(no subject)
Раннее лето всегда сжимает горло - заросли крапивы и звездчатки, птицы, которых я так и не научусь по голосу различать, ни на минуту не умолкают. Раннее лето - отбрасывает в детство - бабушка ставила в кувшин купальницы, волшебные слова «лес» и «луг», и море - мы наш залив, нашу Маркизову лужу, конечно же, морем звали - и дача - сладкое слово свобода, до осени, до школы огого ещё сколько, и каждый день можно лезть в воду, и хрен с ней, что она ледяная...
Понятно, что стала я старой хрычовкой, шваброй или в крайнем случае кошёлкой - «вы хотите попереть против природы?» - спросил меня окулист лет десять назад, когда я пожаловалась на то, что читать трудно, когда света недостаточно. Читаю теперь в очках, привыкла - ко всему ж привыкаешь. А окулист недавно вышел на пенсию - доработал до девяноста, последние лет восемь только операций не делал.
И вот сегодня в нашем лесу, в просвеченной разноцветной зелени, я шла и понуро думала про два вида ностальгии по прошлому - по себе юному - вот типа - сбросить сорок лет и «красивым двадцатидвухлетним» Рип-Ван-Винклем вышагивать по нынешнему миру, ну, или ностальгия по тому миру, который отлетел одуванчиковым пухом - а мы и не заметили как.
Каждый ведь собственную юность с собой подмышкой таскает, или даже в кенгурином кармане - заглядываешь время от времени и носом с ней в нос трёшься.
А повезло мне ужасно, что я попала на Запад в начале восьмидесятых - застигла последний хвост шестидесятых... И до чего был это нарядный яркий хвост! Не скажу павлиний, скорей петушиный, как у панка на Пикадилли-Сёркус в 84-ом году.
Понурые мои мысли соскочили на то, как мы в разные времена определяем - «свой-чужой». В доотъездные семидесятые, пожалуй, отношение к советской власти было определяющим. Наверно, среди «своих» было два типа людей - ненавидивших её пеплом Клааса и равнодушных - тех, кому очень не хотелось тратить на неё эмоции. Среди вторых были не замечавшие, а были искавшие не то чтоб оправданий диким действиям советской власти, но скажем, очень сильно убеждавшие себя в том, что можно и нужно спокойно заниматься своим делом, а всякое там общественное - ебись оно конём, иди лесом. Общий враг, как известно, сплачивает.
Естественно, достаточно было выпрыгнуть из России, чтоб убедиться, что вокруг советской власти мир не вертится, и естественно, часть бывших своих стали друг друга ненавидеть - появились совсем другие баррикады, совсем другие демаркационные линии...
А уж в нынешнем мире этих линий... И соответственно, возможных комбинаций - с кем-то по одну сторону баррикады по одному жгущему душу вопросу, и с разных - по другому, а с кем-то другим - наоборот... А с третьим ещё как-нибудь...
Так и брелось по дорожке, собирался щавелёк на полянке... У Тани за неделю после парикмахерской лапы из белых опять стали привычно серыми...
Времена-хремена. Мне, собственно, чужого не надо, мне б чтоб Васька в кресле, я за компом... Но это в скобках, или за скобками.
Понятно, что стала я старой хрычовкой, шваброй или в крайнем случае кошёлкой - «вы хотите попереть против природы?» - спросил меня окулист лет десять назад, когда я пожаловалась на то, что читать трудно, когда света недостаточно. Читаю теперь в очках, привыкла - ко всему ж привыкаешь. А окулист недавно вышел на пенсию - доработал до девяноста, последние лет восемь только операций не делал.
И вот сегодня в нашем лесу, в просвеченной разноцветной зелени, я шла и понуро думала про два вида ностальгии по прошлому - по себе юному - вот типа - сбросить сорок лет и «красивым двадцатидвухлетним» Рип-Ван-Винклем вышагивать по нынешнему миру, ну, или ностальгия по тому миру, который отлетел одуванчиковым пухом - а мы и не заметили как.
Каждый ведь собственную юность с собой подмышкой таскает, или даже в кенгурином кармане - заглядываешь время от времени и носом с ней в нос трёшься.
А повезло мне ужасно, что я попала на Запад в начале восьмидесятых - застигла последний хвост шестидесятых... И до чего был это нарядный яркий хвост! Не скажу павлиний, скорей петушиный, как у панка на Пикадилли-Сёркус в 84-ом году.
Понурые мои мысли соскочили на то, как мы в разные времена определяем - «свой-чужой». В доотъездные семидесятые, пожалуй, отношение к советской власти было определяющим. Наверно, среди «своих» было два типа людей - ненавидивших её пеплом Клааса и равнодушных - тех, кому очень не хотелось тратить на неё эмоции. Среди вторых были не замечавшие, а были искавшие не то чтоб оправданий диким действиям советской власти, но скажем, очень сильно убеждавшие себя в том, что можно и нужно спокойно заниматься своим делом, а всякое там общественное - ебись оно конём, иди лесом. Общий враг, как известно, сплачивает.
Естественно, достаточно было выпрыгнуть из России, чтоб убедиться, что вокруг советской власти мир не вертится, и естественно, часть бывших своих стали друг друга ненавидеть - появились совсем другие баррикады, совсем другие демаркационные линии...
А уж в нынешнем мире этих линий... И соответственно, возможных комбинаций - с кем-то по одну сторону баррикады по одному жгущему душу вопросу, и с разных - по другому, а с кем-то другим - наоборот... А с третьим ещё как-нибудь...
Так и брелось по дорожке, собирался щавелёк на полянке... У Тани за неделю после парикмахерской лапы из белых опять стали привычно серыми...
Времена-хремена. Мне, собственно, чужого не надо, мне б чтоб Васька в кресле, я за компом... Но это в скобках, или за скобками.