Утром на придворной ферме горячий ветер у ворот поднимал пыль, а народ бродил по малиннику, -из-за кустов перекликались голоса, - по огуречным грядкам, переворачивая плети, под которыми ещё кое-где примостились пупырчатые юные огурчики, а желтоватые переростки в прострации от жары и общей утомлённости жизнью валялись никому не нужные на грядке.
И помидоры бурые - по-Васькиному так в Ростове звали ещё не совсем зрелые, которые докраснеют в корзинке, и крыжовник (никогда его особенно не любила и не слишком понимала, почему Николай Иванычу Чимше-Гималайскому именно крыжовник не давал покою), и красная смородина, в детстве совсем её вывриязыковая кислость не раздражала, и чёрная - главное - этот запах листьев - «лист смородины груб и матерчат»)…
И в ферменном магазинчике творог и сырое молоко - одна чёрно-белая коровка подошла к огромному до полу окну за сырным прилавком и жевала какой-то длиннющий крепкий стебель, а рядом нисколько её не смущала крапива, - лето, в поле разноцветного львиного зева шмели залетают с уютным жужжаньем в мотыльковые цветы - «парус, лодочка, вёсла» - по любимому определителю Нейштадта.
А вечером вчетвером с
Юлькой, Маринкой и
Бегемотом жевали ягоды (оказывается, не люблю крыжовника просто так только я), перебирали, хвосты отрывали. Слегка поспорили - у Щербацких малину варили не так, как у Левиных…
И Юлька в приехавшем из Ленинграда в 1979-ом году медном тазу сварила варенье - Ералаш называется - дачное такое - чёрная смородина, крыжовник, малина, - и пенки - с творогом - урча от удовольствия. Под доносящееся от плиты хлюпанье и благоуханье.