Женька Чистяков
друга своего любимого вспомнил, женьку, семь месяцев как покинул нас. и нашел я в почте два его рассказика, присланных мне за год до его смерти.
он был талант. любил жизнь и людей. джаз и юмор. и я его любил.....
а ночью он мне приснился - такой хорошенький, выбритый, лицо белое, аккуратно одет. я ему говорю - женёк, как же, ты же умер? а он - всё отменяется, собери всех, будем праздновать моё возвращение.
но теперь рассказы. в письме, где этот рассказ есть текст.
"Когда то, инихдоты комплектовались по темам, в частности, про говорящих - собак, стен, лягушек. Одна такая - конкурс: надо научить лягушку говорить. Соответственно мирикос, гликанец, а от любителей плоти - Ален Дилон. Ну, те - ладно, не индикурестно, а ентот - шток соорудил, сверху подушечка бархатная, левенькой рукой за шток, а в правой, - плеточка фильдиперстовая, типа щелк - толкуй по нашему. Лягухе надоело, она: "Ну, - ква".
Я к чему? Ну, на."
и вот рассказ.
Песнь о пингвине
Над седьмой равниной моря гордо, ль, реет буревестник? А вопрос волнует море. Он для моря самый важный: сможет ли наш буревестник гордо реять над четвертой?
Он, в отличие от чаек и гагар, немного трусит: ведь седьмая та равнина с ветром, с тучами схлестнулась и, в отличьи от четвертой, пеной с волнами надулась.
А пингвин засунул в дырку голову свою, в заборе. Ну а в дырке - солнце светит, небо - сине-голубое. А за дыркой бьются волны, споря с небом темно-серым, где наш славный буревестник чиркает крылом по морю.
Спорит с чайками, с гагарами, с пингвином, - буревестник, а в четвертой, там, за дыркой, - гладь морская, солнце светит.
Над седьмой равниной моря - пусть сильнее грянет буря! Но!, затопит буревестника в седой пучине моря.
Там, в четвертой, там, где солнце, - дети, львята, черепахи, но, за то, в седьмой равнине - стяги красные - «за дело»! ждут тебя на плахе.
И первый рассказ.
Рюшички - игрюшечки
Было это в те веси, когда кури петухов в пьяницу обыгрывали, а яйцы курей загоняли на билиярдах по лузам.
Случился тогда ласковый солнечно-погожий летний месяц ноябрь-сьвистун.
Левая туфелька решила в себе согреть бахрому, конёк и телогрейку, а чтобы в дыры ветер не гулял, заткнула пятку газетой и котом.
Проказник кот по веткам и чужим балконам убежал собаку покарябать, а газета - «научила бахрому не болтаться на ветру».
Так и жили. Бахрома отгоняла мух окрестных, газета ходила на двор за колючками, конек доил соседскую козу, а телогрейка делила хлеб, да блины пекла.
Бахрома стала золотом отливать, на газете чернила стали тверже, а бумага - мягше. Блины скручивались в трубочку и в радостном озорстве плевали через себя на окружающих тестом. Кот прибежал, собака пришла, и зачесала всех пяткой за ухом.
НО! Менялись братья-месяцы, колючки кончились, козу соседи увели, мякиш одеревенел, кот совсем загулял, пес изнемог.
Потоком всю компанию снесло - серьезный дикий зимний месяц апрель.
Пролетая в косяке утица оторвалась, обыграла гусика на заходном вираже, крылом чиркнула о гладь и села.
«Доигрались!», - резко по бабьи резанула, тогда еще молодая кнебекайзе, хотя и «без бабьего» не любила ни тухвлей, ни газет, ни, тем более, колючек.
«Я Вас не одобряю» - чиркнул лапчатый крылышком о зеркало воды, хотя и было всё ему по барабану.
На том и улетели.
****
женька-женька....
он был талант. любил жизнь и людей. джаз и юмор. и я его любил.....
а ночью он мне приснился - такой хорошенький, выбритый, лицо белое, аккуратно одет. я ему говорю - женёк, как же, ты же умер? а он - всё отменяется, собери всех, будем праздновать моё возвращение.
но теперь рассказы. в письме, где этот рассказ есть текст.
"Когда то, инихдоты комплектовались по темам, в частности, про говорящих - собак, стен, лягушек. Одна такая - конкурс: надо научить лягушку говорить. Соответственно мирикос, гликанец, а от любителей плоти - Ален Дилон. Ну, те - ладно, не индикурестно, а ентот - шток соорудил, сверху подушечка бархатная, левенькой рукой за шток, а в правой, - плеточка фильдиперстовая, типа щелк - толкуй по нашему. Лягухе надоело, она: "Ну, - ква".
Я к чему? Ну, на."
и вот рассказ.
Песнь о пингвине
Над седьмой равниной моря гордо, ль, реет буревестник? А вопрос волнует море. Он для моря самый важный: сможет ли наш буревестник гордо реять над четвертой?
Он, в отличие от чаек и гагар, немного трусит: ведь седьмая та равнина с ветром, с тучами схлестнулась и, в отличьи от четвертой, пеной с волнами надулась.
А пингвин засунул в дырку голову свою, в заборе. Ну а в дырке - солнце светит, небо - сине-голубое. А за дыркой бьются волны, споря с небом темно-серым, где наш славный буревестник чиркает крылом по морю.
Спорит с чайками, с гагарами, с пингвином, - буревестник, а в четвертой, там, за дыркой, - гладь морская, солнце светит.
Над седьмой равниной моря - пусть сильнее грянет буря! Но!, затопит буревестника в седой пучине моря.
Там, в четвертой, там, где солнце, - дети, львята, черепахи, но, за то, в седьмой равнине - стяги красные - «за дело»! ждут тебя на плахе.
И первый рассказ.
Рюшички - игрюшечки
Было это в те веси, когда кури петухов в пьяницу обыгрывали, а яйцы курей загоняли на билиярдах по лузам.
Случился тогда ласковый солнечно-погожий летний месяц ноябрь-сьвистун.
Левая туфелька решила в себе согреть бахрому, конёк и телогрейку, а чтобы в дыры ветер не гулял, заткнула пятку газетой и котом.
Проказник кот по веткам и чужим балконам убежал собаку покарябать, а газета - «научила бахрому не болтаться на ветру».
Так и жили. Бахрома отгоняла мух окрестных, газета ходила на двор за колючками, конек доил соседскую козу, а телогрейка делила хлеб, да блины пекла.
Бахрома стала золотом отливать, на газете чернила стали тверже, а бумага - мягше. Блины скручивались в трубочку и в радостном озорстве плевали через себя на окружающих тестом. Кот прибежал, собака пришла, и зачесала всех пяткой за ухом.
НО! Менялись братья-месяцы, колючки кончились, козу соседи увели, мякиш одеревенел, кот совсем загулял, пес изнемог.
Потоком всю компанию снесло - серьезный дикий зимний месяц апрель.
Пролетая в косяке утица оторвалась, обыграла гусика на заходном вираже, крылом чиркнула о гладь и села.
«Доигрались!», - резко по бабьи резанула, тогда еще молодая кнебекайзе, хотя и «без бабьего» не любила ни тухвлей, ни газет, ни, тем более, колючек.
«Я Вас не одобряю» - чиркнул лапчатый крылышком о зеркало воды, хотя и было всё ему по барабану.
На том и улетели.
****
женька-женька....