Точечное. Больше тридцати лет назад.
Наша учительница литературы Зоя Яковлевна была восторженная и неумная, - с придыханием любила Вознесенского и говорила красиво. Не знаю, узнала ли бы я её на улице, если б встретила тогдашнюю,- с утиным носом, гладко зачёсанными волосами, с узлом на затылке, с бутылочными ногами в капроновых чулках. «А легко ль в капронах ждать в морозы?»
Самое удивительное, что уроки литературы и с восторженной невредной дурочкой - сколько ж ей было лет - 30-40-50? - всё равно были в удовольствие. Уроки, на которых можно было чесать языком про книжки, а ещё и сочинения писать.
В отличие от уроков русского, - на них очень было скучно.
На выпускных экзаменах после 8 класса среди лишних людей и тургеневских девушек затесалась вольная тема - что-то такое про родину («пью за родину и за неродину и за вечную память за тётину») - как я её люблю, или за что я её люблю. Дело было в 69-ом. И я эту тему и выбрала. Написала сочинение о том, как я люблю русскую литературу вообще и Булгакова в частности.
«Мастер» был тогда тайным паролем в братство. В том самом 8-м классе я ездила в Москву к дяде, папиному двоюродному брату, который познакомил меня с сыном своей приятельницы, моим ровесником. Его бедолагу отправили со мной в Третьяковку. Дело было на весенних каникулах. Взрослые поставили нас в очередь и ушли. Минут десять мы отчаянно стеснялись, а потом каким-то чудом выяснили, что оба читали «Мастера» - домой к Игорю из Третьяковки мы пришли уже лучшими друзьями. Игорь познакомил меня с ещё одним посвящённым - с Н - и дальше мы болтались уже втроём.
Кстати, не помню, когда же я «Мастера» разлюбила - наверняка был какой-то поворотный момент, но не могу я его ухватить.
Я написала восторженное сочинение хорошей девочки из хорошей семьи, в основном, про Булгакова, за которого я любила свою родину. Получила за него 5. Н тоже писал сочинение про Родину - под эпиграфом «Люблю отчизну я, но странною любовью» - и тоже получил 5.
По устному русскому Зоя Яковлевна поставила мне 4, а могла бы и 2 - я изобрела новый вид числительных - качественные.
Когда осенью я пришла в школу, Зоя Яковлевна принесла мне перепечатку «Собачьего сердца». Я даже не помню, предупредила ли она меня о том, что не надо показывать её направо и налево.
….
В конце 60-х-начале 70-х Самиздат и вражьи голоса были неотъемлемой частью московской и ленинградской жизни.
Когда в киножурналах показывали похожего на морскую свинку Брежнева, как он тупо водил глазами по бумажке (небось, доктор Альцхаймер к нему уже тогда пришёл!), народ в зале радостно фыркал - дивертисмент такой.
Истинная граница пролегала по Чехословакии - из-за неё ссорились друзья, расходились пары.
И сейчас, когда Россия решает примерно показать что-нибудь непослушным соседям, немедленно находятся люди, до того плохо относившиеся к дорогому правительству, которые тут же начинают находить в его поведении здравое зерно.
Как наша Зоя Яковлевна относилась к чехам (кстати, они тогда выиграли у России в хоккей - как же за них болели - такая вот ещё форма гражданской доблести), я не знаю, всё-таки такого вопроса в школе я задать не могла. Дальше обсуждения на промокашках во время уроков методов свержения родной власти мы с подругой Олей не шли - папа промокашку случайно нашёл и сильно топал на меня ногами.
У метро Василеостровская продавали мороженое за 28 - длинные батончики - черносмородиновые в шоколаде. Впрочем, в 9-м классе вместо того, чтоб скидываться на мороженое, мы стали скидываться на чебуреки.
И у этого же метро я увидела небольшую толпу возле газеты - там сообщалось, что Эдуарда Кузнецова за попытку угона самолёта приговорили к смертной казни.
…
На дверях матмеха пришпиливали записки. Двери аудиторий по вечерам, когда сидели там в темноте и целовались, закрывали на швабры - всё-таки комфортабельней парадников.
Летом мы ездили на месяц на Кавказ - шли в поход, который регистрировали в турклубе (мы, впрочем, в отличие от многих через перевалы сложней единички б не ходили), палатка у нас была из списанного парашюта и штормовки из него же - покрашено всё это было в нежно-жёлтый с нежно-голубым. На первое мая плавали на байдарках по речке Оредеж с красными глинистыми берегами. А зимой ходили в филармонию, готовились к путешествиям и откладывали на отпуск по десятке в месяц.
Начались отъезды - ручейком. Первые уехавшие на моём горизонте - Давид и Люда. Давид - из Сибири, закончил физфак, собирался работать в институте Бора. Люда - совершенно русская из Прибалтики.
В Ленинград приехали обе мамы - мама Давида сидела последи комнаты на стуле, опустив руки до полу - на похоронах сына, мама Люды хлопотала, помогала.
…
Мы считали русскую интеллигенцию солью мира, главным на свете братством, думали, что Россия - самая читающая страна в мире, были уверены, что на свободном Западе каждый стоит только сам за себя, - и невдомёк нам было, что в Европе давно уже построен социализм с человеческим лицом, что даже в Америке социальной защищённости больше, чем в Советском Союзе, и что живущие вне пяти шестых всей земли люди куда больше живущих внутри способны и на коллективные действия, и на взаимопомощь, и на помощь совсем посторонним…
Самое удивительное, что уроки литературы и с восторженной невредной дурочкой - сколько ж ей было лет - 30-40-50? - всё равно были в удовольствие. Уроки, на которых можно было чесать языком про книжки, а ещё и сочинения писать.
В отличие от уроков русского, - на них очень было скучно.
На выпускных экзаменах после 8 класса среди лишних людей и тургеневских девушек затесалась вольная тема - что-то такое про родину («пью за родину и за неродину и за вечную память за тётину») - как я её люблю, или за что я её люблю. Дело было в 69-ом. И я эту тему и выбрала. Написала сочинение о том, как я люблю русскую литературу вообще и Булгакова в частности.
«Мастер» был тогда тайным паролем в братство. В том самом 8-м классе я ездила в Москву к дяде, папиному двоюродному брату, который познакомил меня с сыном своей приятельницы, моим ровесником. Его бедолагу отправили со мной в Третьяковку. Дело было на весенних каникулах. Взрослые поставили нас в очередь и ушли. Минут десять мы отчаянно стеснялись, а потом каким-то чудом выяснили, что оба читали «Мастера» - домой к Игорю из Третьяковки мы пришли уже лучшими друзьями. Игорь познакомил меня с ещё одним посвящённым - с Н - и дальше мы болтались уже втроём.
Кстати, не помню, когда же я «Мастера» разлюбила - наверняка был какой-то поворотный момент, но не могу я его ухватить.
Я написала восторженное сочинение хорошей девочки из хорошей семьи, в основном, про Булгакова, за которого я любила свою родину. Получила за него 5. Н тоже писал сочинение про Родину - под эпиграфом «Люблю отчизну я, но странною любовью» - и тоже получил 5.
По устному русскому Зоя Яковлевна поставила мне 4, а могла бы и 2 - я изобрела новый вид числительных - качественные.
Когда осенью я пришла в школу, Зоя Яковлевна принесла мне перепечатку «Собачьего сердца». Я даже не помню, предупредила ли она меня о том, что не надо показывать её направо и налево.
….
В конце 60-х-начале 70-х Самиздат и вражьи голоса были неотъемлемой частью московской и ленинградской жизни.
Когда в киножурналах показывали похожего на морскую свинку Брежнева, как он тупо водил глазами по бумажке (небось, доктор Альцхаймер к нему уже тогда пришёл!), народ в зале радостно фыркал - дивертисмент такой.
Истинная граница пролегала по Чехословакии - из-за неё ссорились друзья, расходились пары.
И сейчас, когда Россия решает примерно показать что-нибудь непослушным соседям, немедленно находятся люди, до того плохо относившиеся к дорогому правительству, которые тут же начинают находить в его поведении здравое зерно.
Как наша Зоя Яковлевна относилась к чехам (кстати, они тогда выиграли у России в хоккей - как же за них болели - такая вот ещё форма гражданской доблести), я не знаю, всё-таки такого вопроса в школе я задать не могла. Дальше обсуждения на промокашках во время уроков методов свержения родной власти мы с подругой Олей не шли - папа промокашку случайно нашёл и сильно топал на меня ногами.
У метро Василеостровская продавали мороженое за 28 - длинные батончики - черносмородиновые в шоколаде. Впрочем, в 9-м классе вместо того, чтоб скидываться на мороженое, мы стали скидываться на чебуреки.
И у этого же метро я увидела небольшую толпу возле газеты - там сообщалось, что Эдуарда Кузнецова за попытку угона самолёта приговорили к смертной казни.
…
На дверях матмеха пришпиливали записки. Двери аудиторий по вечерам, когда сидели там в темноте и целовались, закрывали на швабры - всё-таки комфортабельней парадников.
Летом мы ездили на месяц на Кавказ - шли в поход, который регистрировали в турклубе (мы, впрочем, в отличие от многих через перевалы сложней единички б не ходили), палатка у нас была из списанного парашюта и штормовки из него же - покрашено всё это было в нежно-жёлтый с нежно-голубым. На первое мая плавали на байдарках по речке Оредеж с красными глинистыми берегами. А зимой ходили в филармонию, готовились к путешествиям и откладывали на отпуск по десятке в месяц.
Начались отъезды - ручейком. Первые уехавшие на моём горизонте - Давид и Люда. Давид - из Сибири, закончил физфак, собирался работать в институте Бора. Люда - совершенно русская из Прибалтики.
В Ленинград приехали обе мамы - мама Давида сидела последи комнаты на стуле, опустив руки до полу - на похоронах сына, мама Люды хлопотала, помогала.
…
Мы считали русскую интеллигенцию солью мира, главным на свете братством, думали, что Россия - самая читающая страна в мире, были уверены, что на свободном Западе каждый стоит только сам за себя, - и невдомёк нам было, что в Европе давно уже построен социализм с человеческим лицом, что даже в Америке социальной защищённости больше, чем в Советском Союзе, и что живущие вне пяти шестых всей земли люди куда больше живущих внутри способны и на коллективные действия, и на взаимопомощь, и на помощь совсем посторонним…