(no subject)
Я проснулась от соечьего сварливства. Странным образом, не то чтоб две сойки ссорились из-за каких-то непонятных нам принципов и разности взглядов - нет, одна сойка сама с собой о чём-то ругалась. И вдруг замолчала.
Я увидела её отражение в распахнутой в сад стеклянной двери - сойка сидела на обвивающей кокетливые железные воротца виноградной лозе. В клюве у неё была зажата виноградина.
Пока я пыталась заставить себя вылезти из постели, пойти за аппаратом, или хоть руку за телефоном протянуть, сойка улетела.
***
Обрывая меж листвы кизил,
Ветку отпустила вдруг рука
И рывком, как только отпустил
Ветка, отпружинив - в облака.
Ну, кому он нужен там, кизил?
Как же до него добраться мне,
Если ветка дважды далека:
Если небо - в озере, на дне.
(И казалось настоящим дно).
Но когда вгляделся я - оно
Оказалось где-то в глубине
Тёмного окна... Ну а в окне...
Так теперь, не скажешь ли, окно...
В скольких ты ещё
Отражено?
сентябрь 2010
Когда через полчаса Галка меня разбудила, чтоб купаться идти, я обнаружила на ступеньках под воротцами утерянную сойкой виноградину.
А вчера утром на наших глазах чайка поймала рыбёху и полетела куда-то с ней в клюве - может, к чайчатам.
Над самым песком довольно далеко подо мной плыл (или полз?) скат, с тарелку размером, а рядом с ним маленькая камбалка держалась - с удлинённое блюдечко - какая между ними связь, кроме того, что оба плоские? Всё же внешнее сходство - важное свойство - нередко рядом плавают рыбы похожей формы.
Кабаны ночью в роще резвились - канавы и канавищи рыли - дрались, трахались, беседы вели? - Таня посчитала своим долгом покакать в кабаньи следы.
Глядела из моря на облака, клубящиеся из-за лесных холмов, - и опять вот-вот осень, а когда-то перед центром Помпиду секунды скакали на доске, - оставшиеся до друхтысячного года, и я не верила, что этот двухтысячный будет - и вот же - разве ж можно постичь конечность собственной жизни?, разве ж не солипсисты мы хоть чуть-чуть? - глядя в сосновые сияющие верхушки - глициния у рыжей стены, в ней оса запуталась, гекконы по вечерам, Таня на них глядит, разинув рот, Васькин голос, - его камень, с которого - глядеть на паруса - вот рассказала ему, что Марк Альтшуллер собирается печатать его недороман в октавах, предварив его статьёй об играх с онегинскими строфами разных времён и о шестидесятых - не пришей кобыле хвост, а стыкуется. Поболтала с Марком, - и он мне напомнил, что он на два года старше Васьки - ему девяносто...
Жизнь - сплошные «недо...»
***
Помнишь детство? Помнишь дождь, шуршавший вдали?
Вчера написал я письмо и тут же порвал в клочки.
Ветер унёс обрывки с холмов, и порхали они,
как чайки в Порт-оф-Спейн над долиной реки;
глаза наполнились старыми горестями до краёв,
будто лежу я в постели кверху лицом
и смотрю - низкие руины остаются от тающих в дожде холмов,
и всё пробую заглушить сердца смурного гром -
это дождь накатывается на Санта-Круз, следа не оставив от синевы,
щеки мокры, за последний луч солнца ухватываются холмы,
пока не исчезнут, а потом - далёкий шум реки, волны травы,
тяжелые горы… Тяжёлые облака тканью лиловой тьмы
последнюю яркую трещину затягивают, и мир
спешит возвратиться к мифу, к зыбкой молве,
к тому как было уже однажды, да, было однажды…
Помнишь похожие на колокольчики красные ягоды в траве,
кустарники вдоль дороги и церковь в конце неопытности,
и шум ля ривьер Доре, сквозь деревья слышный едва,
запах свиной сливы, которую с тех пор я ни разу не нюхал,
длинные тени на маленьких пустых дорогах, где сквозь асфальт - трава,
от мокрого асфальта подымается варёный
запах, и повлажневший воздух ненадёжен, зыбок,
а потом дождь зачёркивает часовню Ла Дивина Пастора
и жизнь, состоящую из невероятных ошибок?
Уолкот Васькиным голосом
Я увидела её отражение в распахнутой в сад стеклянной двери - сойка сидела на обвивающей кокетливые железные воротца виноградной лозе. В клюве у неё была зажата виноградина.
Пока я пыталась заставить себя вылезти из постели, пойти за аппаратом, или хоть руку за телефоном протянуть, сойка улетела.
***
Обрывая меж листвы кизил,
Ветку отпустила вдруг рука
И рывком, как только отпустил
Ветка, отпружинив - в облака.
Ну, кому он нужен там, кизил?
Как же до него добраться мне,
Если ветка дважды далека:
Если небо - в озере, на дне.
(И казалось настоящим дно).
Но когда вгляделся я - оно
Оказалось где-то в глубине
Тёмного окна... Ну а в окне...
Так теперь, не скажешь ли, окно...
В скольких ты ещё
Отражено?
сентябрь 2010
Когда через полчаса Галка меня разбудила, чтоб купаться идти, я обнаружила на ступеньках под воротцами утерянную сойкой виноградину.
А вчера утром на наших глазах чайка поймала рыбёху и полетела куда-то с ней в клюве - может, к чайчатам.
Над самым песком довольно далеко подо мной плыл (или полз?) скат, с тарелку размером, а рядом с ним маленькая камбалка держалась - с удлинённое блюдечко - какая между ними связь, кроме того, что оба плоские? Всё же внешнее сходство - важное свойство - нередко рядом плавают рыбы похожей формы.
Кабаны ночью в роще резвились - канавы и канавищи рыли - дрались, трахались, беседы вели? - Таня посчитала своим долгом покакать в кабаньи следы.
Глядела из моря на облака, клубящиеся из-за лесных холмов, - и опять вот-вот осень, а когда-то перед центром Помпиду секунды скакали на доске, - оставшиеся до друхтысячного года, и я не верила, что этот двухтысячный будет - и вот же - разве ж можно постичь конечность собственной жизни?, разве ж не солипсисты мы хоть чуть-чуть? - глядя в сосновые сияющие верхушки - глициния у рыжей стены, в ней оса запуталась, гекконы по вечерам, Таня на них глядит, разинув рот, Васькин голос, - его камень, с которого - глядеть на паруса - вот рассказала ему, что Марк Альтшуллер собирается печатать его недороман в октавах, предварив его статьёй об играх с онегинскими строфами разных времён и о шестидесятых - не пришей кобыле хвост, а стыкуется. Поболтала с Марком, - и он мне напомнил, что он на два года старше Васьки - ему девяносто...
Жизнь - сплошные «недо...»
***
Помнишь детство? Помнишь дождь, шуршавший вдали?
Вчера написал я письмо и тут же порвал в клочки.
Ветер унёс обрывки с холмов, и порхали они,
как чайки в Порт-оф-Спейн над долиной реки;
глаза наполнились старыми горестями до краёв,
будто лежу я в постели кверху лицом
и смотрю - низкие руины остаются от тающих в дожде холмов,
и всё пробую заглушить сердца смурного гром -
это дождь накатывается на Санта-Круз, следа не оставив от синевы,
щеки мокры, за последний луч солнца ухватываются холмы,
пока не исчезнут, а потом - далёкий шум реки, волны травы,
тяжелые горы… Тяжёлые облака тканью лиловой тьмы
последнюю яркую трещину затягивают, и мир
спешит возвратиться к мифу, к зыбкой молве,
к тому как было уже однажды, да, было однажды…
Помнишь похожие на колокольчики красные ягоды в траве,
кустарники вдоль дороги и церковь в конце неопытности,
и шум ля ривьер Доре, сквозь деревья слышный едва,
запах свиной сливы, которую с тех пор я ни разу не нюхал,
длинные тени на маленьких пустых дорогах, где сквозь асфальт - трава,
от мокрого асфальта подымается варёный
запах, и повлажневший воздух ненадёжен, зыбок,
а потом дождь зачёркивает часовню Ла Дивина Пастора
и жизнь, состоящую из невероятных ошибок?
Уолкот Васькиным голосом