Фотографии чуть позже
Нам в Бретани в этот раз очень повезло.
Даже дождики и дождищи проливались по ночам.
Правда, однажды во тьме мы попали под лёгкий приятно-прохладный душ в постели - пришлось закрывать окно и распахивать стеклянную дверь напротив.
И океанская вода была тёплой. В первый день я час плавала с маской, правда, в гидрокостюме, но в лёгком - без рук, без ног, без головы.
Подводный мир в Бретани совсем не похож на средиземноморский - он бутылочно-зелёный с блёстками, а не сияющий сине-золотой.
Подводные густые леса, кроны колышатся, где-то в глубине рыщут зверерыбы, а иногда и лист рыбой прикидывается, и слабенький неуют между лопаток - никого, кроме чаек с бакланами над водой, а в воде - кто же знает.
По дну, по песку среди ракушек и камней на опушках подводных лесов бродят крабы - медленные, твёрдо-бородавчатые с паучьими ногами - так и называются - крабы-пауки.
И на скалах под водой колонии звёзд - на Средиземном море звёзды - от розовых до бордовых, - в Бретани чаще всего белые громадные.
Мы плыли к просторному бурчащему гроту, и вдруг со скалы сорвалась чайка и спикировала прямо на бегемочью башку - он плыл на спине, и чайка затормозила в нескольких сантиметрах от бегемотского носа, но не улетела восвояси - кружила, орала и устрашала - прочь - кричала - от моих детушек.
Ну, а потом на наш полуостров напал большой ветер, раскачал море, и оно сердилось, плевалось, шипело, подскакивало высоко-высоко и шмякалось громко, брызгаясь пеной. Чаще всего пена бывала белой и искристой, как ей и положено, но в некоторых местах зелёной, суповой, водорослевой - её хотелось снять шумовкой.
Пляжи приходили и уходили - всё-таки не понимаю, как луне удаётся столько моря таскать за собой - оно билось и водоворотилось у скал, которые за час до того стояли прочно на песке и до воды от них было шагать и шагать по плотному и слежавшемуся, а потом неожиданно это твёрдое начинало булькать изнутри, и шевелилось живое под пятками, и надо было уносить ноги.
Мы прыгали в длинных волнах у песчаных пляжей, то бодали их, то шлёпались.
Ходили по приморским тропам - сосны, вереск, съедобный, нагретый запах папоротника - далеко внизу бутылочное море, гранитные скалы - чёрные, серые, красные, дюны, осока, голубой, палевый, розовый песок, сколько хватает глаз, полукруглые бухты, ограниченные скалами.
В деревнях прозрачные колокольни, яркие, вырвиглазные, может, от пропитанностью солью, цветы, и не жалеют синей краски - двери, оконные рамы. Синее на белых гладких стенах, синее - на серых, шершавых, каменных.
По вечерам - лужайка перед домом, розовый куст, море - там, внизу, слышное и видное, очередной длившийся дольше века и кончившийся в одну минуту день.
Вот боюсь, что и не побываю я никогда на далёкой Амазонке, потому что срастаюсь, потому что уезжая от себя, хочу к себе опять, и этого «у себя» уже так много...
Даже дождики и дождищи проливались по ночам.
Правда, однажды во тьме мы попали под лёгкий приятно-прохладный душ в постели - пришлось закрывать окно и распахивать стеклянную дверь напротив.
И океанская вода была тёплой. В первый день я час плавала с маской, правда, в гидрокостюме, но в лёгком - без рук, без ног, без головы.
Подводный мир в Бретани совсем не похож на средиземноморский - он бутылочно-зелёный с блёстками, а не сияющий сине-золотой.
Подводные густые леса, кроны колышатся, где-то в глубине рыщут зверерыбы, а иногда и лист рыбой прикидывается, и слабенький неуют между лопаток - никого, кроме чаек с бакланами над водой, а в воде - кто же знает.
По дну, по песку среди ракушек и камней на опушках подводных лесов бродят крабы - медленные, твёрдо-бородавчатые с паучьими ногами - так и называются - крабы-пауки.
И на скалах под водой колонии звёзд - на Средиземном море звёзды - от розовых до бордовых, - в Бретани чаще всего белые громадные.
Мы плыли к просторному бурчащему гроту, и вдруг со скалы сорвалась чайка и спикировала прямо на бегемочью башку - он плыл на спине, и чайка затормозила в нескольких сантиметрах от бегемотского носа, но не улетела восвояси - кружила, орала и устрашала - прочь - кричала - от моих детушек.
Ну, а потом на наш полуостров напал большой ветер, раскачал море, и оно сердилось, плевалось, шипело, подскакивало высоко-высоко и шмякалось громко, брызгаясь пеной. Чаще всего пена бывала белой и искристой, как ей и положено, но в некоторых местах зелёной, суповой, водорослевой - её хотелось снять шумовкой.
Пляжи приходили и уходили - всё-таки не понимаю, как луне удаётся столько моря таскать за собой - оно билось и водоворотилось у скал, которые за час до того стояли прочно на песке и до воды от них было шагать и шагать по плотному и слежавшемуся, а потом неожиданно это твёрдое начинало булькать изнутри, и шевелилось живое под пятками, и надо было уносить ноги.
Мы прыгали в длинных волнах у песчаных пляжей, то бодали их, то шлёпались.
Ходили по приморским тропам - сосны, вереск, съедобный, нагретый запах папоротника - далеко внизу бутылочное море, гранитные скалы - чёрные, серые, красные, дюны, осока, голубой, палевый, розовый песок, сколько хватает глаз, полукруглые бухты, ограниченные скалами.
В деревнях прозрачные колокольни, яркие, вырвиглазные, может, от пропитанностью солью, цветы, и не жалеют синей краски - двери, оконные рамы. Синее на белых гладких стенах, синее - на серых, шершавых, каменных.
По вечерам - лужайка перед домом, розовый куст, море - там, внизу, слышное и видное, очередной длившийся дольше века и кончившийся в одну минуту день.
Вот боюсь, что и не побываю я никогда на далёкой Амазонке, потому что срастаюсь, потому что уезжая от себя, хочу к себе опять, и этого «у себя» уже так много...