(no subject)
И вот дождь наконец, с ветром, бросившим пригоршню капель на стекло. Даже сейчас в чёрном окне, за которым чужие светятся окна, отсвечивают ёлочной игрушкой эти капли.
Вчера, засыпая рядом с Таней, вытянувшейся во весь свой не такой уж малый рост королевского пуделя, с головой на подушке, а Гриша с другой стороны, на узкой кровати, которая получается из раздвинутого кресла в гостиной, где я теперь живу, я, вытянувшись солдатиком, ведя с Таней разговор - о собаках, - связующем человеков и зверей звене, в который раз пыталась спросить у Тани - о чём она думает, - явно не о будущем, собаки живут настоящим.
Да, так дождь, сирень потихоньку засыхает, белая, впрочем, ещё радостно цветёт.
Дачным вечером под холодным дождём. В свитере. Купальницы в гуцульской вазе на столе, ваза-то не разбилась, живёт у Машки. Подумать только - мы с прочим скарбом каждый год возили на дачу вазу. В раннем детстве нас на дачу возил папин приятель и сослуживец по фамилии Брон. У него от дяди-академика была победа. И он тихо-тихо (взрослые говорили, как на похоронах) на ней ездил, нас на дачу вёз. В Сестрорецке мы тогда снимали. Однажды раскладушка с крыши ёбнулась на шоссе - с тихохода этого. А потом нас возил мамин театральный шофёр Валя - на микроавтобусе в Усть-Нарву, мы там снимали компанией, автобусик был очень к месту.
Как оно всё растерялось, с возу попАдало - возить на дачу вазу, переодеваться в филармонии в сменную обувь, ставить на стол гостевую посуду с бульоном в супнице, которую папа из Германии привёз... И одежда бывала нарядная. А на школьный вечер в восьмом классе причёска «греческий узел» в пандан к взбесившимся гормонам - в принципе влюблялась я во взрослых мужиков, в родительских друзей, но как же было обидно, когда не приглашали потно качаться под музыку ничем кроме того, что не девочки, а мальчики, не привлекавшие одноклассники.
В дождь в дачной электричке, глядя в грязное стекло, на сосны за размазанными каплями.
«Годами когда-нибудь в зале концертной» - ой, а ведь именно под Брамса с Айзеком Стерном, надо же... Вот затих сумбурным аккордом. Говорил один мой знакомый - и чего европейская музыка 19-го века вечно кончается оргазмом?
В зелёном вагоне из весны в лето, из лета в осень, в зиму, в весну, из Питера в Париж, - а, что, время и вправду линейно и непрерывно?
Вчера, засыпая рядом с Таней, вытянувшейся во весь свой не такой уж малый рост королевского пуделя, с головой на подушке, а Гриша с другой стороны, на узкой кровати, которая получается из раздвинутого кресла в гостиной, где я теперь живу, я, вытянувшись солдатиком, ведя с Таней разговор - о собаках, - связующем человеков и зверей звене, в который раз пыталась спросить у Тани - о чём она думает, - явно не о будущем, собаки живут настоящим.
Да, так дождь, сирень потихоньку засыхает, белая, впрочем, ещё радостно цветёт.
Дачным вечером под холодным дождём. В свитере. Купальницы в гуцульской вазе на столе, ваза-то не разбилась, живёт у Машки. Подумать только - мы с прочим скарбом каждый год возили на дачу вазу. В раннем детстве нас на дачу возил папин приятель и сослуживец по фамилии Брон. У него от дяди-академика была победа. И он тихо-тихо (взрослые говорили, как на похоронах) на ней ездил, нас на дачу вёз. В Сестрорецке мы тогда снимали. Однажды раскладушка с крыши ёбнулась на шоссе - с тихохода этого. А потом нас возил мамин театральный шофёр Валя - на микроавтобусе в Усть-Нарву, мы там снимали компанией, автобусик был очень к месту.
Как оно всё растерялось, с возу попАдало - возить на дачу вазу, переодеваться в филармонии в сменную обувь, ставить на стол гостевую посуду с бульоном в супнице, которую папа из Германии привёз... И одежда бывала нарядная. А на школьный вечер в восьмом классе причёска «греческий узел» в пандан к взбесившимся гормонам - в принципе влюблялась я во взрослых мужиков, в родительских друзей, но как же было обидно, когда не приглашали потно качаться под музыку ничем кроме того, что не девочки, а мальчики, не привлекавшие одноклассники.
В дождь в дачной электричке, глядя в грязное стекло, на сосны за размазанными каплями.
«Годами когда-нибудь в зале концертной» - ой, а ведь именно под Брамса с Айзеком Стерном, надо же... Вот затих сумбурным аккордом. Говорил один мой знакомый - и чего европейская музыка 19-го века вечно кончается оргазмом?
В зелёном вагоне из весны в лето, из лета в осень, в зиму, в весну, из Питера в Париж, - а, что, время и вправду линейно и непрерывно?