(no subject)
В жж есть тэги, и можно всё найти. Тэги «Таня», «Катя», «Васька», «Нюша», тэг «собачье».
Мои собаки, моя душа - во всех моих собаках.
За Таней 8 марта 2013-го года я поехала на Северный вокзал. День был серый промокший, продрогший. Я ждала поезда из Лилля, глядела на табло. Когда поезд пришёл, и люди из него повалили на перрон, я как-то сразу увидела человека с котиной переноской. У меня с собой тоже была Гришина переноска. Как человек выглядел, не помню совсем. Переноска у него была побольше, чем Гришина. В Гришину я еле упихала щенка. Таня как-то свернулась, нос упёрся в прутья. Домой поехали на метро и на автобусе. А Васька дома ждал. И первая фотка - плохая, в темноте сделанная, - Васькины руки, тонкие пластичные держат щенка, совсем не похожего на пуделя-штруделя-яблочного пирога, - эдакий комок белый с кремовым отливом, чёрный нос. А последнюю фотку сделал Колька за десять дней до Таниной смерти. Мы гуляли с Молодым Мармотом, когда набухшее серое небо решило всё-таки вылиться на нас дождём, и мы вчетвером - Юлька, Молодой Мармот, Таня и я пытались укрыться от него под полуоблетевшим каштаном.
Всё было хорошо. Вечером был у Тани праздник - мы в гости поехали. И она помогала Диме готовить на кухне курицу, а потом тоненько пищала, глядя за балконную дверь, где сидел кот. Наутро в воскресенье тоже всё было нормально. Мы пошли гулять. По мокрой глине, под сочащимся небом. Таня очень медленно шла, еле ползла, но такое бывало иногда, что ей совсем не хотелось торопиться, ну, и под дождём гулять не было у неё охоты. Мы вернулись домой, я помыла её - белый штрудель после прогулки по мокрой глине не может не быть помыт - это не чёрный немаркий ньюф, на котором грязь можно просто не заметить до того, как он проснётся и встанет из пустыни Сахары, образовавшейся в коридоре.
Таня вела себя не как всегда, отрешённо себя вела, - не поднимала лапы для мытья, не выпрыгнула из ванны на расстеленный на полу Васькин халат.
И тут я поняла, что всё сильно не так. Она совсем не хотела двигаться и как-то странно подёргивала боками. Мы потащили её в круглосуточную клинику. Увидев машину, она оживилась, почти запрыгнула на заднее сиденье, обрадовалась - ездить в машине - невероятное щастье Таниной жизни - глядеть в окно с заднего сиденья.
В клинике нам сказали сначала, что надо подождать, там была немаленькая собачья очередь. Но когда секретарша посмотрела на Таню, она тут же позвала доктора. И симпатичная девочка-доктор тут же её забрала. Вышла к нам - внутреннее кровотечение, не очень сильное, жидкость она откачала, но явный розоватый цвет. Сказала, что на скоростном узи ей не понравилась селезёнка, что наутро сделают более подробный узи, что скорей всего опухоль. Ну, и мы поговорили про операцию -вырежут селезёнку, без неё живут. Мы оставили Таню в больнице и поехали домой.
Через пару часов она мне позвонила. Анализ крови был плох - явное кровотечение, не стали ждать утра, вызвали специалиста по узи в воскресенье вечером. Всё совсем худо оказалось. Узлы на печени и на селезёнке, большие. И на 99 % очень плохой рак, рассредоточенный, быстрый, оперировать бесполезно, потому что узлов очень много, всю печень убрать нельзя.
За пару дней в клинике удалось остановить кровотечение, убрать жидкость. В понедельник вечером мы навестили Таню. Она была очень слаба, но ела с удовольствием. В клинике собак кормят вкусными консервами.
А в среду вечером мы забрали её домой. И она шла - не очень быстро, но даже весело шла. Увидела машину и рванула к ней. Дома ела в кресле любимую косточку, спала со мной, лизалась. Неделю до вторника она прожила как обычно. Только под лекарствами - под батареей сгущающих кровь лекарств, под кортизоном. Наша родная ветеринарка продолжала на что-то надеяться. «Ну, вдруг не рак?» Биопсии ведь не сделали. В клинике сначала решили сделать, но потом, посмотрев на анализ крови, отказались от мысли - точно будет кровотечение. А наша ветеринарка - ну, она надеялась, что вдруг всё-таки не рак, ¬- у Тани была болезнь Лайма, от которой у неё давным-давно на печени были узелки, которые совершенно не развивались. Последнее узи в июне делали.
Во вторник я пришла поздно, занятия до семи, - и опять всё было хорошо. Наша ветеринарка мне каждый день звонила, она очень любила Таню - такую солнечную собаку, для которой и визит к доктору праздником был - всё социальная жизнь. И я с ней радостно поговорила, пошла ужин готовить.
Я не знаю, каким образом я ощутила, что за моей спиной что-то не так. Бегемот сидел за столом с сыном Кати Сенькой, они французский учебник читали, за маленьким столиком сидел Альбир за компьютером, Таня возле него лежала на полу, он её иногда поглаживал.
То ли я что-то услышала, то ли просто повернулась убедиться, что всё в порядке, и увидела, что Таня смотрит в стену и опять подёргивает животом. Я предложила ей вкусненького, она не взяла. Мы на большом полотенце спустили её вниз. Бегемот подогнал машину. И увидев машину, она встала на ноги и почти побежала к ней, и опять сама залезла на заднее сиденье. Машина - я всегда смеялась над Таней, вспоминая Эллочку-людоедку - поедем в авто.
Мы приехали в клинику. Вытащили её. Нас на мокрой парковке увидела медсестра, которая пришла за машиной, собралась домой. Тут же позвала доктора. Ещё одна очень славного вида девочка-доктор вышла, привезла каталку.
Очень скоро она вернулась к нам - опять кровотечение, нас предупреждали, что будет, и что это будет конец. Решили ждать до утра, а там - если можно что-то сделать, чтоб ещё сколько-то дней прожить дома, то да, а если пару лишних дней прожить в клинике и не выйти перед смертью домой, то укол.
Мы ждали нашего доктора для окончательного разговора - ночь, в клинике только приехавшие пациенты - собака с эпилепсией, кошка, которая задыхается…
Через час с небольшим девочка-доктор выбежала к нам. Остановка сердца. Медсестра делает массаж, но почти без шансов. Продолжать ли? Я вспомнила, как Ваське на автострадной стоянке делал массаж врач скорой помощи, и тоже сказал, что практически без шансов, что он всё делает, как для молодого и здорового, но эмфизема, сердечная недостаточность, и шансов нет.
Я сказала, что продолжать бессмысленно.
***
Между двумя фотками вся Танина жизнь, 11 лет без двух месяцев.
Она ни разу не была в Париже, вообще почти не бывала в городах. В Руане вот была.
Она гуляла по горкам Прованса и по холмам Дордони, весь август она каждое утро плавала со мной в Средиземном море почти по часу. Вдоль буйков с одного конца пляжа до другого, и за буйки, за линию лодок. Нас знали, нас приветствовали, а люди, впервые увидевшие в море собаку в синем спасжилете, показывали на неё друг другу с береговой тропы, или с какой-нибудь лодки. Она побывала на Корсике, плыла туда на пароме, и утром , когда паром подходил к Аяччо, казалось, что со всеми людьми на пароме собаки, или кошки, - наверно, те, кто без зверей, на Корсику летают.
Таня носилась за чайками по бретонским пляжам, а маленькой лаяла там на волны, когда они с шипеньем накатывали на берег. И простые домашние радости - лес Фонтенбло, лес Рамбуйе, наш лес в пяти минутах от дома… В последний раз в лесу Рамбуйе она была в конце октября - за грибами, и носилась там от человека к человеку, и прыгала через канаву.
А сколько Таня знала людей, и как же она радовалась, когда вдруг появлялся кто-то, кого она давно не видела.
Колька говорил, что есть порода «боевой лабрадор» - залижет до смерти. Таня была боевым пуделем. А дети, Софи с Арькой, звали её собака-Лизака.
С Гришей они часто спали в одном кресле - прижавшись друг к другу мохнатыми боками. А ещё Гриша любила усаживаться куда-нибудь в не вполне доступное Тане место, скажем, под низкий столик, и Таня прыгала вокруг и пыталась до Гриши добраться, старалась хотя бы лягнуть её задней лапой. Но не тут-то было. Гриша сидела в укрытии, умывалась, иногда лапу подымала переднюю в угрожающем жесте.
Таня, как Катерина, часто повторяла: «почему собаки не летают, как птицы?». И правда почему, обращалась она к какой-нибудь весёлой сороке, которая лениво взлетала на нижнюю ветку, стоило Тане к ней подбежать. И совсем недавно, позавидовав Грише, попыталась залезть на мою любимую шелковицу перед нашей овчарней в поместье Франсуа. Только не вышло у неё.
Нюша в старости стала особенно похожа на Ахматову. Царственно протягивала она лапу, не вставая. Катя, у которой были повадки деревенской девки, была доминантной сукой, которой нравились мужики мачо - ротвейлер был знакомый, которому дела до неё не было, ¬- опрокидывал лапой, а она опять подбегала к нему на цыпочках - ну, милый, ну, обрати же на меня внимание. А собаки-девочки в её ньюфской весовой категории, или поменьше, в лабрадорской, должны были подходить, затаив дыханье - стань передо мной, как лист перед травой - и Катя обнюхивала их ритуально - нос, хвост, в последнюю очередь ухо.
У Нюши было понятие privacy, которую нельзя нарушать, поэтому её очень трудно было лечить - чем-нибудь мазать, или таблетку давать. Она и куснуть могла. Я её однажды в ярости во всём её ньюфстве закинула в ванную после того, как она меня куснула. Но выпустила через две минуты, так она орала и пыталась вышибить дверь.
А Таня - она абсолютно доверяла людям. Кто угодно мог дать ей таблетку, раскрыв ей пасть. Она могла её выплюнуть, но мысль о том, что можно попытаться как-то сопротивляться, не приходила ей в голову.
Она любила помидоры, брала их из ящика возле холодильника и ела ночью, или когда дома никого не было, и яблоки тоже иногда брала. И ела их в любимом кресле, бесхитростно оставляя там недоеденное. А если на столе кто-нибудь случайно оставлял хлеб и уходил, то хлебный мешочек с крошками, или недоеденный кусок буханки (Таня не была обжорой), тоже мирно лежал в кресле. Таню никогда не наказывали, смеялись над ней, упрекали в таком нехорошем поведении. Она знала, что так поступать не очень-то прилично, уходила к себе за кресло и приходилось ещё её уговаривать, чтоб она вышла. Абсолютно доброжелательная солнечная собака, могла б она по небу ангелическим дракончиком летать, самую малость хулиганским.
Когда мы приезжали в какое-нибудь любимое место - в северный Прованс к Франсуа, на Средиземное море, в Бретань, на дачу одним словом, Таня вопила, выскочив из машины, - радостно, приветственно - это я приехала, это я тут! И когда мы возвращались с прогулки на дачу, выскочив из машины, делала круг почёта с радостным криком - я, я, я, я тут!
Когда начался карантин, я сразу сказала - какое же это щастье собакам и кошкам привалило - они больше не сидят одни, пока их люди ходят на работу. И началось время работы из дома. Сейчас уже трудно представить себе, что можно было ездить на работу без надобности, не чтоб лекцию читать, не чтоб с людьми пообщаться, а просто потому, что раз рабочий день, - езжай. И мы с Таней стали ходить в лес среди недели тоже. Хоть полчаса времени, ¬- всё равно можно в лес сбегать.
Я пробежала по записям с тэгом «Таня, - фотки, фотки, и как мы жили до цифровиков? События - мелкие, крупные.
И наткнулась на запись.
«Человеки много чему могут научиться у собак.
Вот спит Таня в кресле, хвост закрученный кверху торчит. Ещё не вечер, так что солнце не бьёт в окно слепящей жарой, затопляя комнату, а как-то сбоку мягко пятнает прямоугольником ещё довольно белую после недавней парикмахерской спину в мелких курчашках. Облачко за тополем висит.
А утром по лесу скакала козой, траву щипала, с огромным чёрным лабрадорищем заигрывала, попой вертела, а потом уселась на песок, блюдя девичью честь.
Так и бродим мы с Таней каждый день через раннее лето, и она совершенно не пытается разгадать секрет времён - лес, пруд, белка на дереве, бурундук проскользнул, полоской просверкал.
И никакого тебе завтра и вчера. Одни огромные лопухи.»
И на другую запись, которая начиналась со слов:
«Сегодня днём мне приснились стихи - проснулась с единственной оставшейся строчкой : «Чтобы вышли шутливые псы».»
Мои собаки, моя душа - во всех моих собаках.
За Таней 8 марта 2013-го года я поехала на Северный вокзал. День был серый промокший, продрогший. Я ждала поезда из Лилля, глядела на табло. Когда поезд пришёл, и люди из него повалили на перрон, я как-то сразу увидела человека с котиной переноской. У меня с собой тоже была Гришина переноска. Как человек выглядел, не помню совсем. Переноска у него была побольше, чем Гришина. В Гришину я еле упихала щенка. Таня как-то свернулась, нос упёрся в прутья. Домой поехали на метро и на автобусе. А Васька дома ждал. И первая фотка - плохая, в темноте сделанная, - Васькины руки, тонкие пластичные держат щенка, совсем не похожего на пуделя-штруделя-яблочного пирога, - эдакий комок белый с кремовым отливом, чёрный нос. А последнюю фотку сделал Колька за десять дней до Таниной смерти. Мы гуляли с Молодым Мармотом, когда набухшее серое небо решило всё-таки вылиться на нас дождём, и мы вчетвером - Юлька, Молодой Мармот, Таня и я пытались укрыться от него под полуоблетевшим каштаном.
Всё было хорошо. Вечером был у Тани праздник - мы в гости поехали. И она помогала Диме готовить на кухне курицу, а потом тоненько пищала, глядя за балконную дверь, где сидел кот. Наутро в воскресенье тоже всё было нормально. Мы пошли гулять. По мокрой глине, под сочащимся небом. Таня очень медленно шла, еле ползла, но такое бывало иногда, что ей совсем не хотелось торопиться, ну, и под дождём гулять не было у неё охоты. Мы вернулись домой, я помыла её - белый штрудель после прогулки по мокрой глине не может не быть помыт - это не чёрный немаркий ньюф, на котором грязь можно просто не заметить до того, как он проснётся и встанет из пустыни Сахары, образовавшейся в коридоре.
Таня вела себя не как всегда, отрешённо себя вела, - не поднимала лапы для мытья, не выпрыгнула из ванны на расстеленный на полу Васькин халат.
И тут я поняла, что всё сильно не так. Она совсем не хотела двигаться и как-то странно подёргивала боками. Мы потащили её в круглосуточную клинику. Увидев машину, она оживилась, почти запрыгнула на заднее сиденье, обрадовалась - ездить в машине - невероятное щастье Таниной жизни - глядеть в окно с заднего сиденья.
В клинике нам сказали сначала, что надо подождать, там была немаленькая собачья очередь. Но когда секретарша посмотрела на Таню, она тут же позвала доктора. И симпатичная девочка-доктор тут же её забрала. Вышла к нам - внутреннее кровотечение, не очень сильное, жидкость она откачала, но явный розоватый цвет. Сказала, что на скоростном узи ей не понравилась селезёнка, что наутро сделают более подробный узи, что скорей всего опухоль. Ну, и мы поговорили про операцию -вырежут селезёнку, без неё живут. Мы оставили Таню в больнице и поехали домой.
Через пару часов она мне позвонила. Анализ крови был плох - явное кровотечение, не стали ждать утра, вызвали специалиста по узи в воскресенье вечером. Всё совсем худо оказалось. Узлы на печени и на селезёнке, большие. И на 99 % очень плохой рак, рассредоточенный, быстрый, оперировать бесполезно, потому что узлов очень много, всю печень убрать нельзя.
За пару дней в клинике удалось остановить кровотечение, убрать жидкость. В понедельник вечером мы навестили Таню. Она была очень слаба, но ела с удовольствием. В клинике собак кормят вкусными консервами.
А в среду вечером мы забрали её домой. И она шла - не очень быстро, но даже весело шла. Увидела машину и рванула к ней. Дома ела в кресле любимую косточку, спала со мной, лизалась. Неделю до вторника она прожила как обычно. Только под лекарствами - под батареей сгущающих кровь лекарств, под кортизоном. Наша родная ветеринарка продолжала на что-то надеяться. «Ну, вдруг не рак?» Биопсии ведь не сделали. В клинике сначала решили сделать, но потом, посмотрев на анализ крови, отказались от мысли - точно будет кровотечение. А наша ветеринарка - ну, она надеялась, что вдруг всё-таки не рак, ¬- у Тани была болезнь Лайма, от которой у неё давным-давно на печени были узелки, которые совершенно не развивались. Последнее узи в июне делали.
Во вторник я пришла поздно, занятия до семи, - и опять всё было хорошо. Наша ветеринарка мне каждый день звонила, она очень любила Таню - такую солнечную собаку, для которой и визит к доктору праздником был - всё социальная жизнь. И я с ней радостно поговорила, пошла ужин готовить.
Я не знаю, каким образом я ощутила, что за моей спиной что-то не так. Бегемот сидел за столом с сыном Кати Сенькой, они французский учебник читали, за маленьким столиком сидел Альбир за компьютером, Таня возле него лежала на полу, он её иногда поглаживал.
То ли я что-то услышала, то ли просто повернулась убедиться, что всё в порядке, и увидела, что Таня смотрит в стену и опять подёргивает животом. Я предложила ей вкусненького, она не взяла. Мы на большом полотенце спустили её вниз. Бегемот подогнал машину. И увидев машину, она встала на ноги и почти побежала к ней, и опять сама залезла на заднее сиденье. Машина - я всегда смеялась над Таней, вспоминая Эллочку-людоедку - поедем в авто.
Мы приехали в клинику. Вытащили её. Нас на мокрой парковке увидела медсестра, которая пришла за машиной, собралась домой. Тут же позвала доктора. Ещё одна очень славного вида девочка-доктор вышла, привезла каталку.
Очень скоро она вернулась к нам - опять кровотечение, нас предупреждали, что будет, и что это будет конец. Решили ждать до утра, а там - если можно что-то сделать, чтоб ещё сколько-то дней прожить дома, то да, а если пару лишних дней прожить в клинике и не выйти перед смертью домой, то укол.
Мы ждали нашего доктора для окончательного разговора - ночь, в клинике только приехавшие пациенты - собака с эпилепсией, кошка, которая задыхается…
Через час с небольшим девочка-доктор выбежала к нам. Остановка сердца. Медсестра делает массаж, но почти без шансов. Продолжать ли? Я вспомнила, как Ваське на автострадной стоянке делал массаж врач скорой помощи, и тоже сказал, что практически без шансов, что он всё делает, как для молодого и здорового, но эмфизема, сердечная недостаточность, и шансов нет.
Я сказала, что продолжать бессмысленно.
***
Между двумя фотками вся Танина жизнь, 11 лет без двух месяцев.
Она ни разу не была в Париже, вообще почти не бывала в городах. В Руане вот была.
Она гуляла по горкам Прованса и по холмам Дордони, весь август она каждое утро плавала со мной в Средиземном море почти по часу. Вдоль буйков с одного конца пляжа до другого, и за буйки, за линию лодок. Нас знали, нас приветствовали, а люди, впервые увидевшие в море собаку в синем спасжилете, показывали на неё друг другу с береговой тропы, или с какой-нибудь лодки. Она побывала на Корсике, плыла туда на пароме, и утром , когда паром подходил к Аяччо, казалось, что со всеми людьми на пароме собаки, или кошки, - наверно, те, кто без зверей, на Корсику летают.
Таня носилась за чайками по бретонским пляжам, а маленькой лаяла там на волны, когда они с шипеньем накатывали на берег. И простые домашние радости - лес Фонтенбло, лес Рамбуйе, наш лес в пяти минутах от дома… В последний раз в лесу Рамбуйе она была в конце октября - за грибами, и носилась там от человека к человеку, и прыгала через канаву.
А сколько Таня знала людей, и как же она радовалась, когда вдруг появлялся кто-то, кого она давно не видела.
Колька говорил, что есть порода «боевой лабрадор» - залижет до смерти. Таня была боевым пуделем. А дети, Софи с Арькой, звали её собака-Лизака.
С Гришей они часто спали в одном кресле - прижавшись друг к другу мохнатыми боками. А ещё Гриша любила усаживаться куда-нибудь в не вполне доступное Тане место, скажем, под низкий столик, и Таня прыгала вокруг и пыталась до Гриши добраться, старалась хотя бы лягнуть её задней лапой. Но не тут-то было. Гриша сидела в укрытии, умывалась, иногда лапу подымала переднюю в угрожающем жесте.
Таня, как Катерина, часто повторяла: «почему собаки не летают, как птицы?». И правда почему, обращалась она к какой-нибудь весёлой сороке, которая лениво взлетала на нижнюю ветку, стоило Тане к ней подбежать. И совсем недавно, позавидовав Грише, попыталась залезть на мою любимую шелковицу перед нашей овчарней в поместье Франсуа. Только не вышло у неё.
Нюша в старости стала особенно похожа на Ахматову. Царственно протягивала она лапу, не вставая. Катя, у которой были повадки деревенской девки, была доминантной сукой, которой нравились мужики мачо - ротвейлер был знакомый, которому дела до неё не было, ¬- опрокидывал лапой, а она опять подбегала к нему на цыпочках - ну, милый, ну, обрати же на меня внимание. А собаки-девочки в её ньюфской весовой категории, или поменьше, в лабрадорской, должны были подходить, затаив дыханье - стань передо мной, как лист перед травой - и Катя обнюхивала их ритуально - нос, хвост, в последнюю очередь ухо.
У Нюши было понятие privacy, которую нельзя нарушать, поэтому её очень трудно было лечить - чем-нибудь мазать, или таблетку давать. Она и куснуть могла. Я её однажды в ярости во всём её ньюфстве закинула в ванную после того, как она меня куснула. Но выпустила через две минуты, так она орала и пыталась вышибить дверь.
А Таня - она абсолютно доверяла людям. Кто угодно мог дать ей таблетку, раскрыв ей пасть. Она могла её выплюнуть, но мысль о том, что можно попытаться как-то сопротивляться, не приходила ей в голову.
Она любила помидоры, брала их из ящика возле холодильника и ела ночью, или когда дома никого не было, и яблоки тоже иногда брала. И ела их в любимом кресле, бесхитростно оставляя там недоеденное. А если на столе кто-нибудь случайно оставлял хлеб и уходил, то хлебный мешочек с крошками, или недоеденный кусок буханки (Таня не была обжорой), тоже мирно лежал в кресле. Таню никогда не наказывали, смеялись над ней, упрекали в таком нехорошем поведении. Она знала, что так поступать не очень-то прилично, уходила к себе за кресло и приходилось ещё её уговаривать, чтоб она вышла. Абсолютно доброжелательная солнечная собака, могла б она по небу ангелическим дракончиком летать, самую малость хулиганским.
Когда мы приезжали в какое-нибудь любимое место - в северный Прованс к Франсуа, на Средиземное море, в Бретань, на дачу одним словом, Таня вопила, выскочив из машины, - радостно, приветственно - это я приехала, это я тут! И когда мы возвращались с прогулки на дачу, выскочив из машины, делала круг почёта с радостным криком - я, я, я, я тут!
Когда начался карантин, я сразу сказала - какое же это щастье собакам и кошкам привалило - они больше не сидят одни, пока их люди ходят на работу. И началось время работы из дома. Сейчас уже трудно представить себе, что можно было ездить на работу без надобности, не чтоб лекцию читать, не чтоб с людьми пообщаться, а просто потому, что раз рабочий день, - езжай. И мы с Таней стали ходить в лес среди недели тоже. Хоть полчаса времени, ¬- всё равно можно в лес сбегать.
Я пробежала по записям с тэгом «Таня, - фотки, фотки, и как мы жили до цифровиков? События - мелкие, крупные.
И наткнулась на запись.
«Человеки много чему могут научиться у собак.
Вот спит Таня в кресле, хвост закрученный кверху торчит. Ещё не вечер, так что солнце не бьёт в окно слепящей жарой, затопляя комнату, а как-то сбоку мягко пятнает прямоугольником ещё довольно белую после недавней парикмахерской спину в мелких курчашках. Облачко за тополем висит.
А утром по лесу скакала козой, траву щипала, с огромным чёрным лабрадорищем заигрывала, попой вертела, а потом уселась на песок, блюдя девичью честь.
Так и бродим мы с Таней каждый день через раннее лето, и она совершенно не пытается разгадать секрет времён - лес, пруд, белка на дереве, бурундук проскользнул, полоской просверкал.
И никакого тебе завтра и вчера. Одни огромные лопухи.»
И на другую запись, которая начиналась со слов:
«Сегодня днём мне приснились стихи - проснулась с единственной оставшейся строчкой : «Чтобы вышли шутливые псы».»