(no subject)
Мы с Машкой и с Таней бродили по нашему, на самом деле, огромному лесу - можно в Версаль прийти, можно в Севр, и дальше-дальше, - бродили не обычными нашими кругами, - мимо прудов, за дорогу, к дольменам, к обсерватории, - а иначе, - одной из наших очень давних с Васькой прогулок, которую почему-то мы потом забросили - ну, понятно почему - там спуск-подъём, и Ваське в последние годы было их не одолеть.
Шли мы - брели в пасмурный первый декабрьский день, когда рывком похолодало, ветром сорвало очередную порцию листьев, и под ногами не скрипели они сухо, а мокрые пружинили, и кленовые сияли из грязи.
Вот поляна, куда мы ходили с маленькой Катей, скамейка, где Васька сидел, толстолапая Катя чего-то рыла, грызла, бесилась с собаками. О чём мы тогда болтали? Кажется, что-то такое литературное, может, попросту про стихи, - но не ухватить. И с Нюшей мы туда ходили.
И спустились сегодня к дальнему пустынному совсем озерцу - Нюша там плавала за утками. А Катю птицы не интересовали, вот за нутрией поплыть - это да, это она любила.
На озере не было, как сначала показалось, ни души - посредине островок камышовый, тёмная, прозрачная у берега вода, наморщенная от холода. Поваленное дерево. На берёзах ещё жёлтые листья трепещут, - и зелень-зелень, прорывающая нашу средних широт зиму - вечно-зелёное - плющ, ежевика. Вдруг Таня припустила по траве - и рывком уйма селезней и уток, и водяных курочек из кустов ринулись в воду - есть тут живые души! Раскричался одинокий почему-то попугай. Машка решила, что он восклицал, что ему холодно, а мне показалось - просто радостно звал друзей.
Домой мы вернулись в наползающих пасмурных декабрьских сумерках.
Кое-какие окна уже увиты гриляндами, ёлки пахнут из загонов...
Длилось-длилось детство, длилась юность с её неуверенностью, вечным ожиданием, длились разные жизни... Сменялись. И вот. Мы сидели с Васькой на поваленном дереве, вечерний летний свет заполнял лес. Давно, недавно? Всегда?
Шли мы - брели в пасмурный первый декабрьский день, когда рывком похолодало, ветром сорвало очередную порцию листьев, и под ногами не скрипели они сухо, а мокрые пружинили, и кленовые сияли из грязи.
Вот поляна, куда мы ходили с маленькой Катей, скамейка, где Васька сидел, толстолапая Катя чего-то рыла, грызла, бесилась с собаками. О чём мы тогда болтали? Кажется, что-то такое литературное, может, попросту про стихи, - но не ухватить. И с Нюшей мы туда ходили.
И спустились сегодня к дальнему пустынному совсем озерцу - Нюша там плавала за утками. А Катю птицы не интересовали, вот за нутрией поплыть - это да, это она любила.
На озере не было, как сначала показалось, ни души - посредине островок камышовый, тёмная, прозрачная у берега вода, наморщенная от холода. Поваленное дерево. На берёзах ещё жёлтые листья трепещут, - и зелень-зелень, прорывающая нашу средних широт зиму - вечно-зелёное - плющ, ежевика. Вдруг Таня припустила по траве - и рывком уйма селезней и уток, и водяных курочек из кустов ринулись в воду - есть тут живые души! Раскричался одинокий почему-то попугай. Машка решила, что он восклицал, что ему холодно, а мне показалось - просто радостно звал друзей.
Домой мы вернулись в наползающих пасмурных декабрьских сумерках.
Кое-какие окна уже увиты гриляндами, ёлки пахнут из загонов...
Длилось-длилось детство, длилась юность с её неуверенностью, вечным ожиданием, длились разные жизни... Сменялись. И вот. Мы сидели с Васькой на поваленном дереве, вечерний летний свет заполнял лес. Давно, недавно? Всегда?