(no subject)
Мы посмотрели последний фильм со Смоктуновским - «Белый праздник» ¬¬- 96-го года. По рекомендации mi¬ _ze - Эллы из Канады.
Фильм хороший, хоть и перегружен символикой.
Несмотря на символику, не вышло ни напыщенно, ни глупо, ни примитивно. Может, прежде всего благодаря Смоктуновскому с Джигарханяном, и ещё благодаря сценарию Тонино Гуэрра, благодаря оператору, у которого вылупляется красота из развалин жизни. Ну, и Наумов оказался очень неплохим режиссёром.
Я в 90-ые в России не жила, но наезжала - и из этого фильма на меня нахлынули воспоминания об этих приездах.
Фильм, конечно, всё-таки вторичный - привет Тарковскому - причём, в нём смешались «Жертвоприношение» с горящим домом и демиурговщиной (в «Белом празднике» горит лестница, а Джигарханян ходит за старым профессором Смоктуновским с козьим пергаментом…) и «Ностальгия», где итальянский собор отражается в русской луже… - здесь пересохшие венецианские каналы, и карнавал, и маски…
При всей моей нелюбви к символизму - картина Брейгеля, в которую перетекает московская жизнь, соседи - это получилось совершенно органично…
И старый патефон на улице, играющий Пьяцоллу, и смерть героя - Джигарханян захлопнул блокнот - козий пергамент…
Вот у Васьки
***
Петербург
Наступает на тени дворцов топот сумерек серых,
И вода неминуемой тенью глотает закат,
Словно слизывая с переулков и ветреных скверов,
Где последние пятна ещё на деревьях дрожат.
Их не стоит ловить -
и пускай покрываются синью,
Из которой ни люди, ни сфинксы не выловят снов!
...И упала звезда.
И звезда называлась Полынью,
И полынною горечью веяло вдоль берегов.
И никто не заметил, когда изменились стихии,
Словно звуки рояля, который накрыли тряпьём,
Серебро почернело,
как чернеют окошки пустые,
И смешалось с тяжёлой водой то, что было вином.
И совсем не листва - разложенья подсохшая пена
Засыпала булыжник, звеня на трамвайных путях,
Пианист сумасшедший играл кулаками Шопена,
И аккорды его ударяли в гранитный костяк.
1993 г
Вот так мы услышали и не полюбили тогдашнего юного Кисина.
И вот ещё это, написанное через два года после предыдущего…
***
Якову Гордину
Вызывает безумную жалость
То, что жизнью когда-то считалось:
Парапеты, огни, мостовая,
В переулках поспешность объятий,
Эти ржавые скрипы трамвая
И кресты кораблей на закате...
Вызывает нелепую жалость
Этот новенький крест над собором,
Эти сборища, сборнички, сборы,
И заклеенные заборы
У метро - что ещё не распалось.
И ещё - бесполезная жалость
К тёмным сводам стеклянных вокзалов,
К тем прохожим, теряющим тени.
К одичанию их сновидений,
От которых на стенках осталась
Память кухонных в-гости-хождений...
И когда непонятным укором
По плащу шебуршит осторожно
Мелкий дождь ежедневного вздора -
Быть прохожим почти невозможно:
Так храбрится он, ветер осенний,
Так нелепо, отважно, несложно
Как с фасада подкрашенный город...
И прожектор подсветкою ложной
Разукрасит его, обесценит,
Перепутав прологи с финалами,
Бросит вниз на колючие тени
Фонарей, отражённых каналами.
1995 г.
Фильм хороший, хоть и перегружен символикой.
Несмотря на символику, не вышло ни напыщенно, ни глупо, ни примитивно. Может, прежде всего благодаря Смоктуновскому с Джигарханяном, и ещё благодаря сценарию Тонино Гуэрра, благодаря оператору, у которого вылупляется красота из развалин жизни. Ну, и Наумов оказался очень неплохим режиссёром.
Я в 90-ые в России не жила, но наезжала - и из этого фильма на меня нахлынули воспоминания об этих приездах.
Фильм, конечно, всё-таки вторичный - привет Тарковскому - причём, в нём смешались «Жертвоприношение» с горящим домом и демиурговщиной (в «Белом празднике» горит лестница, а Джигарханян ходит за старым профессором Смоктуновским с козьим пергаментом…) и «Ностальгия», где итальянский собор отражается в русской луже… - здесь пересохшие венецианские каналы, и карнавал, и маски…
При всей моей нелюбви к символизму - картина Брейгеля, в которую перетекает московская жизнь, соседи - это получилось совершенно органично…
И старый патефон на улице, играющий Пьяцоллу, и смерть героя - Джигарханян захлопнул блокнот - козий пергамент…
Вот у Васьки
***
Петербург
Наступает на тени дворцов топот сумерек серых,
И вода неминуемой тенью глотает закат,
Словно слизывая с переулков и ветреных скверов,
Где последние пятна ещё на деревьях дрожат.
Их не стоит ловить -
и пускай покрываются синью,
Из которой ни люди, ни сфинксы не выловят снов!
...И упала звезда.
И звезда называлась Полынью,
И полынною горечью веяло вдоль берегов.
И никто не заметил, когда изменились стихии,
Словно звуки рояля, который накрыли тряпьём,
Серебро почернело,
как чернеют окошки пустые,
И смешалось с тяжёлой водой то, что было вином.
И совсем не листва - разложенья подсохшая пена
Засыпала булыжник, звеня на трамвайных путях,
Пианист сумасшедший играл кулаками Шопена,
И аккорды его ударяли в гранитный костяк.
1993 г
Вот так мы услышали и не полюбили тогдашнего юного Кисина.
И вот ещё это, написанное через два года после предыдущего…
***
Якову Гордину
Вызывает безумную жалость
То, что жизнью когда-то считалось:
Парапеты, огни, мостовая,
В переулках поспешность объятий,
Эти ржавые скрипы трамвая
И кресты кораблей на закате...
Вызывает нелепую жалость
Этот новенький крест над собором,
Эти сборища, сборнички, сборы,
И заклеенные заборы
У метро - что ещё не распалось.
И ещё - бесполезная жалость
К тёмным сводам стеклянных вокзалов,
К тем прохожим, теряющим тени.
К одичанию их сновидений,
От которых на стенках осталась
Память кухонных в-гости-хождений...
И когда непонятным укором
По плащу шебуршит осторожно
Мелкий дождь ежедневного вздора -
Быть прохожим почти невозможно:
Так храбрится он, ветер осенний,
Так нелепо, отважно, несложно
Как с фасада подкрашенный город...
И прожектор подсветкою ложной
Разукрасит его, обесценит,
Перепутав прологи с финалами,
Бросит вниз на колючие тени
Фонарей, отражённых каналами.
1995 г.