и Грибова, и Станицына, и потрясающего Василия Орлова в роли Кулыгина… Да, они уже становились староваты и толстоваты, да, они уже доигрывали, но все равно этот спектакль был заделан так мощно, что даже когда они играли вполсилы, в какие-то моменты вдруг вас охватывало чувство того, что вы присутствуете при великом искусстве. Искусстве большем, чем искусство.
Это я все к тому говорю, что «Три сестры» - то, на чем мы росли. И для нас это не просто пьеса, которую еще раз поставили, а то, что прямо связано, опять же, пардон за антидодинскую сентиментальность, с какими-то самыми важными вещами в жизни. У Додина речь идет как раз об этом. Для меня спектакль не только театральное, но и жизненное событие.
В этом месяце «Три сестры» Льва Додина можно увидеть в МДТ 15, 23 и 25 октября