(no subject)
Вдруг свалился ледяной холод. Из Арктики, из Сибири? С севера, или с востока? Или из самОй Антарктики, да прямо к нам. Свалился, сдирая листья с веток, высосал вмиг все их лиственные соки, бренчит листовым железом,. Жестяные листья по тротуарам бегут.
Ну, собственно и что? Рождество на длинном буратиньем носу, всегда в это время носятся по улицам бешеные жестяные листья. Снег - иногда.
И говорят, это иногда наступит завтра утром.
Как же спешат через нас картинки. Вот только что в Провансе мимо виноградников катились в пасмурной тишине - уезжали, и прокрадывалась внурть, заполняя горло, печаль - леса, холмы, виноградники - тишина пустых дорог. И сразу парижские вечера, столики под газовыми обогревалками, светится вечером Нотр Дам. В нашем лесу бежит по красно-жёлтым листьям Таня.
А ещё смотреть на толпу и думать, что сказали бы наши бабушки, глядя на девчонок разных лет, хоть бы и семидесятилетних, в рейтузах без юбок (ах бабушки, это нынче верхняя одежда), и как из-под куртки вылезает свитер, а из-под свитера рубашка (да, бабушки, нынче из-под пятницы суббота - самое то - к моей радости!)
Или вот мужик за шестьдесят - прикатил на самокате, уселся на скамейку возле метро Pasteur, где из-под земли вылетают на подъём блестящие рельсы, и Эйфелева башня торчит за домами и деревьями. Холодрыга, а он сидит себе, большой блокнот достал из рюкзака, в нём пишет какие-то формулы, явно считает что-то. Во рту зажал огрызок сигары. И как только руки не мёрзнут держать карандаш.
Завидую ли я юным людям за столиками? Нет, - своя собственная юность - в неё ведь не войдёшь, - другие времена, другие нравы, - свою юность каждый с собой носит. Впрочем, почему юность, - моё главное не в юности случилось. А вот когда мои ровесники и старше за руки держатся, целуются на улице - вот тут завидую ужасно... Ещё вдвоём, ещё вместе.
Катится - катится - не голубой вагон, чей автор вот умер с год назад, - железный хрупкий лист по тротуару катится.
Ну, собственно и что? Рождество на длинном буратиньем носу, всегда в это время носятся по улицам бешеные жестяные листья. Снег - иногда.
И говорят, это иногда наступит завтра утром.
Как же спешат через нас картинки. Вот только что в Провансе мимо виноградников катились в пасмурной тишине - уезжали, и прокрадывалась внурть, заполняя горло, печаль - леса, холмы, виноградники - тишина пустых дорог. И сразу парижские вечера, столики под газовыми обогревалками, светится вечером Нотр Дам. В нашем лесу бежит по красно-жёлтым листьям Таня.
А ещё смотреть на толпу и думать, что сказали бы наши бабушки, глядя на девчонок разных лет, хоть бы и семидесятилетних, в рейтузах без юбок (ах бабушки, это нынче верхняя одежда), и как из-под куртки вылезает свитер, а из-под свитера рубашка (да, бабушки, нынче из-под пятницы суббота - самое то - к моей радости!)
Или вот мужик за шестьдесят - прикатил на самокате, уселся на скамейку возле метро Pasteur, где из-под земли вылетают на подъём блестящие рельсы, и Эйфелева башня торчит за домами и деревьями. Холодрыга, а он сидит себе, большой блокнот достал из рюкзака, в нём пишет какие-то формулы, явно считает что-то. Во рту зажал огрызок сигары. И как только руки не мёрзнут держать карандаш.
Завидую ли я юным людям за столиками? Нет, - своя собственная юность - в неё ведь не войдёшь, - другие времена, другие нравы, - свою юность каждый с собой носит. Впрочем, почему юность, - моё главное не в юности случилось. А вот когда мои ровесники и старше за руки держатся, целуются на улице - вот тут завидую ужасно... Ещё вдвоём, ещё вместе.
Катится - катится - не голубой вагон, чей автор вот умер с год назад, - железный хрупкий лист по тротуару катится.