3. Клочья памяти. Ладисполь, 1979 г.
2. Клочья памяти. Вена, 1979
В поезде «Вена-Рим» мы, едущие в Италию без виз эмигранты, заняли несколько вагонов. Это были старого образца вагоны, где в сидячих купе друг против друга располагались кожаные сиденья, каждое на троих. Сейчас таких вагонов, кажется, и нет больше. Сиденья слегка раздвигались, смыкаясь друг с другом, и получался сплошной кожаный диван, где можно было спать вповалку. Мы оказались в купе вместе с ленинградской парой - примерно нашего круга, примерно наших ровесников, с девчонкой лет трёх. Вскоре эта девчонка провела день в итальянской семье хозяйки квартиры, которую ребята сняли. Родители отправились в Рим, а дочка осталась играть с хозяйской дочкой. Когда же родители вернулись, довольная девчонка сказала им, что они с итальянской сверстницей целый день рассказывали друг другу секреты. На каком языке?
Ранним утром я проснулась - поезд стоял в Венеции - в темноте над платформой на синем прямоугольнике белыми буквами - Venezia. С тех пор у меня сердце сжимается от итальянских названий станций - белым по синему. И Италия иногда щемяще вспоминается - названием станции и капучино на вокзале.
До Рима нас не довезли - поезд остановился в чистом поле - и нас выгрузили под охраной автоматчиков - от кого охраняли? Такая была процедура.
Рассадили по автобусам и повезли в Ладисполь. Каким образом Ладисполь - курортный городишко под Римом - стал центром русской эмиграции, я не знаю. Когда-то была Остия, потом Ладисполь. Там у многих римлян дачи, и это меня до сих пор удивляет - одно из крайне немногих виденных мной в Италии некрасивых мест. Городок без выражения, пляж с чёрным вулканическим песком. Зимой там было пусто, и, наверно, владельцы пляжных квартир были рады возможности хоть кому-то их сдать.
В Остии, впрочем, тоже жили эмигранты - разделение «по происхождению» продолжалось - считалось, что в Остии живут одесситы, а в Ладисполе ленинградцы. В 1979 нас было в Риме одновременно 8000, и эти два города - Одесса и Ленинград - были представлены лучше других. На самом деле, в Ладисполе одесситы тоже жили, уж не знаю, как было с ленинградцами в Остии.
И привозили в Ладисполь всех - Хиас устраивал там первый приём - нас записывали на довольствие, а уже потом за деньгами ежемесячно и по прочим надобностям надо было ездить в на улицу Regina Margherita в Рим. В каком-то из многочисленных читанных в Ленинграде эмигрантских писем кто-то рассказывал о том, как повстречал в баре в Риме свою бывшую жену. История казалась невероятной. Но в здании, где на втором, кажется, этаже располагался Хиас, внизу был бар - итальянский бар, где, в основном, пьют кофе...
Потом приезжая в Рим, я много раз гуляла по этой улице, а три года назад мы рядом с ней на неделю сняли квартиру. Но я не отправилась на поиски здания, где был Хиас - не нашла бы - боюсь, что из всех мест, где я жила, с уверенностью нашла бы только первую квартиру - ту, где прожила до 18-ти с половиной - на Шестой линии у Малого, во втором дворе-колодце.
...
Привезли нас в гостиницу. Смутно помню стеклянную веранду, булку с маслом, апельсины в вазе на столе на фоне серого мартовского дня за окном, когда вдруг неожиданно вылезает и слепит солнце - прямо в глаза.
Неделю за нас платил Хиас - за гостиницу с обедом, завтраком и ужином, и за это время надо было найти квартиру и переехать.
Естественно, денег не было на то, чтоб снять целую квартиру, надо было как-то кооперироваться. Мы поселились вместе с московским спортивным журналистом, уехавшим с родителями, потом он, кажется, редактировал в Америке «Новую газету», если, конечно, за давностью лет, я не перепутала чего-нибудь.
А владельцем нашей квартиры был полицеский, и откуда-то мы узнали, что зарплата у него 400 "миль" - примерно 400 долларов по тем временам - эта сумма казалась нам огромной - на что и тратить такие деньжищи!
Одновременно с нами в Ладисполе оказалось несколько наших отдалённых ленинградских знакомых, приехавших до нас. У нас были адреса, и мы сразу отправились их искать.
Шли по улице, увидели высунувшуюся из окна старуху в платке - в лучших традициях неореалистических фильмов - Бегемот, всегда легко обращающийся с иностранными языками, составил в голове вопрос, начинающийся с dove - старуха выпростала из платка большое седоволосое ухо и недовольно и громко сказала: "Чаво?"
8000 человек - это очень много, и огромная их часть сгрудилась в маленьком городке, обменивалась новостями на площади у фонтана. Эмиграция - социальная школа. Жили мы в Ленинграде в своём кругу, еле замечая чужих - соседей по коммуналкам, по трамваю, и вдруг оказались среди этих вот чужих - на общих основаниях, на попечении благотворительных организаций, когда вдруг в этом незнакомом мире и без собственных средств к существованию люди оказывались детьми, и даже хулиганить начинали по-детски.
Мы-то думали, что уезжают инженеры, врачи, научники, а тут оказалось, что и автомеханики, и директора овощебаз, за которыми ОБХСС гналось, и приёмщики пустых бутылок. И была страшная психологическая теснота - волей-неволей люди начинали общаться с теми, с кем в обычной ситуации и не познакомились бы.
Такая вот психологическая теснота, неуверенность в завтрашнем дне, зависимость выплескивали на поверхность не лучшие человеческие свойства. На путях под платформой валялись окурки «Беломора» - ковром, русские злобно ругали опаздывающие поезда, итальянцы невозмутимо ждали, не поводя ушами. На магазинной стенке появилась надпись «ни варавать». По утрам русские ехали на огромный базар в Трастевере, который тогда называли «Italiano» - продавать, в основном, фотоаппараты, «Зениты», например, и ещё почему-то балетные тапочки и детские игрушки. Самые бойкие громко кричали «regali per bambini» и махали в воздухе какими-нибудь матрёшками. Балетные тапочки были тогда ходким товаром, и мы тоже попросили прислать нам хоть парочку. Ничего-то на продажу мы с собой не привезли. Пару тапочек родители как-то передали, и мы продали её на этом самом рынке, только вот не помню, что мы сделали с деньгами - может быть, пиццу съели. На базар нужно было ехать рано, на утренних поездах, на которых итальянцы из Ладисполя ездили в Рим на работу. Русские забирались в вагоны и зажимали двери, чтоб больше никто не мог войти.
Тогда всё это раздражало безмерно, и люди эти вызывали ярость и брезгливость, - сейчас, став сильно терпимей, да и просто умней - понимаю, что ничего, кроме жалости, они не заслуживали, - несчастные, вдруг ставшие детьми в этой новой жизни.
Они верили любым слухам - тому, что в Италии нет скорой помощи и тому, что запрещены аборты. Они говорили, что в Риме грязней, чем на Крещатике. Они хотели, чтоб их называли «господами», испытывая омерзение к слову «товарищ». А я, наглая снобка, обращалась к ним: «уважаемые лица без гражданства».
Одесситы давали бесконечные советы, ленинградцы чванились, и не знаю, что было противней. Однажды в Риме на вокзале, стоя на площадке готовящегося к отходу поезда, я не ответила на вопли тётки, которая шла по платформе и орала в воздух: «Этот поезд в Ладисполь?». Я лопалась от стыда и злости - и молчала. Сейчас должно бы быть стыдно, но смешно.
Как-то старушка в писчебумажном магазине что-то попросила у продавщицы по-русски, та принесла требуемое, и старушка удовлетворённо повернулась к нам: «Посмотрите, если хотят, так понимают».
Итальянцы вокруг Ладисполя научились брать деньги за автостоп - как не возьмёшь, если настойчиво суют. Из эмигрантской среды возникли квартирные маклеры, которые брали деньги с новичков за наводки на квартиры.
Какие-то люди являлись в Хиас и лгали, что у них украли месячное пособие. Ходили слухи о том, что в Риме болтаются беглые из Израиля и воруют «визы обыкновенные выездные» у свежеприехавших - люди из Израиля ведь не могли получить статуса беженцев, следовательно, и в Америку въехать не могли. Только и оставалось, что тащить визы у новичков и переклеивать фотографии. А если учесть, что Хиас работал в пару с ещё одной благотворительной организацией - Джойнтом (Хиас, кажется, содержал нас в Риме, а Джойнт покупал билеты в Америку), то чего удивляться, что одна старушка прославилась тем, что обидевшись на что-то в Хиасе, сообщила хиасовской ведущей: «я на вас буду жаловаться товарищу Джойнту».
И вот несмотря на всё это - Хиас ухитрялся всех отправлять в страны назначения. Людей лечили, люди имели крышу над головой и вкусную еду - покупали на рынке печёнку и овощи, а потом и клубника пошла.
И несмотря на эту невыносимость свалившихся на голову невоспитанных детей, итальянцы не стали ни антисемитами, ни антирусскими. Мало того, было непонятно, как в детстве воспитывают обычных итальянцев, откуда брались водители автобусов, которые, чтоб показать дорогу, чуть не выпадали из своих автобусных окон, или пешеходы, провожающие тебя-дурака до места...
Мне очень грустно смотреть на итальянцев сейчас - чего не сделала русская эмиграция, кажется, добилась албанская и филиппинская. Той, казалось, природной естественной доброты и желания помочь стало куда меньше, ксенофобия появилась, и итальянцы, не имеющие большого опыта работы с иммигрантами, сегодняшнее движение народов, в которое они тоже оказались захвачены, психологически выносят не слишком хорошо.
И ещё одно несмотря - для Америки эта наша третья волна, кажется, оказалась самой выгодной эмиграцией из всех массовых - практически все стали успешно работать, многие создали рабочие места, и работающие люди своим вложением в экономику с лихвой покрыли деньги, затраченные на пенсии для стариков. И приёмщики бутылок, и автомеханики, и директора овощебаз, и научники - все нашли применение. И когда оказалось, что воровать невыгодно, воровать перестали, открыли честные лавки и гаражи.
И даже многие врачи успешно прошли через весь ужас экзаменов.
...
Нам страшно повезло - через пару дней после приезда в Ладисполь, на первом интервью в Хиасе, мне предложили работу. Уезжала говорившая по-итальянски девочка, и меня взяли вместо неё переводчицей к врачу, доктору Рокки, который по договорённости с Джойнтом должен был принимать русских три часа в день - с утра до обеда. Он говорил на своём итальянском французском, я на своём безобразном русском французском, и как-то мы справлялись. По-итальянски «почему» и «потому что» - одно и то же perché, по-французски, два слова- pourquoi и parce que. Мой доктор, вращая глазами и руками, начинал любой вопрос с parce que, и это было чрезвыйчайно темпераментно и трогательно: «Ну потому что, потому что они так кричат в приёмной????!» Я выходила и просила уважаемых лиц без гражданства умерить пыл.
Пациентов оказалось очень много, и доктор стал принимать их не только по утрам, но и после обеда. По традиционному римскому презрению к неаполитанцам он говорил, что одесситы, как неаполитанцы, а ленинградцы, как римляне...
Заплатить мне должны были в самом конце, перед отъездом в Америку, и непонятно, сколько.
...
Середина дня, обеденный перерыв, мокрый мартовский ветер, пустой пляж, закрытые раздевалки, чёрный песок, пальмы трепыхаются под ветром, серый тротуар, запах мокрого моря.
Дня через два после приезда в Ладисполь мы поехали в Рим - на автобусе, чтоб дешевле.
И - мир повернулся, захотелось только, чтоб длились и длились эти римские каникулы - чёрт с ней, с Америкой, - Рим, Рим, Рим - подольше бы не отправляли...
Продолжение следует, дополнения приветствуются
В поезде «Вена-Рим» мы, едущие в Италию без виз эмигранты, заняли несколько вагонов. Это были старого образца вагоны, где в сидячих купе друг против друга располагались кожаные сиденья, каждое на троих. Сейчас таких вагонов, кажется, и нет больше. Сиденья слегка раздвигались, смыкаясь друг с другом, и получался сплошной кожаный диван, где можно было спать вповалку. Мы оказались в купе вместе с ленинградской парой - примерно нашего круга, примерно наших ровесников, с девчонкой лет трёх. Вскоре эта девчонка провела день в итальянской семье хозяйки квартиры, которую ребята сняли. Родители отправились в Рим, а дочка осталась играть с хозяйской дочкой. Когда же родители вернулись, довольная девчонка сказала им, что они с итальянской сверстницей целый день рассказывали друг другу секреты. На каком языке?
Ранним утром я проснулась - поезд стоял в Венеции - в темноте над платформой на синем прямоугольнике белыми буквами - Venezia. С тех пор у меня сердце сжимается от итальянских названий станций - белым по синему. И Италия иногда щемяще вспоминается - названием станции и капучино на вокзале.
До Рима нас не довезли - поезд остановился в чистом поле - и нас выгрузили под охраной автоматчиков - от кого охраняли? Такая была процедура.
Рассадили по автобусам и повезли в Ладисполь. Каким образом Ладисполь - курортный городишко под Римом - стал центром русской эмиграции, я не знаю. Когда-то была Остия, потом Ладисполь. Там у многих римлян дачи, и это меня до сих пор удивляет - одно из крайне немногих виденных мной в Италии некрасивых мест. Городок без выражения, пляж с чёрным вулканическим песком. Зимой там было пусто, и, наверно, владельцы пляжных квартир были рады возможности хоть кому-то их сдать.
В Остии, впрочем, тоже жили эмигранты - разделение «по происхождению» продолжалось - считалось, что в Остии живут одесситы, а в Ладисполе ленинградцы. В 1979 нас было в Риме одновременно 8000, и эти два города - Одесса и Ленинград - были представлены лучше других. На самом деле, в Ладисполе одесситы тоже жили, уж не знаю, как было с ленинградцами в Остии.
И привозили в Ладисполь всех - Хиас устраивал там первый приём - нас записывали на довольствие, а уже потом за деньгами ежемесячно и по прочим надобностям надо было ездить в на улицу Regina Margherita в Рим. В каком-то из многочисленных читанных в Ленинграде эмигрантских писем кто-то рассказывал о том, как повстречал в баре в Риме свою бывшую жену. История казалась невероятной. Но в здании, где на втором, кажется, этаже располагался Хиас, внизу был бар - итальянский бар, где, в основном, пьют кофе...
Потом приезжая в Рим, я много раз гуляла по этой улице, а три года назад мы рядом с ней на неделю сняли квартиру. Но я не отправилась на поиски здания, где был Хиас - не нашла бы - боюсь, что из всех мест, где я жила, с уверенностью нашла бы только первую квартиру - ту, где прожила до 18-ти с половиной - на Шестой линии у Малого, во втором дворе-колодце.
...
Привезли нас в гостиницу. Смутно помню стеклянную веранду, булку с маслом, апельсины в вазе на столе на фоне серого мартовского дня за окном, когда вдруг неожиданно вылезает и слепит солнце - прямо в глаза.
Неделю за нас платил Хиас - за гостиницу с обедом, завтраком и ужином, и за это время надо было найти квартиру и переехать.
Естественно, денег не было на то, чтоб снять целую квартиру, надо было как-то кооперироваться. Мы поселились вместе с московским спортивным журналистом, уехавшим с родителями, потом он, кажется, редактировал в Америке «Новую газету», если, конечно, за давностью лет, я не перепутала чего-нибудь.
А владельцем нашей квартиры был полицеский, и откуда-то мы узнали, что зарплата у него 400 "миль" - примерно 400 долларов по тем временам - эта сумма казалась нам огромной - на что и тратить такие деньжищи!
Одновременно с нами в Ладисполе оказалось несколько наших отдалённых ленинградских знакомых, приехавших до нас. У нас были адреса, и мы сразу отправились их искать.
Шли по улице, увидели высунувшуюся из окна старуху в платке - в лучших традициях неореалистических фильмов - Бегемот, всегда легко обращающийся с иностранными языками, составил в голове вопрос, начинающийся с dove - старуха выпростала из платка большое седоволосое ухо и недовольно и громко сказала: "Чаво?"
8000 человек - это очень много, и огромная их часть сгрудилась в маленьком городке, обменивалась новостями на площади у фонтана. Эмиграция - социальная школа. Жили мы в Ленинграде в своём кругу, еле замечая чужих - соседей по коммуналкам, по трамваю, и вдруг оказались среди этих вот чужих - на общих основаниях, на попечении благотворительных организаций, когда вдруг в этом незнакомом мире и без собственных средств к существованию люди оказывались детьми, и даже хулиганить начинали по-детски.
Мы-то думали, что уезжают инженеры, врачи, научники, а тут оказалось, что и автомеханики, и директора овощебаз, за которыми ОБХСС гналось, и приёмщики пустых бутылок. И была страшная психологическая теснота - волей-неволей люди начинали общаться с теми, с кем в обычной ситуации и не познакомились бы.
Такая вот психологическая теснота, неуверенность в завтрашнем дне, зависимость выплескивали на поверхность не лучшие человеческие свойства. На путях под платформой валялись окурки «Беломора» - ковром, русские злобно ругали опаздывающие поезда, итальянцы невозмутимо ждали, не поводя ушами. На магазинной стенке появилась надпись «ни варавать». По утрам русские ехали на огромный базар в Трастевере, который тогда называли «Italiano» - продавать, в основном, фотоаппараты, «Зениты», например, и ещё почему-то балетные тапочки и детские игрушки. Самые бойкие громко кричали «regali per bambini» и махали в воздухе какими-нибудь матрёшками. Балетные тапочки были тогда ходким товаром, и мы тоже попросили прислать нам хоть парочку. Ничего-то на продажу мы с собой не привезли. Пару тапочек родители как-то передали, и мы продали её на этом самом рынке, только вот не помню, что мы сделали с деньгами - может быть, пиццу съели. На базар нужно было ехать рано, на утренних поездах, на которых итальянцы из Ладисполя ездили в Рим на работу. Русские забирались в вагоны и зажимали двери, чтоб больше никто не мог войти.
Тогда всё это раздражало безмерно, и люди эти вызывали ярость и брезгливость, - сейчас, став сильно терпимей, да и просто умней - понимаю, что ничего, кроме жалости, они не заслуживали, - несчастные, вдруг ставшие детьми в этой новой жизни.
Они верили любым слухам - тому, что в Италии нет скорой помощи и тому, что запрещены аборты. Они говорили, что в Риме грязней, чем на Крещатике. Они хотели, чтоб их называли «господами», испытывая омерзение к слову «товарищ». А я, наглая снобка, обращалась к ним: «уважаемые лица без гражданства».
Одесситы давали бесконечные советы, ленинградцы чванились, и не знаю, что было противней. Однажды в Риме на вокзале, стоя на площадке готовящегося к отходу поезда, я не ответила на вопли тётки, которая шла по платформе и орала в воздух: «Этот поезд в Ладисполь?». Я лопалась от стыда и злости - и молчала. Сейчас должно бы быть стыдно, но смешно.
Как-то старушка в писчебумажном магазине что-то попросила у продавщицы по-русски, та принесла требуемое, и старушка удовлетворённо повернулась к нам: «Посмотрите, если хотят, так понимают».
Итальянцы вокруг Ладисполя научились брать деньги за автостоп - как не возьмёшь, если настойчиво суют. Из эмигрантской среды возникли квартирные маклеры, которые брали деньги с новичков за наводки на квартиры.
Какие-то люди являлись в Хиас и лгали, что у них украли месячное пособие. Ходили слухи о том, что в Риме болтаются беглые из Израиля и воруют «визы обыкновенные выездные» у свежеприехавших - люди из Израиля ведь не могли получить статуса беженцев, следовательно, и в Америку въехать не могли. Только и оставалось, что тащить визы у новичков и переклеивать фотографии. А если учесть, что Хиас работал в пару с ещё одной благотворительной организацией - Джойнтом (Хиас, кажется, содержал нас в Риме, а Джойнт покупал билеты в Америку), то чего удивляться, что одна старушка прославилась тем, что обидевшись на что-то в Хиасе, сообщила хиасовской ведущей: «я на вас буду жаловаться товарищу Джойнту».
И вот несмотря на всё это - Хиас ухитрялся всех отправлять в страны назначения. Людей лечили, люди имели крышу над головой и вкусную еду - покупали на рынке печёнку и овощи, а потом и клубника пошла.
И несмотря на эту невыносимость свалившихся на голову невоспитанных детей, итальянцы не стали ни антисемитами, ни антирусскими. Мало того, было непонятно, как в детстве воспитывают обычных итальянцев, откуда брались водители автобусов, которые, чтоб показать дорогу, чуть не выпадали из своих автобусных окон, или пешеходы, провожающие тебя-дурака до места...
Мне очень грустно смотреть на итальянцев сейчас - чего не сделала русская эмиграция, кажется, добилась албанская и филиппинская. Той, казалось, природной естественной доброты и желания помочь стало куда меньше, ксенофобия появилась, и итальянцы, не имеющие большого опыта работы с иммигрантами, сегодняшнее движение народов, в которое они тоже оказались захвачены, психологически выносят не слишком хорошо.
И ещё одно несмотря - для Америки эта наша третья волна, кажется, оказалась самой выгодной эмиграцией из всех массовых - практически все стали успешно работать, многие создали рабочие места, и работающие люди своим вложением в экономику с лихвой покрыли деньги, затраченные на пенсии для стариков. И приёмщики бутылок, и автомеханики, и директора овощебаз, и научники - все нашли применение. И когда оказалось, что воровать невыгодно, воровать перестали, открыли честные лавки и гаражи.
И даже многие врачи успешно прошли через весь ужас экзаменов.
...
Нам страшно повезло - через пару дней после приезда в Ладисполь, на первом интервью в Хиасе, мне предложили работу. Уезжала говорившая по-итальянски девочка, и меня взяли вместо неё переводчицей к врачу, доктору Рокки, который по договорённости с Джойнтом должен был принимать русских три часа в день - с утра до обеда. Он говорил на своём итальянском французском, я на своём безобразном русском французском, и как-то мы справлялись. По-итальянски «почему» и «потому что» - одно и то же perché, по-французски, два слова- pourquoi и parce que. Мой доктор, вращая глазами и руками, начинал любой вопрос с parce que, и это было чрезвыйчайно темпераментно и трогательно: «Ну потому что, потому что они так кричат в приёмной????!» Я выходила и просила уважаемых лиц без гражданства умерить пыл.
Пациентов оказалось очень много, и доктор стал принимать их не только по утрам, но и после обеда. По традиционному римскому презрению к неаполитанцам он говорил, что одесситы, как неаполитанцы, а ленинградцы, как римляне...
Заплатить мне должны были в самом конце, перед отъездом в Америку, и непонятно, сколько.
...
Середина дня, обеденный перерыв, мокрый мартовский ветер, пустой пляж, закрытые раздевалки, чёрный песок, пальмы трепыхаются под ветром, серый тротуар, запах мокрого моря.
Дня через два после приезда в Ладисполь мы поехали в Рим - на автобусе, чтоб дешевле.
И - мир повернулся, захотелось только, чтоб длились и длились эти римские каникулы - чёрт с ней, с Америкой, - Рим, Рим, Рим - подольше бы не отправляли...
Продолжение следует, дополнения приветствуются