(no subject)
На глянцевой бумаге прокручивается Средневековый календарь - сегодня из автобусного окна - в траве первые нарциссы - двое распустились, жёлтые бутоны на остальных. И перещёлкивая станции на карманном приёмнике - вдруг на джазовой -Армстронг. Рекламы с огромной малиновкой на автобусных остановках - еда для птиц - 50 жирных шариков за 6.95 - налетай, кидай в кормушки.
Машка продолжает перепечатывать папины письма. В годах большие перерывы - не так-то часто родители расставались.
Письма 57-го года, когда мы с мамой жили на даче в Луге, письмо 60-го из командировки, из Череповца, письма 62-го из Латвии, куда мы ездили вдвоём с папой по приглашению деда, папиного отца, который через целую жизнь необщения вдруг решил, что хочет дружить - и с папой, и с бабой Розой, и с мамой - со всеми нами - и пригласил нас с папой на Рижское взморье в дом творчества латышских писателей.
Какое дед, московский редактор детгиза, имел отношение к латышским писателям, не знаю, - а в этих папиных письмах мешается то, что помню я, с тем, что совсем не помню. И хочется скорей ответить, обязательно ответить - а как же ты забыл написать маме про спаниеля - он жил у писателя Юры - смутно помню негромкую улыбку, худого доброжелательного человека - кажется, он вскоре умер очень молодым от рака.
Спаниель - как же его звали, какого он был цвета - уши - Юра говорил, что он их берёт в зубы и несёт ему по утрам в кровать.
Яхта - плаванье по Даугаве (наверно, всё-таки мы вышли в залив?) - кажется, несколько лет потом казалось - ничего нет прекрасней - и купаться с яхты - прыгать в воду.
А вот про пинг-понг папа пишет - девочка Лена научилась играть, и надо будет дома найти возможность продолжить. Да только не нашли.
Пинг-понг - тоже важнейшее из Риги.
Эта девочка, по папиным словам, была ему отличным спутником. Что я про неё помню? Думаю, что и в самом деле не капризничала она, ничего не выпрашивала, но была редкая трусиха и взрослым любила угождать. Совершенно не уверена, что мне бы понравилась эта девочка. Вряд ли жадная, но конечно, - центр собственного мира, укутанного родителями в волшебный защитный кокон. И постоянный страх - вдруг что-нибудь случится с мамой - страх аннигиляции, уже потом страх обственной смерти.
Жили - не тужили - да как тут ответишь - письмом в шестидесятый год.
И с каждым из нас так - кинешь камень...
КРУГИ ПО ВОДЕ
Над озерцом - где-то или нигде.
Запустил я лёгкий и плоский камень,
И разбежалась она кругами, проскальзывая по воде,-
Концентрических лет прозрачная память.
За кругом круг всплывал и за годом год.
В каждом круге по негативу -
Пластинки старинного аппарата.
Зыбко, едва узнаваемо... Только вот -
Трудно всё рассмотреть, если снимок не отпечатан!..
Перемешались пейзажи, лица и города:
На Пантеон наложился Исакий - купол на купол,
А за королевами, населившими Люксембургский сад,
За этими подобиями закутанных в средневековье кукол,
Просвечивает барокко: полуголые итальянки стоят
В аллеях Летнего Сада и глядят неизвестно куда.
Всплывает месьё Лафонтен с маленькой на ступеньке лисой,
Но чуть поверни голову - и взгляд случайный косой
Упрётся в Крылова.
И живее он, да и зверей там побольше тоже!
Дом Книги сверкнёт, стёкла смешав, за «Самаритеном».
Где-то белые колонны лепятся к жёлтым стенам,
И стилизованные рожи с фронтонов передразнивают прохожих.
Круги расширяются. Теперь на них
Найдётся место и настоящим лицам.
То там, то тут мелькают:
Кто-то в центре кадра оказаться стремится.
От снимка к снимку он всё меньше лохмат,
Волосы цвет меняют: и не только виски...
А губы по-прежнему сложены - тот же мат -
Да над клавиатурой тень от пальцев той же руки...
Вдруг непрошенный ветер взрябит поверхность.
Над водой две ивы светятся.
И - ничего - и темно:
А если камушек запустить - так наверно,
Он снова включит вневременное кино?
14 декабря 2011
Машка продолжает перепечатывать папины письма. В годах большие перерывы - не так-то часто родители расставались.
Письма 57-го года, когда мы с мамой жили на даче в Луге, письмо 60-го из командировки, из Череповца, письма 62-го из Латвии, куда мы ездили вдвоём с папой по приглашению деда, папиного отца, который через целую жизнь необщения вдруг решил, что хочет дружить - и с папой, и с бабой Розой, и с мамой - со всеми нами - и пригласил нас с папой на Рижское взморье в дом творчества латышских писателей.
Какое дед, московский редактор детгиза, имел отношение к латышским писателям, не знаю, - а в этих папиных письмах мешается то, что помню я, с тем, что совсем не помню. И хочется скорей ответить, обязательно ответить - а как же ты забыл написать маме про спаниеля - он жил у писателя Юры - смутно помню негромкую улыбку, худого доброжелательного человека - кажется, он вскоре умер очень молодым от рака.
Спаниель - как же его звали, какого он был цвета - уши - Юра говорил, что он их берёт в зубы и несёт ему по утрам в кровать.
Яхта - плаванье по Даугаве (наверно, всё-таки мы вышли в залив?) - кажется, несколько лет потом казалось - ничего нет прекрасней - и купаться с яхты - прыгать в воду.
А вот про пинг-понг папа пишет - девочка Лена научилась играть, и надо будет дома найти возможность продолжить. Да только не нашли.
Пинг-понг - тоже важнейшее из Риги.
Эта девочка, по папиным словам, была ему отличным спутником. Что я про неё помню? Думаю, что и в самом деле не капризничала она, ничего не выпрашивала, но была редкая трусиха и взрослым любила угождать. Совершенно не уверена, что мне бы понравилась эта девочка. Вряд ли жадная, но конечно, - центр собственного мира, укутанного родителями в волшебный защитный кокон. И постоянный страх - вдруг что-нибудь случится с мамой - страх аннигиляции, уже потом страх обственной смерти.
Жили - не тужили - да как тут ответишь - письмом в шестидесятый год.
И с каждым из нас так - кинешь камень...
КРУГИ ПО ВОДЕ
Над озерцом - где-то или нигде.
Запустил я лёгкий и плоский камень,
И разбежалась она кругами, проскальзывая по воде,-
Концентрических лет прозрачная память.
За кругом круг всплывал и за годом год.
В каждом круге по негативу -
Пластинки старинного аппарата.
Зыбко, едва узнаваемо... Только вот -
Трудно всё рассмотреть, если снимок не отпечатан!..
Перемешались пейзажи, лица и города:
На Пантеон наложился Исакий - купол на купол,
А за королевами, населившими Люксембургский сад,
За этими подобиями закутанных в средневековье кукол,
Просвечивает барокко: полуголые итальянки стоят
В аллеях Летнего Сада и глядят неизвестно куда.
Всплывает месьё Лафонтен с маленькой на ступеньке лисой,
Но чуть поверни голову - и взгляд случайный косой
Упрётся в Крылова.
И живее он, да и зверей там побольше тоже!
Дом Книги сверкнёт, стёкла смешав, за «Самаритеном».
Где-то белые колонны лепятся к жёлтым стенам,
И стилизованные рожи с фронтонов передразнивают прохожих.
Круги расширяются. Теперь на них
Найдётся место и настоящим лицам.
То там, то тут мелькают:
Кто-то в центре кадра оказаться стремится.
От снимка к снимку он всё меньше лохмат,
Волосы цвет меняют: и не только виски...
А губы по-прежнему сложены - тот же мат -
Да над клавиатурой тень от пальцев той же руки...
Вдруг непрошенный ветер взрябит поверхность.
Над водой две ивы светятся.
И - ничего - и темно:
А если камушек запустить - так наверно,
Он снова включит вневременное кино?
14 декабря 2011