5. Клочья памяти. Рим, Ладисполь, весна 1979 г.
4. Клочья памяти. Рим, Ладисполь, весна 1979 г.
В середине апреля кран повернули и разом прекратились дожди. Наступило лето - не жаркое сначала, лёгкое воздушное раннее лето. Наш любимый круглый рынок пропах клубникой, и хоть про неё не кричали на все охрипшие голоса - tre chili una mille, - она всё-таки подешевела, и мы накинулись на неё, осуществляя гастрономическую мечту детства - нажраться клубникой так, чтоб из ушей полезло.
Примерно в это время нас, к нашему огорчению, вызвали в американское посольство. Все знали, что интервью в посольстве - последний этап - после него назначают дату отъезда в Штаты. Наше время в Риме было сосчитано. Дни падали, как минуты в песочных часах.
Беседа в посольстве длилась недолго и была совершенно неинтересной. Прекрасно говоривший по-русски дяденька задал несколько незначащих вопросов, и мы вышли в тень огромных платанов на фешенебельную via Veneto.
Ровно через восемь лет такое же интервью в посольстве проходил просидевший эти восемь лет в отказе мой друг Б., с которым я жила в Риме до самого его отъезда в Бостон. Та вторая римская жизнь - проход по тому же кругу наблюдателем, а не участником процесса - отдельная история.
Б. после окончания нашего герценовского, где не было военной кафедры, был забрит в армию солдатом. Конечно, не ходил он «ать-два», а сидел в тепле и что-то локаторное программировал. Когда в Риме Б. вызвали в американское посольство, его стали с интересом расспрашивать об его армейских занятиях - опять же на превосходном русском языке. Б. сообщил, что служил в армии поваром. «А чем ты солдат кормил» - поинтересовался посольский дяденька.
- А тушёнкой
- Что такое тушёнка?
-Да, мясо тушёное.
На этом разговор закончился...
...
Одна из задач римского ХИАСа заключалась в том, чтоб распределять людей по городам и весям стран назначения. Эмигранты, если у них были где-нибудь знакомые, готовые замолвить за них слово в еврейских общинах по месту жительства, сообщали о таковых ХИАСу. Кстати, подозреваю, что на этом этапе людям, проходящим через ХИАС, было несколько лучше, чем тем, кто шёл по толстовскому фонду - еврейские общины в Америке реально помогали свежеприехавшим. Я не знаю, были ли у толстовского фонда или у Каритаса тесные связи с принимающей стороной.
Друзей в Штатах у нас не было, но мы знали одного человека в Нью-Хейвене, в Йельском университете, другого в Провиденсе, в Брауновском университете, и третьего в Нью-Йорке, не в университете. Все трое были готовы попросить, чтоб нас послали именно к ним.
Нам очень быстро сказали, что мы поедем в Провиденс. Нью-Хейвен эмигрантов в тот момент не брал, в Нью-Йорк же посылали тех, у кого никого не было, - огромный город, всем место найдётся. Ну, а нас, значит, в Провиденс. Я подолгу разглядывала карту, - мне кажется, что любовь к картам у меня началась именно тогда. Смотрела на реку Providence river и радовалась - можно будет купаться. Где нам было знать, что река эта ядовитого жёлтого цвета... Говорят, впрочем, что сейчас её почистили.
В самом конце апреля нам назначили дату отлёта - 4 июня.
Оставалось чуть больше месяца. Мы решили уволиться с работы и попытаться надышаться. Мы ведь не знали тогда, что самолёты не очень дороги, и что мы будем без больших проблем и жертв летать в Европу каждый год.
Тогда нам казалось, что это прощание.
Надо было перебраться из Ладисполя в Рим. Мы решили, что попытаемся обойтись без услуг русских маклеров, - и денег было жалко, и мысль, что на тебе наживаются, омерзительна. Маклеры - это были ушлые эмигранты, которые каким-то образом вставали между квартирохозяином и съёмщиком. Естественно, сдавали эмигрантам особые хозяева - те, что были согласны на то, чтоб их жильцы исчезали в непредсказуемый момент. Правда, они могли тут же найти следующих. Маклеры, узнав, что освобождается квартира, вешали в ХИАСе объявление и, взяв деньги с новых жильцов, сводили их с хозяевами.
Мы решили маклеров перехитрить - увидев понравившееся квартирное объявление, поехали по указанному адресу, решив, что как-нибудь с хозяином сговоримся. Ехали долго - на трамвае от Термини - далеко-далеко, к piazza Gerani, на via Primavera. Потом через много лет я пыталась найти на карте, где мы жили в мае 79-го , но мне это не удалось - этот далёкий от центра квартал не попадал на римские карты для туристов. А недавно на подробной нетуристской карте я нашла нашу улицу и в последнюю поездку в Рим возле Термини даже сфотографировала трамвай, который до сих пор туда ходит. Поставила зарубку - в следующий раз обязательно прокатиться на этом трамвае.
Мы подошли к многоквартирному дому, нашли консьержа и спросили у него, кому дом принадлежит. Консьерж принял нас за безумцев. Где нам, воспитанным на «Мистере-Твистере», было знать, что в таких домах люди владеют квартирами, а не целым домом.
В общем, пришлось всё-таки идти к маклеру на поклон. Заплатили ему что-то и переехали в комнату в Риме.
Соседями нашими были очень приятные люди из Баку. Пара с ребёнком и мама кого-то из них. Мама была не старая совсем, по моим теперешним представлениям - молодая. В Баку у неё остался муж, которого не выпустили. Чтоб помочь детям, мама с ним развелась и уехала вместе с детьми. А он уволился с инженерной работы, чтоб избавиться от идиотской бессмысленной секретности, которая была навешана на большинство инженерских должностей - в надежде, что через пару лет его выпустят. Через месяц после их отъезда он умер от инфаркта...
Хозяин нашей квартиры оказался очень любознательным человеком и, как многие итальянцы, отличным учителем языка. Он неоднократно приглашал Бегемота выпить и расспрашивал его про Россию, а когда Бегемот терялся в итальянском, хозяину удавалось всё-таки, по всякому вертя фразу, добиваться понимания. Меня он не звал - уважающие себя итальянцы в то время разговаривали с мужиками, а не с какими-то там тётками.
Неподалёку от нашего нового дома жил пёс - невиданной нами раньше породы - бархатный, огромный, иссиня-серый. Сейчас-то я знаю, что это неаполитанский мастиф. Он гулял сам по себе, без поводка, невероятный был красавец.
Однажды я совершила недопустимое действие в отношении незнакомой собаки - наклонилась к нему. Пёс то ли испугался, то ли оскорбился и очень страшно рявкнул -прямо мне в нос.
Я отшатнулась с колотящимся сердцем, а Бегемот справедливо сказал, что вряд ли я хочу остаться в Риме ценой собственного носа...
Продолжение следует, дополнения приветствуются
В середине апреля кран повернули и разом прекратились дожди. Наступило лето - не жаркое сначала, лёгкое воздушное раннее лето. Наш любимый круглый рынок пропах клубникой, и хоть про неё не кричали на все охрипшие голоса - tre chili una mille, - она всё-таки подешевела, и мы накинулись на неё, осуществляя гастрономическую мечту детства - нажраться клубникой так, чтоб из ушей полезло.
Примерно в это время нас, к нашему огорчению, вызвали в американское посольство. Все знали, что интервью в посольстве - последний этап - после него назначают дату отъезда в Штаты. Наше время в Риме было сосчитано. Дни падали, как минуты в песочных часах.
Беседа в посольстве длилась недолго и была совершенно неинтересной. Прекрасно говоривший по-русски дяденька задал несколько незначащих вопросов, и мы вышли в тень огромных платанов на фешенебельную via Veneto.
Ровно через восемь лет такое же интервью в посольстве проходил просидевший эти восемь лет в отказе мой друг Б., с которым я жила в Риме до самого его отъезда в Бостон. Та вторая римская жизнь - проход по тому же кругу наблюдателем, а не участником процесса - отдельная история.
Б. после окончания нашего герценовского, где не было военной кафедры, был забрит в армию солдатом. Конечно, не ходил он «ать-два», а сидел в тепле и что-то локаторное программировал. Когда в Риме Б. вызвали в американское посольство, его стали с интересом расспрашивать об его армейских занятиях - опять же на превосходном русском языке. Б. сообщил, что служил в армии поваром. «А чем ты солдат кормил» - поинтересовался посольский дяденька.
- А тушёнкой
- Что такое тушёнка?
-Да, мясо тушёное.
На этом разговор закончился...
...
Одна из задач римского ХИАСа заключалась в том, чтоб распределять людей по городам и весям стран назначения. Эмигранты, если у них были где-нибудь знакомые, готовые замолвить за них слово в еврейских общинах по месту жительства, сообщали о таковых ХИАСу. Кстати, подозреваю, что на этом этапе людям, проходящим через ХИАС, было несколько лучше, чем тем, кто шёл по толстовскому фонду - еврейские общины в Америке реально помогали свежеприехавшим. Я не знаю, были ли у толстовского фонда или у Каритаса тесные связи с принимающей стороной.
Друзей в Штатах у нас не было, но мы знали одного человека в Нью-Хейвене, в Йельском университете, другого в Провиденсе, в Брауновском университете, и третьего в Нью-Йорке, не в университете. Все трое были готовы попросить, чтоб нас послали именно к ним.
Нам очень быстро сказали, что мы поедем в Провиденс. Нью-Хейвен эмигрантов в тот момент не брал, в Нью-Йорк же посылали тех, у кого никого не было, - огромный город, всем место найдётся. Ну, а нас, значит, в Провиденс. Я подолгу разглядывала карту, - мне кажется, что любовь к картам у меня началась именно тогда. Смотрела на реку Providence river и радовалась - можно будет купаться. Где нам было знать, что река эта ядовитого жёлтого цвета... Говорят, впрочем, что сейчас её почистили.
В самом конце апреля нам назначили дату отлёта - 4 июня.
Оставалось чуть больше месяца. Мы решили уволиться с работы и попытаться надышаться. Мы ведь не знали тогда, что самолёты не очень дороги, и что мы будем без больших проблем и жертв летать в Европу каждый год.
Тогда нам казалось, что это прощание.
Надо было перебраться из Ладисполя в Рим. Мы решили, что попытаемся обойтись без услуг русских маклеров, - и денег было жалко, и мысль, что на тебе наживаются, омерзительна. Маклеры - это были ушлые эмигранты, которые каким-то образом вставали между квартирохозяином и съёмщиком. Естественно, сдавали эмигрантам особые хозяева - те, что были согласны на то, чтоб их жильцы исчезали в непредсказуемый момент. Правда, они могли тут же найти следующих. Маклеры, узнав, что освобождается квартира, вешали в ХИАСе объявление и, взяв деньги с новых жильцов, сводили их с хозяевами.
Мы решили маклеров перехитрить - увидев понравившееся квартирное объявление, поехали по указанному адресу, решив, что как-нибудь с хозяином сговоримся. Ехали долго - на трамвае от Термини - далеко-далеко, к piazza Gerani, на via Primavera. Потом через много лет я пыталась найти на карте, где мы жили в мае 79-го , но мне это не удалось - этот далёкий от центра квартал не попадал на римские карты для туристов. А недавно на подробной нетуристской карте я нашла нашу улицу и в последнюю поездку в Рим возле Термини даже сфотографировала трамвай, который до сих пор туда ходит. Поставила зарубку - в следующий раз обязательно прокатиться на этом трамвае.
Мы подошли к многоквартирному дому, нашли консьержа и спросили у него, кому дом принадлежит. Консьерж принял нас за безумцев. Где нам, воспитанным на «Мистере-Твистере», было знать, что в таких домах люди владеют квартирами, а не целым домом.
В общем, пришлось всё-таки идти к маклеру на поклон. Заплатили ему что-то и переехали в комнату в Риме.
Соседями нашими были очень приятные люди из Баку. Пара с ребёнком и мама кого-то из них. Мама была не старая совсем, по моим теперешним представлениям - молодая. В Баку у неё остался муж, которого не выпустили. Чтоб помочь детям, мама с ним развелась и уехала вместе с детьми. А он уволился с инженерной работы, чтоб избавиться от идиотской бессмысленной секретности, которая была навешана на большинство инженерских должностей - в надежде, что через пару лет его выпустят. Через месяц после их отъезда он умер от инфаркта...
Хозяин нашей квартиры оказался очень любознательным человеком и, как многие итальянцы, отличным учителем языка. Он неоднократно приглашал Бегемота выпить и расспрашивал его про Россию, а когда Бегемот терялся в итальянском, хозяину удавалось всё-таки, по всякому вертя фразу, добиваться понимания. Меня он не звал - уважающие себя итальянцы в то время разговаривали с мужиками, а не с какими-то там тётками.
Неподалёку от нашего нового дома жил пёс - невиданной нами раньше породы - бархатный, огромный, иссиня-серый. Сейчас-то я знаю, что это неаполитанский мастиф. Он гулял сам по себе, без поводка, невероятный был красавец.
Однажды я совершила недопустимое действие в отношении незнакомой собаки - наклонилась к нему. Пёс то ли испугался, то ли оскорбился и очень страшно рявкнул -прямо мне в нос.
Я отшатнулась с колотящимся сердцем, а Бегемот справедливо сказал, что вряд ли я хочу остаться в Риме ценой собственного носа...
Продолжение следует, дополнения приветствуются