(no subject)
В прогнозе погоды пару дней назад нам сообщили, что зима на этой неделе высунет нос. Небось, он у неё красный, или сизый, как у доброго алкаша, нос такой, немаленький сопливый, в клетчатый платок сморкается.
И вправду по утрам если не надеть в ботинки тёплые носки, поджимаются пальцы, и плечи передёргиваются в невесомой осенней пуховке, такой, что в рюкзаке места не занимает, если вдруг днём жара - жара в Техасе - говорила Бабаня - и только недавно осозналось, почему она в неведомом Техасе, где и вправду жарко, - в тохесе жара - ну, как шило в жопе.
Когда мы с Лионелем отправились обедать, лил дождь. Лионель приехал ко мне в рубашке с лёгкой комнатной курткой сверху. И на моё неодобрительное удивление - ты чего - холодно, и дождь, укоризненно сказал: « ты что забыла, я зонтика никогда не ношу, и вообще - ну, дождь, подумаешь, эка важность». Я, само собой, отлично помнила это его пренебрежение к небесным хлябям, к изменениям температуры и прочей фигне.
Ну, а когда мы выходили из милейшего ресторанчика, устроенного то ли в бывшем складе, то ли в бывшем фабричном цехе, я в дверном проёме увидела, что толстые капли подозрительно похожи на снежинки. Они таяли, не долетев до асфальта. Мы вернулись в офис, пили кофе, болтали, потом Патрик появился с нашим новым математиком Мишелем. Стали расспрашивать Лионеля о его занятиях, а он как раз только что статью закончил, которой очень радуется, так что спросил у Патрика с Мишелем, сколько они ему времени дают, - постарается уложиться в десять минут, но не уверен. Так и шёл день, пятница, почему-то по ощущению почти предпраздничная - то ли снег за окном, то ли наша болтовня - эдакая расслабленная пятница.
Разговоры наши скакали с темы на тему - мы с лета не виделись - и про политику, и про книжки, и про троих Лионелевых аспирантов - китаец, мальгаш и из Вышки человек у него сейчас, и про Базиля, которому четыре исполнилось весной, и главное развлечение - арифметика. Лионель объяснил ему, что 5*3 - это три раза пять, и он теперь всё перемножает - досчитает до пяти, - скажет раз, потом до десяти - скажет два... И про Базилева детсадовского приятеля, - всё хорошо - только приятель иногда кусается - дело естественное - я вот и Грише всегда говорю - я тебя, Гриша, понимаю, - как не покусаться, зубы не поточить.
А снег за окном всё густел, огромные толстые снежинки падали и падали, где-то-там был их неиссякаемый источник - падали и ложились тёмными лужами на асфальт, и золотые липовые листья сияли из черноты.
Лионель уехал, и я вскоре засобиралась домой. Вышла с тяжеленным рюкзаком - студенческие работы, комп, - на железную открытую лестницу, ведущую на мой второй этаж - хлебнула подмороженный воздух - полупрозрачная снежная занавеска качалась перед фонарём, не доставая до земли - и до невидимой луны не доставая - откуда брались эти снежинищи? - их не было в высоком совершенно чёрном непроглядном небе - они из ничего возникали перед фонарём - и уходили в ничто - между тьмой и тьмой - светлая занавеска - а за ней? - я стояла и глядела, задрав голову, покачиваясь на железных ступеньках, голова слегка кружилась, как на карусели. Потом с трудом оторвалась и медленно пошла вниз.
И вправду по утрам если не надеть в ботинки тёплые носки, поджимаются пальцы, и плечи передёргиваются в невесомой осенней пуховке, такой, что в рюкзаке места не занимает, если вдруг днём жара - жара в Техасе - говорила Бабаня - и только недавно осозналось, почему она в неведомом Техасе, где и вправду жарко, - в тохесе жара - ну, как шило в жопе.
Когда мы с Лионелем отправились обедать, лил дождь. Лионель приехал ко мне в рубашке с лёгкой комнатной курткой сверху. И на моё неодобрительное удивление - ты чего - холодно, и дождь, укоризненно сказал: « ты что забыла, я зонтика никогда не ношу, и вообще - ну, дождь, подумаешь, эка важность». Я, само собой, отлично помнила это его пренебрежение к небесным хлябям, к изменениям температуры и прочей фигне.
Ну, а когда мы выходили из милейшего ресторанчика, устроенного то ли в бывшем складе, то ли в бывшем фабричном цехе, я в дверном проёме увидела, что толстые капли подозрительно похожи на снежинки. Они таяли, не долетев до асфальта. Мы вернулись в офис, пили кофе, болтали, потом Патрик появился с нашим новым математиком Мишелем. Стали расспрашивать Лионеля о его занятиях, а он как раз только что статью закончил, которой очень радуется, так что спросил у Патрика с Мишелем, сколько они ему времени дают, - постарается уложиться в десять минут, но не уверен. Так и шёл день, пятница, почему-то по ощущению почти предпраздничная - то ли снег за окном, то ли наша болтовня - эдакая расслабленная пятница.
Разговоры наши скакали с темы на тему - мы с лета не виделись - и про политику, и про книжки, и про троих Лионелевых аспирантов - китаец, мальгаш и из Вышки человек у него сейчас, и про Базиля, которому четыре исполнилось весной, и главное развлечение - арифметика. Лионель объяснил ему, что 5*3 - это три раза пять, и он теперь всё перемножает - досчитает до пяти, - скажет раз, потом до десяти - скажет два... И про Базилева детсадовского приятеля, - всё хорошо - только приятель иногда кусается - дело естественное - я вот и Грише всегда говорю - я тебя, Гриша, понимаю, - как не покусаться, зубы не поточить.
А снег за окном всё густел, огромные толстые снежинки падали и падали, где-то-там был их неиссякаемый источник - падали и ложились тёмными лужами на асфальт, и золотые липовые листья сияли из черноты.
Лионель уехал, и я вскоре засобиралась домой. Вышла с тяжеленным рюкзаком - студенческие работы, комп, - на железную открытую лестницу, ведущую на мой второй этаж - хлебнула подмороженный воздух - полупрозрачная снежная занавеска качалась перед фонарём, не доставая до земли - и до невидимой луны не доставая - откуда брались эти снежинищи? - их не было в высоком совершенно чёрном непроглядном небе - они из ничего возникали перед фонарём - и уходили в ничто - между тьмой и тьмой - светлая занавеска - а за ней? - я стояла и глядела, задрав голову, покачиваясь на железных ступеньках, голова слегка кружилась, как на карусели. Потом с трудом оторвалась и медленно пошла вниз.