(no subject)
Совершенно случайно я оказалась на улице, где мы с Васькой часто бывали в начале девяностых. Там жил Васькин друг Славка Станкевич. Я без уверенности нашла его подъезд. И уж совсем не смогла определить окна, потому что не помню этажа.
Мы всегда сидели на кухне. Снаружи к окну было присобачено длинное корытце, а в нём цветы - то гиацинты, то герань. Славка рассказывал, как он в Париже попал к масонам, как в Питере непременно с пирогом собственного испечения он навещал пару великих старух - Надежду Януарьевну Рыкову, чудесную переводчицу с французского, и Софью Викторовну Полякову, византолога. Я в семидесятые несомненно встречала Славку в Большом зале. Люди, постоянно ходившие в филармонию, узнавали друг друга в лицо, иногда раскланивались, не будучи знакомы. Славка хвастался, что отличает в записи дирижёров и очень любил слово «уконтрапупить».
И вот в том ещё не вечернем зимнем свете, когда уже предчувствуешь сумерки, и как зажгутся над машинами и людьми рождественские серебряные шары, и особенно остро зарыжеют горы мандаринов, а их матовые листья станут совсем чёрными, я подумала - как же трудно отойти от себя в сторону, перестать быть центром, пусть даже собственной вселенной, - ну какое кому какое дело до того, что я не могу с уверенностью узнать в лицо подъезд, в который не заходила почти тридцать лет... И нет ни гиацинтов, ни герани...
Идти, да идти - мимо окон и витрин. Мне снилось когда-то как я плыву по реке, то ли по Сене, то ли по Неве, - наверно, они слились вместе. Плыть было на удивление легко и не холодно, по течению, и Васька встретил меня на ступеньках у воды.
Идти, да идти - по вьющейся дороге, через лес, через поля - постепенно уменьшаясь, превращаясь в точку на горизонте.
Мы всегда сидели на кухне. Снаружи к окну было присобачено длинное корытце, а в нём цветы - то гиацинты, то герань. Славка рассказывал, как он в Париже попал к масонам, как в Питере непременно с пирогом собственного испечения он навещал пару великих старух - Надежду Януарьевну Рыкову, чудесную переводчицу с французского, и Софью Викторовну Полякову, византолога. Я в семидесятые несомненно встречала Славку в Большом зале. Люди, постоянно ходившие в филармонию, узнавали друг друга в лицо, иногда раскланивались, не будучи знакомы. Славка хвастался, что отличает в записи дирижёров и очень любил слово «уконтрапупить».
И вот в том ещё не вечернем зимнем свете, когда уже предчувствуешь сумерки, и как зажгутся над машинами и людьми рождественские серебряные шары, и особенно остро зарыжеют горы мандаринов, а их матовые листья станут совсем чёрными, я подумала - как же трудно отойти от себя в сторону, перестать быть центром, пусть даже собственной вселенной, - ну какое кому какое дело до того, что я не могу с уверенностью узнать в лицо подъезд, в который не заходила почти тридцать лет... И нет ни гиацинтов, ни герани...
Идти, да идти - мимо окон и витрин. Мне снилось когда-то как я плыву по реке, то ли по Сене, то ли по Неве, - наверно, они слились вместе. Плыть было на удивление легко и не холодно, по течению, и Васька встретил меня на ступеньках у воды.
Идти, да идти - по вьющейся дороге, через лес, через поля - постепенно уменьшаясь, превращаясь в точку на горизонте.