Ещё лондонское
Мы зашли в Национальную галерею, к Ван-Гогу.
Там среди знакомых картин оказалась одна, которую то ли я не видела, то ли не помнила - высокая трава, бабочки и самый низ древесных стволов.
Я смотрела на неё и представляла, как ищу кадр, как ложусь в траву, по всякому поворачиваю экранчик аппарата, настраиваю зум и никак не могу решить, где отрезать верх деревьев... Что ж, ещё на выставке Моне я поняла, что когда начинаешь фотографировать, вИденье композиции, в том числе живописной, меняется...
...
А на другой стене - кипарисы у края поля, да небо с курчавыми облаками.
Я смотрела на пойманную в клетку картины душу пейзажа, а она глядела на меня - и меня захлёстывала перемешанная с любовью пронзительная невозвратность. И непролитые слёзы...
Живой Васька рядом...
Глядишь, глядишь на кудрявые облака, на ветер в кипарисах... И не потрогать тёплые стволы...
В соседнем зале бульвар Писарро, и фонари зажигаются, и в лужах слабо дрожат...
Невесомый парижский снег...
У Моне стога сена и несколько пирамидальных тополей...
И вся моя жизнь глядела со стенок... И обнимала меня... А протянешь руку - мазки, краска...
Когда мы уже ушли, Лена сказала Коту: «видишь, героическим усилием я не разревелась перед Ван-Гогом».
Наша мама часто плакала в филармонии. Всегда, когда исполняли её любимую Шестую Чайковского...
Перед этими кипарисами, под курчавыми облаками...
Вся невозратность, вся невозможность удержать...
Там среди знакомых картин оказалась одна, которую то ли я не видела, то ли не помнила - высокая трава, бабочки и самый низ древесных стволов.
Я смотрела на неё и представляла, как ищу кадр, как ложусь в траву, по всякому поворачиваю экранчик аппарата, настраиваю зум и никак не могу решить, где отрезать верх деревьев... Что ж, ещё на выставке Моне я поняла, что когда начинаешь фотографировать, вИденье композиции, в том числе живописной, меняется...
...
А на другой стене - кипарисы у края поля, да небо с курчавыми облаками.
Я смотрела на пойманную в клетку картины душу пейзажа, а она глядела на меня - и меня захлёстывала перемешанная с любовью пронзительная невозвратность. И непролитые слёзы...
Живой Васька рядом...
Глядишь, глядишь на кудрявые облака, на ветер в кипарисах... И не потрогать тёплые стволы...
В соседнем зале бульвар Писарро, и фонари зажигаются, и в лужах слабо дрожат...
Невесомый парижский снег...
У Моне стога сена и несколько пирамидальных тополей...
И вся моя жизнь глядела со стенок... И обнимала меня... А протянешь руку - мазки, краска...
Когда мы уже ушли, Лена сказала Коту: «видишь, героическим усилием я не разревелась перед Ван-Гогом».
Наша мама часто плакала в филармонии. Всегда, когда исполняли её любимую Шестую Чайковского...
Перед этими кипарисами, под курчавыми облаками...
Вся невозратность, вся невозможность удержать...