Сходила я на прошлой неделе с
Бегемотом,
НеКатькой и М. на таможенника Руссо - на большую выставку в Орсэ.
Я его всегда любила, и такой кайф - эта выставка. Там не только Руссо (кстати, по-русски обманчиво слово «таможенник» - работал он всё-таки сборщиком налогов), а ещё и разные полотна, с которыми картины Руссо перекливаются - причём, совершенно разных времён. Даже мой любимый Учелло там есть.
И начинается выставка с двух портретов в пейзаже - у Руссо
портрет месьё Х. на фоне фабричной трубы, торчащей в синем небе, и рядом - портрет человека в красном Vittore Carpaccio (1460-1526), - так похоже - композиция, цвет - портреты в пейзаже.
Меня поразили неизвестные американские художники 19-го века. Я не знала даже, что в 19-ом веке были неизвестные художники. То есть, надо полагать, писал кто-то картины, какой-нибудь, к примеру, фермер, - для радости, в свободное время, не подписывал их. А потом умер, картины у кого-то остались, их не уничтожили наследники, и оказались они в музее, когда имени художника и след простыл.
На картине «артиллеристы», - стоят усатые возле очень игрушечного вида пушки, - один артиллерист удивительно похож на грузина. Кстати, в целом сходства с Пиросмани мало, и когда видишь много Руссо, понимаешь, что слово «примитивист» к нему большого отношения не имеет - он играет.
Как обычно на парижских выставках, на стенах залов очень любопытные тексты. Там и биографические сведения - не знала я, что таможенник наш в юности, работая на почте, покрал какие-то фискальные марки, - его поймали-арестовали, и он отправился в армию, чтоб избежать тюрьмы. И вовсе за жизнь он не исправился, - во второй раз он почти попал в тюрьму уже во вполне солидном возрасте - я не особенно вникала, что именно он сделал банку, - какую-то махинацию попытался провернуть с целью обогатиться. Но в тюрьму его всё ж не посадили.
Совершено чудесная картина -
Апполинер и Муза -
Бегемот, глядя на неё, сказал, что Музу хочется назвать Музой Абрамовной. И в самом деле - как-то непочтительно обращаться без имени-отчества к такой солидной носатой даме.
А на стенке написано, что, во-первых, Апполинер для этой картины очень терпеливо позировал, а во-вторых, что муза-то вовсе даже Marie Laurencin - авторица нежных импрессионистических картин.
Посмотрев на
портрет самого Руссо - опять-таки на фоне пейзажа - таможенник - романтический в художнической шляпе, с палитрой в руках, на острове Сен-Луи, и за ним парусник у моста пришвартован -
Бегемот неожиданно сказал, что чем-то он напоминает
Сибирского Ириса, и несмотря на почти полное отсутствие внешнего сходства я была вынуждена согласиться.
Периодически я пристраивалась к экскурсии, которую вела очень, мне кажется, образованная и разумная дама. Я услышала, что к Руссо со снисходительным, естественно, одобрением, относился академический скучнейший художник Жером, который противопоставлял таможенника ненавистным ему импрессионистам, про которых Жером не мог говорить, не лопаясь от злости - «что у них за свинство на картинах, даже рисунка - основы всего - и то нету».
А в последнем зале и работы самые последние - почти все джунглевые. С джунглями таможенник знакомился, исправно посещая ботанический сад.
Тихий кроткий олень глядит печальным нежным глазом, а лев сидит у него на спине и отгрызает от него куски.
И Ядвига на красном диване среди джунглей - одна из самых последних картин. Сильвия Плат, которой журналы иногда заказывали стихи по живописи, написала про эту Ядвигу.
Когда мы с Васькой готовили полную Плат для литпамятников, мы сначала занялись стихами, которые сходу полюбили, оставив на конец те, что переводить не очень хотелось. Ядвига оказалась где-то посредине.
Мы, кстати, сразу кинулись к стихам, которые она писала в по сути очень счастливый кусок жизни - а не к предсмертным, ставшим потом самыми знаменитыми, экспрессионистским - самоуничтожительным, испепеляющим.
Сильвия Плат - с депрессиями, приступами отчаянья, но с неменьшей радостью и любовью...
ЯДВИГА НА КРАСНОЙ КУШЕТКЕ СРЕДИ ЛИЛИЙ
(секстина таможеннику)
Ядвига, критики не знали отчего ты
Вдруг оказалась тут на бархатной кушетке,
Обитой красным, а вокруг горят глаза
И тигров в чаще, и тропической луны
В лесу, средь дикости всех мыслимых зелёных
Трав, листьев сказочных и лунно-белых лилий,
Чудовищно больших, не приручённых, лилий.
Наверно, критики хотели, чтобы ты
Свой выбор сделала: то ль джунглей мир зелёных,
То ль модный мир той красной бархатной кушетки,
Где вычурные завитушки (без луны!);
Чтоб там сияла ты - и вовсе не глаза
Злых тигров (укротили их твои глаза!) -
А тело, что белее всех цветущих лилий.
Хотели б критики, чтоб тут вместо луны
Была бы занавеска жёлтая, а ты -
На фоне зелени обоев... Но кушетка
Стоит упорно в джунглях, красная в зелёных -
Средь полусотни листьев разных, но зелёных,
Её сверканье дразнит скучные глаза...
И вот Руссо (чтоб объяснить, зачем кушетка
Стоит настойчиво среди гигантских лилий,
Где тигры, змеи, заклинатель змей и ты,
И птицы райские, и круглый лик луны)
Им рассказал, что ты в сиянии луны
Уснула на кушетке посреди зелёных
Обоев будуара. В звуках скрипки ты
Плыла... И видели во сне твои глаза
Берилловые джунгли. Тени лунных лилий
Качались, и меж них плыла твоя кушетка!
Вот так Руссо им объяснил, зачем кушетка
Там оказалась. Ну, конечно, луч луны
И заклинатель змей, цветы гигантских лилий -
Всё может сниться! Но важней подсчеё зелёных
Оттенков!!! А друзьям сказал он, что глаза
Так поразил тот красный, на котором ты
Позировала, что нужна была кушетка,
Чтобы насытить красным взгляд, а свет луны -
Чтоб зелень озарить и блеск огромных лилий.
27 марта 1958