(no subject)
Утром не то чтоб темно, но и не совсем светло, сероватая невнятность пасмурного дня.
И под мелким неслышным дождём - сито что ль вместо неба, - кто-то сидит на улице перед утренней чашкой, кто-то открывает на бегу смирный зонтик - ветер пока не выворачивает его наизнанку.
А из окна вагона - красные огни застывших перед светофором машин.
Потом по лестнице - из метро на набережную, привычное удовольствие от взгляда на Нотр Дам, рыжие пахнущие осенью бархатцы, георгины в садике у Saint-Julien-le-Pauvre,- прохожу через него насквозь.
Капустные отрезанные головы в огромных сетках на тротуаре перед закрытой ещё китайской лавочкой.
«Из разлюбивших меня можно составить город» - самонадеянно однако - и из разлюбленных - книжек, например, или людей, которые тенями на горизонте - не то, чтоб забытые, но и не часть жизни.
Нас омывает река, или мы отталкиваемся, плывём. Проходят отдельные дни, получаются столетья.
Разлюбленные слова когда-то любимых стихов.
В детстве стоило несколько раз прочитать - и укладывалось в голове, и осталось - вот и получается, что наизусть, кажется, больше нелюбимого, чем любимого.
В 14 лет - когда с налёту, с наскоку - запоминалось навсегда - была Цветаева.
Совсем разлюбила? Нет, конечно, не совсем, конечно, иногда пробормочешь - и удивишься прекрасному словосплетенью, но где-то шевелится неловкость прямолинейных смыслов, экзальтированности...
Но я совсем не о ней. К слову пришлось, к потоку... К разлюбленным.
А ведь именно они, эти когда-то любимые, указывают нам - этот поток, несущий нас, не выдуман. Время - оно существует.
И стоишь на берегу, останавливаешься на минуту - мимо пустые сигаретные пачки, старые порванные магнитофонные плёнки, подмокшие книжки - ты, или не ты - вот в чём вопрос...
Недавно, впопыхах, по дороге, включила в телефоне Окуджаву - хотелось узнать, отзовётся ли? - отозвалось - и вдруг поняла - не отозваться - это как забыть себя, посмотреть а старую фотографию, не узнавая...
Мы тогда жили в мире, где были мы - и были они, - где были явки и пароли, в мире, где официальное ненавистное ходило рядом с нашей жизнью, касаясь, проникая в неё политинформациями, на которых мы спали, - а иногда кого-то оно выхватывало железными челюстями.
Есть времена, когда степень ужасов, или их количество зашкаливает, и для собственной счастливой жизни не остаётся места, дыханья - слишком много смертей, унижения и ужаса. А есть времена нетяжёлые - вот семидесятые из таких - можно было выстраивать жизнь рядом с ненавистным, не внутри, отгораживаясь от враждебного - собственным - и окуджавские песни - среди многих паролей того времени.
Я давно не там, я могу легко позволить себе не вспоминать тогдашнего, столько всего важного-любимого с тех пор выросло, закрыло, отодвинуло.
Но иногда включаю в своём навороченном телефоне - и не обязательно Окуджаву, бывает, что и Визбора, у которого почти никогда ни поэзии, ни музыки, а только интонация, только личное обаяние - и бегу по улице, по лесу - и отчётлтиво понимаю - разлюбить - разлюбить себя тогдашнего? - забыть о том, как они помогали счастливо жить во враждебном мире - нафиг-нафиг - лучше уж буду любить и помнить, как любилось...