Па де Кале
Пытаюсь вжиться в пейзаж - в любой, вытащить мой смысл и вплести в сетку памяти. Ламанш. Да нет, какой Ламанш - Па де Кале. Проливчик всего ничего - и Англия видна - присмотреться через дымку, и белые утёсы Дувра, правда глаза начинают слезиться от пристальности.
Приливы да отливы, и собаки носятся по песку.
Тот самый французский север, который не больно любят неместные - сопки и болота, и море серое, и гребни бегут.
Ветер с дождём, а иногда и солнце печёт, но воздух всё равно холодный.
Главная площадь с булочной и мясником, у которого gasterea покупала колбаски и местные паштеты - с цикорием, с черносливом. И всюду продают жареную картошку, но это не низинная страна Бреля, где колокольни вместо гор - тут волнисто - и сопки не низенькие.
Ветер гонит песок, и упругие воздушные змеи трепещут в воздухе. И люди на досках под прямоугольными разноцветными парашютами носятся, подпрыгивая, по воде.
И мужик с белой бородой и в синих плавках полез в море под не моросящим, а брызгающим дождиком, а те, кто помоложе, в холодную воду не хотят - другое поколение, они не плейбои - разве что спортсмены.
Нет, не должно быть это всё похоже на Усть-Нарву, откуда? Там нет такого ветра, и нет приливов-отливов, и дюн тоже нет. Но всё равно в эту хмурь, в эту взвесь в воздухе, на главной площади перед булочной, из которой запах хлеба, на улицах, где за заборами ослинник жёлтый, лежит эта детская Усть-Нарва - эта тоска и радость, эта хрупкость и смысл бессмыслицы...
Жёлтые ромашки и красные маки, и огромная мохноногая лошадь пасёт тёлочек, и невозможность небытия, и непредугаданность - ну, как было знать в той первой жизни, что будут вторая, третья, что буду идти в водной взвеси по песку, а напротив будет Англия...
А в голове дикая смесь - те, кого нет, ушедшие совсем, ушедшие от нас - они живут в тогда и там, а мы - где? - посредине - и откуда выудить тот необходимый смысл, ту стройность, в которой каждый лист находит своё место, каждый обрывок...
За окном маленького домика, прижавшегося к соседям, мальвы да гортензии, и мокрый белый стол, и кусты качаются.
На отливном пляже - морском дне, - далеко - от земли, от городков и деревень, разбросанных по берегу, выходящих, сгрудившись, на набережные, лежит зелёное чудовище, и полуголые дети вдруг подымаются над ржавыми железяками, - корабль, умерший, заросший зеленью, мидиями, проржавелый насквозь железный кит. То ли - Арго, то ли эсминец второй мировой.
Пикардия здесь, французская Фландрия - город Кале, откуда д’Артаньян поскакал за подвесками.
А чего б я хотела - от своей жизни - чтоб ничто не ушло в песок? Чтоб все живы были? Чтоб повторялась вечность дачной веранды, вечность впервые в Бретани увиденных кораблей на песке, облезлой охряной виллы под Генуей, бегущего тополиного пуха по полу римской квартиры и сосен в Рамбуйе?
В прилив бьют в набережную волны, и домам не устоять бы - кабы не прижимались друг к другу.
На берегу Па де Кале - этой узкой щели между Англией и Францией, щели, в которую дует ветер из Северного моря - задувает воду в Атлантику. Недаром в 19 веке люди страдали морской болезью в переезды - при таких-то ветрах...
В дюнах, заросших облепихой, вязнешь в песке и огорчаешься, что ягоды зелёные.
И прыгая в приливных серых волнах на ветру, я вспоминала рассказы родителей про Палангу в сентябре в самом конце советской власти, когда они вне сезона ездили по городам и весям, пользуясь папиной ветеранской карточкой, открывавшей им двери гостиниц. В Паланге были волны в сером море, и никто, кроме них, не купался.
И что в сухом остатке? Ветер воет на набережной, дома отражаются в лужах на песке, - отлив.
Приливы да отливы, и собаки носятся по песку.
Тот самый французский север, который не больно любят неместные - сопки и болота, и море серое, и гребни бегут.
Ветер с дождём, а иногда и солнце печёт, но воздух всё равно холодный.
Главная площадь с булочной и мясником, у которого gasterea покупала колбаски и местные паштеты - с цикорием, с черносливом. И всюду продают жареную картошку, но это не низинная страна Бреля, где колокольни вместо гор - тут волнисто - и сопки не низенькие.
Ветер гонит песок, и упругие воздушные змеи трепещут в воздухе. И люди на досках под прямоугольными разноцветными парашютами носятся, подпрыгивая, по воде.
И мужик с белой бородой и в синих плавках полез в море под не моросящим, а брызгающим дождиком, а те, кто помоложе, в холодную воду не хотят - другое поколение, они не плейбои - разве что спортсмены.
Нет, не должно быть это всё похоже на Усть-Нарву, откуда? Там нет такого ветра, и нет приливов-отливов, и дюн тоже нет. Но всё равно в эту хмурь, в эту взвесь в воздухе, на главной площади перед булочной, из которой запах хлеба, на улицах, где за заборами ослинник жёлтый, лежит эта детская Усть-Нарва - эта тоска и радость, эта хрупкость и смысл бессмыслицы...
Жёлтые ромашки и красные маки, и огромная мохноногая лошадь пасёт тёлочек, и невозможность небытия, и непредугаданность - ну, как было знать в той первой жизни, что будут вторая, третья, что буду идти в водной взвеси по песку, а напротив будет Англия...
А в голове дикая смесь - те, кого нет, ушедшие совсем, ушедшие от нас - они живут в тогда и там, а мы - где? - посредине - и откуда выудить тот необходимый смысл, ту стройность, в которой каждый лист находит своё место, каждый обрывок...
За окном маленького домика, прижавшегося к соседям, мальвы да гортензии, и мокрый белый стол, и кусты качаются.
На отливном пляже - морском дне, - далеко - от земли, от городков и деревень, разбросанных по берегу, выходящих, сгрудившись, на набережные, лежит зелёное чудовище, и полуголые дети вдруг подымаются над ржавыми железяками, - корабль, умерший, заросший зеленью, мидиями, проржавелый насквозь железный кит. То ли - Арго, то ли эсминец второй мировой.
Пикардия здесь, французская Фландрия - город Кале, откуда д’Артаньян поскакал за подвесками.
А чего б я хотела - от своей жизни - чтоб ничто не ушло в песок? Чтоб все живы были? Чтоб повторялась вечность дачной веранды, вечность впервые в Бретани увиденных кораблей на песке, облезлой охряной виллы под Генуей, бегущего тополиного пуха по полу римской квартиры и сосен в Рамбуйе?
В прилив бьют в набережную волны, и домам не устоять бы - кабы не прижимались друг к другу.
На берегу Па де Кале - этой узкой щели между Англией и Францией, щели, в которую дует ветер из Северного моря - задувает воду в Атлантику. Недаром в 19 веке люди страдали морской болезью в переезды - при таких-то ветрах...
В дюнах, заросших облепихой, вязнешь в песке и огорчаешься, что ягоды зелёные.
И прыгая в приливных серых волнах на ветру, я вспоминала рассказы родителей про Палангу в сентябре в самом конце советской власти, когда они вне сезона ездили по городам и весям, пользуясь папиной ветеранской карточкой, открывавшей им двери гостиниц. В Паланге были волны в сером море, и никто, кроме них, не купался.
И что в сухом остатке? Ветер воет на набережной, дома отражаются в лужах на песке, - отлив.