ИНТЕРВЬЮ С ПЕТРОМ СЕМАКОМ
Публикую интервью Петра Семака, взятое известным петербургским театроведом Татьяной Ткач. В нем Петр Михайлович подробно и интересно рассказывает о своем творчестве, начиная со знаменитых студенческих спектаклей ("Ах, эти звезды!" и "Братья Карамазовы"), и продолжая рассказ о своих ролях в знаменитых додинских постановках, где сыграл главные роли: "Повелитель мух" 1986 года, "Бесы", спектакли чеховского цикла, "Король Лир". Рассказывает о своей работе в кино.
PROСЦЕНИУМ (Театральная газета Санкт-Петербурга).
2009. Декабрь. № 21-22
Беседу ведет Татьяна ТКАЧ
ПЕТР СЕМАК. В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ
Репертуар МДТ - Театра Европы сегодня труд но представить без спектаклей с участием н.а. России Петра Семака. На сцене родного театра ему довелось воплотить и персонажей современных авторов - Червинского, Абрамова, Коковкина, и героев русской и зарубежной классики - Достоевского, Чехова, Шекспира. Его приглашали во МХАТ - он пробовал играть на чужой сцене, но не смог, вернулся. Нет, Петр Семак замечательно работал в самых разных актерских коллективах: его приглашали в спектакль БДТ «Аркадия», в Театре-фестивале «Балтийский дом» играл Обломова в спектакле «Жизнь Ильи Ильича». Событием театральной жизни Петербурга стало его исполнение Лира, величайшей роли мирового репертуара. В сознании зрителей именно Петр Семак является полпредом додинской школы.
- Учась на курсе Аркадия Кацмана и Льва Додина, в профессию вы вошли с двумя легендарными спектаклями - «Ах, эти звезды» и «Братья Карамазовы». Этот звездный шлейф ощущался как-то в дальнейшей судьбе?
- Нет, наверное, Работать много приходилось -не до шлейфа было.
- Но ведь успех был грандиозный! С курсовым спектаклем вы даже гастролировали в Одессе.
- Мы были очень молоды, тогда все казалось забавным и интересным. В той же Одессе случались анекдотические ситуации. Когда туда приехали, мы никому не были известны. И на первом представлении «Ах, эти звезды» зал оказался далеко неполон. Но, посмотрев спектакль, публика, как говорится в анекдоте, решила, что «это товар для Одессы». На последнем спектакле уже был переаншлаг. Сбылась мечта Аркадия Иосифовича: вызвали конную милицию (для нашего учителя именно конная милиция почему-то была показателем подлинного успеха).Одесситы же народ проворный, те, кто хотел по пасть без билета, с утра каким-то образом проникли в здание русского театра. А пришедшие вечером по билетам не могли сесть на свои места: зал был за бит. Творилось невообразимое. Меня даже побили во время спектакля. Нужно было выходить на сцену из боковой ложи (я на спектакле бегал по перилам, как сумасшедший), и когда билетерша открыла своим ключом эту ложу, в ней вместо четырех оказалось человек двадцать - пробиться к перилам невозможно, к тому же темно. Я шепотом прошу: «Товарищи, пропустите, мне нужно на сцену». В ответ слышу раздраженный женский голос: «Вы что, с парашютом прыгать будете?», - не пускали! Уже моя музыкальная реплика звучит, и нужно, стоя на перилах, попасть в такт мелодии - а меня стали бить, решив, что я претендую на лучшее место. Так что «звездную болезнь» я ощутил во всей прелести именно в Одессе. И там услышал самый лучший комплимент от билетерши, проработавшей в этом театре около полувека: «Вы знаете, от вас балдеет вся Одесса». Увы, потом солировать на сцене уже не приходилось. Я пел в спектакле «Повелитель мух», но это было хоровое пение.
- На дальнейшую творческую судьбу дипломные спектакли как-то повлияли?
- Конечно. Особенно Достоевский. О роли Мити Карамазова я до сих пор тоскую: лишь на последнем спектакле (а мы сыграли их девятнадцать) у меня что-то получилось. До этого я рвал страсти, закатывал глаза - было много крика, но мало смысла. До сих пор, как первая любовь, любовь не случившаяся, неизжитая, осталась во мне тоска по этой роли. Но теперь, думаю, смогу только отца Карамазова сыграть.
- Но с Достоевским вы все же не расстались: играете Ставрогина в «Бесах». Как складывались взаимоотношения с этой ролью?
- Было еще сложнее, чем в «Братьях Карамазовых». Мы репетировали долго, почти четыре года. Изначально эту роль должен был играть Володя Осипчук (царство ему небесное). Думаю, если бы он ее сыграл, был бы совершенно другой Ставрогин. Володя был тогда в хорошей творческой форме, и, мне кажется, сам как личность он ближе к задуманному образу. Но когда Володя погиб, пришлось искать других исполнителей, пробовали разных актеров. И уже перед самым выпуском вдруг возник я, по ходу репетиций пробовавший и Федьку Каторжного, и Кириллова, и Шатова, даже Варвару Петровну заменял. Быть может, из-за того, что практически всех пере пробовал, я что-то главное ощутил в Ставрогине. Мне кажется, Ставрогин многолик. В нем - и Шатов, и Кириллов, и младший Верховенский, и старший Верховенский, и даже Федька Каторжный- убийца - все присутствуют. А цельного человека так и нет. В общем, к выпуску спектакля возник я, и мне было довольно тяжело. С одной стороны, я очень хотел сыграть, с другой - чувствовал, понимал, что не совсем готов к этой роли. Пожалуй, только года два после премьеры что-то стало получаться.
- Театр дает возможность дорабатывать, совершенствовать роли. В репертуаре МДТ немало спектаклей - долгожителей. Водном из них, «Повелителе мух» вы играли подростков, вступающих в жизнь. Вам не мешал возраст?
- Это интересный был опыт. Когда приезжал Питер Брук (когда-то он снимал фильм по этому роману Голдинга, и там играли дети), он посмотрел, ему понравился спектакль, но потом сказал, улыбаясь: «Вы все такие большие... а это же дети...», - то есть он не принял наше решение. А, судя по отзывам зрителей, многие понимали, что, конечно, не о детях спектакль. И условность постановки - мы, взрослые, играем детей - безоговорочно принималась. Роман, мне кажется, не о детях. Использован такой прием, потому что дети более открыты, у них все процессы происходят быстрее, чем у взрослых людей. Мы очень любили этот спектакль. И вот спустя много лет появился другой: в тех же декорациях, но с другими исполнителями, с иными смыслами - время вносит свои коррективы.
- И «Повелитель мух», и «Братья Карамазовы» - спектакли катастрофического мироощущения. Для вас сегодняшняя жизнь тоже полна катастроф или же ощущаете некую определенность перспектив?
- Нет, что-то не ощущаю особой определенности, причем с годами ее становится все меньше. Но приходит нечто другое, наверное, более глубокое пони мание этой профессии. Я боюсь высокопарных слов, и все же... Есть осознание того, что профессия-то греховная: мы примеряем на себя чужие судьбы - пусть и вымышленных людей - но мне порой кажется, что они как-то влияют на мою личную жизнь. В то же время это так интересно: заглядывая в чужие души, начинаешь и в себе больше понимать.
- В вашей биографии возник и Чехов - «Чайка», «Дядя Ваня». Какое новое знание дал вам этот автор?
- Я, наконец, сыграл Чехова, к которому долго примерялся. Репетировал Лопахина, которого в итоге не сыграл, репетировал Осипа в «Пьесе без названия» и тоже не сыграл, репетировал в «Чайке» Дорна и... упал перед премьерой прямо со сцены - так кружил на велосипеде, что разбил себе голову и попал в больницу. Когда взялся за чеховскую роль третий раз, думаю, опять не суждено. Но через неделю после травмы мы поехали на гастроли в столицу. Я играл в гипсовом «ошейнике» и с бритым лбом, у меня еще длинные волосы тогда были: вся Москва гадала, что же имел в виду Додин, почему в его спектакле Дорн похож на Шекспира - такое необычное решение роли высмотрели. А я был очень слаб и старался только устоять на ногах, не упасть на сцене: велосипед у меня отобрали (от греха подальше), я лежал на кушеточке до выхода, отыграю - и опять на кушетку.
- Чеховская роль подарила вам некую гармонию?
- Все мы, наверное, ищем эту гармонию, ради нее и живем. У Паскаля есть такая реплика: «Как бы человек не был бы несчастлив, он всегда имеет представление о счастье. Что доказывает: когда-то люди пребывали в рае, который после падения ими утрачен». Вот это представление о счастье и гармонии природное в нас, к нему мы и стремимся. Думаю, что Чехов тоже не имел этой гармонии, потому у него показаны люди страдающие.
- Трудности актерской профессии во многом искупает успех, а кино приносит еще и популярность.
- С кино у меня многие годы ничего не складывалось, любовь как-то не состоялась. Первое время после института я ездил по киностудиям Советского Союза, где мне говорили: «Ой, какой замечательный парень! Жаль, что вы не подходите нам по возрасту!» Потом, когда стукнуло лет тридцать, слышал иное: «Какой замечательный артист, но нам нужен моложе!». Так я маялся, мне все это надоело, в конце концов. Да и кинопроизводство тогда стало разваливаться. Снимался я мало, и уже не ездил никуда на кинопробы, даже если и приглашали. Всем отвечал: «Я уже не мальчик. Хотите снимать - снимайте, а на кинопробы ездить не буду». И так десять лет прошло, потом сыграл в теле сериале «Охота на Золушку», и мне стали предлагать роли докторов. Снялся в историко-фантастическом сериале «Игра «Он Лайн». А самая серьезная и большая роль в фильме Валерия Огородникова «Красное небо». Здесь мы возвращаемся к военному времени, сорок третий год, события происходят в тылу, на Урале. Работать было интересно: мой герой близок и к Мите Карамазову, и к чеховскому Осипу из «Пьесы без названия» - он человек сложный, неординарный, «широкая, русская душа». Расширяю свое амплуа: на сцене играю Астрова, в кино - стахановца и бандита.
- Вы как-то пытаетесь планировать свою жизнь?
- Пытаюсь, но у меня это редко получается. Чаще всего живу интуицией. Обычно то, что планируешь, не сбывается. А когда доверяешься судьбе и веришь в то, что тебя она выведет куда нужно, все как-то складывается. Наверное, дело в вере. Нужно верить! Верить в театр, в свою работу, в своих друзей, кол лег, и тогда будет что-то получаться.
- На моей памяти, вы самый молодой Лир.
- Сколфилд был моложе, он сыграл Лира на рубеже сорока лет.
- Вы очень изменились...
- Я знал, сколь велика сила перевоплощения. Перед выпуском Лев Абрамович не раз подходил с вопросом: «Вы не устали? Может, надобно отдохнуть?». Такого с ним никогда не случалось. Потом я понял, что он встревожился, до чего довели Семака, что так быстро состарился. Прямо-таки на глазах. Сказалось мощное самовнушение: в какой-то момент я поверил, что мне много лет, пусть не восемьдесят, но очень много. Итог пути Лира - измученные, уставшие душа и сердце.
Мы много говорили о том, как важно уйти от мифологизации этого персонажа. Наш Лир - человек, проживший долгую жизнь, он боролся со злом как политик, как правитель, кого-то наказывал, издавал законы и был убежден, что утверждал справедливость. Как человек власти, он служил обществу, старался сделать его лучше. Искоренял зло, поощрял добро. Но с самого начала - и мы это доносим - Лир понимает, что ничего не изменилось. Вот в чем трагедия Лира! Ничуть не стало лучше. И жизнь прожита напрасно. Вот потому взрывы - не от дурного характера старика. В том и трагедия, что Лир не безумен. Он не может потерять разум, утратить ясность сознания. Рад бы, да не может.
- Этот спектакль весьма противоречиво воспринят в Петербурге. Как к нему отнеслась Москва?
- Очень хорошо. Ни разу не могли начать вовремя, даже двери на проходе ломали. Но играть было тяжело. На спектакль приходила особая публика. К примеру, Михалков и прочие люди, которых уди вить очень трудно. Даже искренностью не поразишь, все равно принимают за что-то другое. И все же, как мне кажется, нам удалось переломить ситуацию и эмоционально взять зал, что оказалось со всем непросто. И от огромного напряжения я очень устал. Даже в Милане, где сыграли восемь спектаклей подряд, не ощущалось подобной усталости. Я так не уставал даже в Лондоне, где прошло шесть представлений, хотя, казалось бы, уж там, на родине Шекспира волнение неизбежно. Из меня все вынула Москва. Неделю в себя не мог придти, сон потерял. Так что все оплачено кровью.
PROСЦЕНИУМ (Театральная газета Санкт-Петербурга).
2009. Декабрь. № 21-22
Беседу ведет Татьяна ТКАЧ
ПЕТР СЕМАК. В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ
Репертуар МДТ - Театра Европы сегодня труд но представить без спектаклей с участием н.а. России Петра Семака. На сцене родного театра ему довелось воплотить и персонажей современных авторов - Червинского, Абрамова, Коковкина, и героев русской и зарубежной классики - Достоевского, Чехова, Шекспира. Его приглашали во МХАТ - он пробовал играть на чужой сцене, но не смог, вернулся. Нет, Петр Семак замечательно работал в самых разных актерских коллективах: его приглашали в спектакль БДТ «Аркадия», в Театре-фестивале «Балтийский дом» играл Обломова в спектакле «Жизнь Ильи Ильича». Событием театральной жизни Петербурга стало его исполнение Лира, величайшей роли мирового репертуара. В сознании зрителей именно Петр Семак является полпредом додинской школы.
- Учась на курсе Аркадия Кацмана и Льва Додина, в профессию вы вошли с двумя легендарными спектаклями - «Ах, эти звезды» и «Братья Карамазовы». Этот звездный шлейф ощущался как-то в дальнейшей судьбе?
- Нет, наверное, Работать много приходилось -не до шлейфа было.
- Но ведь успех был грандиозный! С курсовым спектаклем вы даже гастролировали в Одессе.
- Мы были очень молоды, тогда все казалось забавным и интересным. В той же Одессе случались анекдотические ситуации. Когда туда приехали, мы никому не были известны. И на первом представлении «Ах, эти звезды» зал оказался далеко неполон. Но, посмотрев спектакль, публика, как говорится в анекдоте, решила, что «это товар для Одессы». На последнем спектакле уже был переаншлаг. Сбылась мечта Аркадия Иосифовича: вызвали конную милицию (для нашего учителя именно конная милиция почему-то была показателем подлинного успеха).Одесситы же народ проворный, те, кто хотел по пасть без билета, с утра каким-то образом проникли в здание русского театра. А пришедшие вечером по билетам не могли сесть на свои места: зал был за бит. Творилось невообразимое. Меня даже побили во время спектакля. Нужно было выходить на сцену из боковой ложи (я на спектакле бегал по перилам, как сумасшедший), и когда билетерша открыла своим ключом эту ложу, в ней вместо четырех оказалось человек двадцать - пробиться к перилам невозможно, к тому же темно. Я шепотом прошу: «Товарищи, пропустите, мне нужно на сцену». В ответ слышу раздраженный женский голос: «Вы что, с парашютом прыгать будете?», - не пускали! Уже моя музыкальная реплика звучит, и нужно, стоя на перилах, попасть в такт мелодии - а меня стали бить, решив, что я претендую на лучшее место. Так что «звездную болезнь» я ощутил во всей прелести именно в Одессе. И там услышал самый лучший комплимент от билетерши, проработавшей в этом театре около полувека: «Вы знаете, от вас балдеет вся Одесса». Увы, потом солировать на сцене уже не приходилось. Я пел в спектакле «Повелитель мух», но это было хоровое пение.
- На дальнейшую творческую судьбу дипломные спектакли как-то повлияли?
- Конечно. Особенно Достоевский. О роли Мити Карамазова я до сих пор тоскую: лишь на последнем спектакле (а мы сыграли их девятнадцать) у меня что-то получилось. До этого я рвал страсти, закатывал глаза - было много крика, но мало смысла. До сих пор, как первая любовь, любовь не случившаяся, неизжитая, осталась во мне тоска по этой роли. Но теперь, думаю, смогу только отца Карамазова сыграть.
- Но с Достоевским вы все же не расстались: играете Ставрогина в «Бесах». Как складывались взаимоотношения с этой ролью?
- Было еще сложнее, чем в «Братьях Карамазовых». Мы репетировали долго, почти четыре года. Изначально эту роль должен был играть Володя Осипчук (царство ему небесное). Думаю, если бы он ее сыграл, был бы совершенно другой Ставрогин. Володя был тогда в хорошей творческой форме, и, мне кажется, сам как личность он ближе к задуманному образу. Но когда Володя погиб, пришлось искать других исполнителей, пробовали разных актеров. И уже перед самым выпуском вдруг возник я, по ходу репетиций пробовавший и Федьку Каторжного, и Кириллова, и Шатова, даже Варвару Петровну заменял. Быть может, из-за того, что практически всех пере пробовал, я что-то главное ощутил в Ставрогине. Мне кажется, Ставрогин многолик. В нем - и Шатов, и Кириллов, и младший Верховенский, и старший Верховенский, и даже Федька Каторжный- убийца - все присутствуют. А цельного человека так и нет. В общем, к выпуску спектакля возник я, и мне было довольно тяжело. С одной стороны, я очень хотел сыграть, с другой - чувствовал, понимал, что не совсем готов к этой роли. Пожалуй, только года два после премьеры что-то стало получаться.
- Театр дает возможность дорабатывать, совершенствовать роли. В репертуаре МДТ немало спектаклей - долгожителей. Водном из них, «Повелителе мух» вы играли подростков, вступающих в жизнь. Вам не мешал возраст?
- Это интересный был опыт. Когда приезжал Питер Брук (когда-то он снимал фильм по этому роману Голдинга, и там играли дети), он посмотрел, ему понравился спектакль, но потом сказал, улыбаясь: «Вы все такие большие... а это же дети...», - то есть он не принял наше решение. А, судя по отзывам зрителей, многие понимали, что, конечно, не о детях спектакль. И условность постановки - мы, взрослые, играем детей - безоговорочно принималась. Роман, мне кажется, не о детях. Использован такой прием, потому что дети более открыты, у них все процессы происходят быстрее, чем у взрослых людей. Мы очень любили этот спектакль. И вот спустя много лет появился другой: в тех же декорациях, но с другими исполнителями, с иными смыслами - время вносит свои коррективы.
- И «Повелитель мух», и «Братья Карамазовы» - спектакли катастрофического мироощущения. Для вас сегодняшняя жизнь тоже полна катастроф или же ощущаете некую определенность перспектив?
- Нет, что-то не ощущаю особой определенности, причем с годами ее становится все меньше. Но приходит нечто другое, наверное, более глубокое пони мание этой профессии. Я боюсь высокопарных слов, и все же... Есть осознание того, что профессия-то греховная: мы примеряем на себя чужие судьбы - пусть и вымышленных людей - но мне порой кажется, что они как-то влияют на мою личную жизнь. В то же время это так интересно: заглядывая в чужие души, начинаешь и в себе больше понимать.
- В вашей биографии возник и Чехов - «Чайка», «Дядя Ваня». Какое новое знание дал вам этот автор?
- Я, наконец, сыграл Чехова, к которому долго примерялся. Репетировал Лопахина, которого в итоге не сыграл, репетировал Осипа в «Пьесе без названия» и тоже не сыграл, репетировал в «Чайке» Дорна и... упал перед премьерой прямо со сцены - так кружил на велосипеде, что разбил себе голову и попал в больницу. Когда взялся за чеховскую роль третий раз, думаю, опять не суждено. Но через неделю после травмы мы поехали на гастроли в столицу. Я играл в гипсовом «ошейнике» и с бритым лбом, у меня еще длинные волосы тогда были: вся Москва гадала, что же имел в виду Додин, почему в его спектакле Дорн похож на Шекспира - такое необычное решение роли высмотрели. А я был очень слаб и старался только устоять на ногах, не упасть на сцене: велосипед у меня отобрали (от греха подальше), я лежал на кушеточке до выхода, отыграю - и опять на кушетку.
- Чеховская роль подарила вам некую гармонию?
- Все мы, наверное, ищем эту гармонию, ради нее и живем. У Паскаля есть такая реплика: «Как бы человек не был бы несчастлив, он всегда имеет представление о счастье. Что доказывает: когда-то люди пребывали в рае, который после падения ими утрачен». Вот это представление о счастье и гармонии природное в нас, к нему мы и стремимся. Думаю, что Чехов тоже не имел этой гармонии, потому у него показаны люди страдающие.
- Трудности актерской профессии во многом искупает успех, а кино приносит еще и популярность.
- С кино у меня многие годы ничего не складывалось, любовь как-то не состоялась. Первое время после института я ездил по киностудиям Советского Союза, где мне говорили: «Ой, какой замечательный парень! Жаль, что вы не подходите нам по возрасту!» Потом, когда стукнуло лет тридцать, слышал иное: «Какой замечательный артист, но нам нужен моложе!». Так я маялся, мне все это надоело, в конце концов. Да и кинопроизводство тогда стало разваливаться. Снимался я мало, и уже не ездил никуда на кинопробы, даже если и приглашали. Всем отвечал: «Я уже не мальчик. Хотите снимать - снимайте, а на кинопробы ездить не буду». И так десять лет прошло, потом сыграл в теле сериале «Охота на Золушку», и мне стали предлагать роли докторов. Снялся в историко-фантастическом сериале «Игра «Он Лайн». А самая серьезная и большая роль в фильме Валерия Огородникова «Красное небо». Здесь мы возвращаемся к военному времени, сорок третий год, события происходят в тылу, на Урале. Работать было интересно: мой герой близок и к Мите Карамазову, и к чеховскому Осипу из «Пьесы без названия» - он человек сложный, неординарный, «широкая, русская душа». Расширяю свое амплуа: на сцене играю Астрова, в кино - стахановца и бандита.
- Вы как-то пытаетесь планировать свою жизнь?
- Пытаюсь, но у меня это редко получается. Чаще всего живу интуицией. Обычно то, что планируешь, не сбывается. А когда доверяешься судьбе и веришь в то, что тебя она выведет куда нужно, все как-то складывается. Наверное, дело в вере. Нужно верить! Верить в театр, в свою работу, в своих друзей, кол лег, и тогда будет что-то получаться.
- На моей памяти, вы самый молодой Лир.
- Сколфилд был моложе, он сыграл Лира на рубеже сорока лет.
- Вы очень изменились...
- Я знал, сколь велика сила перевоплощения. Перед выпуском Лев Абрамович не раз подходил с вопросом: «Вы не устали? Может, надобно отдохнуть?». Такого с ним никогда не случалось. Потом я понял, что он встревожился, до чего довели Семака, что так быстро состарился. Прямо-таки на глазах. Сказалось мощное самовнушение: в какой-то момент я поверил, что мне много лет, пусть не восемьдесят, но очень много. Итог пути Лира - измученные, уставшие душа и сердце.
Мы много говорили о том, как важно уйти от мифологизации этого персонажа. Наш Лир - человек, проживший долгую жизнь, он боролся со злом как политик, как правитель, кого-то наказывал, издавал законы и был убежден, что утверждал справедливость. Как человек власти, он служил обществу, старался сделать его лучше. Искоренял зло, поощрял добро. Но с самого начала - и мы это доносим - Лир понимает, что ничего не изменилось. Вот в чем трагедия Лира! Ничуть не стало лучше. И жизнь прожита напрасно. Вот потому взрывы - не от дурного характера старика. В том и трагедия, что Лир не безумен. Он не может потерять разум, утратить ясность сознания. Рад бы, да не может.
- Этот спектакль весьма противоречиво воспринят в Петербурге. Как к нему отнеслась Москва?
- Очень хорошо. Ни разу не могли начать вовремя, даже двери на проходе ломали. Но играть было тяжело. На спектакль приходила особая публика. К примеру, Михалков и прочие люди, которых уди вить очень трудно. Даже искренностью не поразишь, все равно принимают за что-то другое. И все же, как мне кажется, нам удалось переломить ситуацию и эмоционально взять зал, что оказалось со всем непросто. И от огромного напряжения я очень устал. Даже в Милане, где сыграли восемь спектаклей подряд, не ощущалось подобной усталости. Я так не уставал даже в Лондоне, где прошло шесть представлений, хотя, казалось бы, уж там, на родине Шекспира волнение неизбежно. Из меня все вынула Москва. Неделю в себя не мог придти, сон потерял. Так что все оплачено кровью.