(no subject)
В тосканские холмы по вечерам опрокидывается тьма - в марте почти декабрьская. Куцым поросячьим хвостиком сумерки - густо-розовым вспыхивают холмы - и тьма укладывается, окутывает, в щели залезает; и золотистая россыпь человечьего присутствия где погуще, где пожиже - всяко погуще, чем в деревенской Франции, где от деревни до деревни лес густой. А в Тоскане - раз деревня, и на счёт два - опять деревня... Это если не забираешься в Казентино - где холмы почти горами назовёшь, тёмные лесные предгорья, почти что Альпы.
***
Когда мы шли вверх по вересковому дубовому можжевеловому лесу в нежный солнечный наш первый день, вели нас фавны на козьих копытцах, - мягкие аккуратные следочки - но дразнились - и в первом пронизанном светом предчувствии вечера пришлось спускаться в деревню несолоно хлебавши, не дойдя до просвистанного даже в тихий день открытого верха, обещанного огляда - только деревья, деревья-дубы - и вниз, испугавшись темноты. Впрочем, ведь фавн Васька больше всего лес и любил - и считал, что наверх лезут не чтоб всё на свете увидеть, а только чтоб петухами на заборе покукарекать.
О петухах, кстати, - в любое время дня в любой деревне они разноголосо нас приветствовали.
И зайцы на нас пару раз выходили поглядеть - не прятались - однажды пошевелили в траве длинными ушами - аж двое было их, и четыре уха - у деревни на краю рощицы - пошевелили-посмотрели на нас и ускакали по заячьим делам. А на следующий вечер перед машиной на дорожку-тропинку мускулистый длинноногий не похожий на кролика зайчище выскочил. В Шотландии нам с Васькой пришлось остановиться и фары погасить, но тосканские зайцы, видимо, летом солнцем напитываются, - что им световые реки фар - прыжок - и нету зайца - был ли?
***
День-ночь - под солнцем тепло - может, даже те самые обманные из Парижа наобещанные средние в конце марта 19 градусов? Где средние? В Лукке почти у моря? В Пизе?
Не на этих холмах возле Сиены, вечером погружённых в арктический ледяной холод, в эту почти декабрьскую тьму. Да и днём в пасмурную погоду мартовская жизнь под дождём пробирается ознобом под куртку, протыкает ветром два свитера, особенно если на верхушке холма у края деревни, облокотившись на низкий каменный парапет. Сижу высОко - гляжу далёко, и из Кортоны ещё в Тоскане вижу Умбрию - угол Тразименского большого озера.
Поглядев на это озеро, мы отогревались в кафе - грели чашкой капучино замёрзшие пальцы - и тут у Бегемота с Гастереей возник важный филологический спор: какого рода по-итальянски слово «минута». Бегемот настаивал, что мужского - видел он minuti - множественное число. Я, надо сказать, тоже с вниманием отношусь к итальянским окончаниям с тех пор как на станции Camogli послала Джейка в женский туалет - «иди в signore» (картинки там не было на гОре, а Джейк, хоть почти ни в чём американцем не был, к разделению туалетов относился трепетно). С тех пор я твёрдо знаю - окончается на i мужской род, на e женский. Сашка резонно сказала Бегемоту, что если minuti, значит, minuto, Бегемоту же казалось, что всё-таки minuta. Я предположила, что может, как с банком, - бывают и те, и другие - banca и banco - все знают. В конце концов полезла в телефон, где я держу перекачанные разные словари, которые и в офлайне не подведут - и всё узнала. Minuta - это, оказывается, черновик, а minuto - это и в самом деле минута. Вот какие сюрпризы нам преподносит жизнь.
***
За день до того итало-русский словарь подарил мне нечаянную радость. У выхода из городка Montalcino на краю обрыва стоят старинные ворота, римские. В Италии вообще, как я ещё с 79-го знаю, про возраст чего-нибудь каменного что толку спрашивать. Когда в Черветери возле этрусских могильников высунувшаяся из окна старушка из неореалистических фильмов, выпростав из-под платка огромное ухо, чтоб лучше услышать вопрос на несуществующем судорожном итальянском о том, сколько лет городку, просто и ясно ответила: molto vecchia.
У каменных немолодых ворот городка Montalcino растут деревья - терновник, как везде, а ещё очень неожиданно, мне показалось, кизил. Без уверенности - потому что не думала я его в Тоскане встретить - но вроде он - судя по мелким бледно-жёлтым цветочным кисточкам. А на воротах название - porta al corniolo. Я помнила, что по-французски кизил как-то очень похоже - cornouille - не то чтоб все люди знали эти деревья по имени - но словарь знает. И я нашла в итало-русском словаре: corniolo - кизил.
Но Кизиловые это ворота, сомнений нет! Не тысячелетние там растут деревья, наверняка кизил столько и не живёт - не олива! На Лазурном берегу есть на дороге тысячелетняя олива - так на ней и написано - невысокая с кривым толстым крепким узловатым стволом. А этот кизил обычный, тонкий, - кизил и кизил - с цыплячьими цветочными метёлками. Но наверно, раньше жили тут предки этих деревьев, - и вечность их племя спускается вниз по крутому склону.
***
В тот день в Montalcino было пасмурно, и холодный дождь захватил нас в виноградниках, куда мы забрели по глинистой дорожке, потеряв нашу тропу, - нет её, и не надо - в «чёрный виноградник, забытый в зимних пустотах».
Потом когда через густой мокрый лес на склоне, ни разу не свалившись в лужу (трудно поверить!), мы вышли на край городка, пробилось из-под туч негреющее вечернее солнце, - и Сашка повела нас в кафе, где мы утром пили капучино, чтоб теперь понапробоваться благородного здешнего вина brunello.
Когда Сашка разговаривает с людьми, они немедленно преисполняются к ней любовью, а если эти люди производят-продают еду или вино, то они тут же понимают, что раз в жизни выпал им шанс - не нас дураков кормить-поить, а истинного ценителя, с ними на одном языке говорящего. И они тают, тают... Не счесть мне видов и годов вин, которые мы пригубили, - Сашка радостно метала на стол бокал за бокалом, называя каждый сладкозвучным словом, и бокалы шли по кругу.
Когда с лёгким шумом в голове мы вышли на воздух, тьма уже пожирала улицы, только небо в пролётах, небо над холмами, ещё светилось, и худая колокольня протыкала небо.
Конечно же, и ресторанчик Сашке указали не абы какой - не туристский - и нас пустили туда за полчаса до открытия - посидеть в тепле - и накормили волшебно - и цесаркой в местном полусладком белом вине, и бутербродиками с трюфельным паштетом, и лапшой...
И было как на чьей-то дружественной кухне, и официантская дочка, которую сначала покормили за столиком, играла в почти пустом зале (не сезон!), никому не мешая...
А потом дорога домой в одинокой декабрьской мартовской тьме - той, которую всегда я боялась когдатошним предчувствием горя.
***
В дубовом лесу, изрытом кабанами, заросшем ветреницами, мы повстречали у вдруг возникшего у тропы крошечного домика, но почему-то без курьих ножек, Бабку-Ёжку. Она была скрюченная, с клюкой, и стала у нас допытываться, куда мы идём, - Машка её испугалась - затащит в лес, и поминай, как звали. Поэтому мы не купили у Бабки-Ёжки kefir’а, который она продавала, судя по объявлению на стенке, - не простоквашу, не йогурт, - ке-фир. И откуда он у неё взялся, и какой лесной зверь даёт ей молоко.
***
Сурова тосканская зима. И автострада то и дело светит в морду огненным напоминанием: «зимние шины обязательны». Не как-нибудь - о-бя-за-тель-ны. И не плакатиком с датами - а вот прямо так - всегда. Перед самым самолётом, когда мы сдавали машину, послужившую нам верой и правдой двенадцать дней (только вот однажды на автостраде мы наехали на какую-то недолжным образом валявшуюся там железяку, и резина на левом переднем колесе разлетелась в хлам), я прочитала, что обязательны они с середины ноября по середину апреля. И нигде не написано, что они запрещены в остальные месяцы. Может быть, поэтому на тосканских дорогах такой разъёбанный асфальт - тычут в него шипами, да тычут. А может, как в Ленинграде, у них идёт снег на первое мая, в честь праздника...
Ну, а на маленьких дорожках, независимо от того, карабкаются ли они серпантином в горки, или вьются среди холмов, нарисованы белым на синем фоне, точно как итальянские названия станций, - цепи, надетые на колёса. И в каждой прокатной машине лежат они в багажнике.
***
Холмы на картинах в музейных залах уходят в холмы за окнами - и в эти синие холмы смотрят деревни окнами-арками без стёкол.
А главные герои - вол, осёл - глядят на нас с печальным всезнанием... «Вол смеётся, в четверть уха слыша, как болтает с лошадью осёл».
В батальных сценах, где кажется красной водой кровь, белые лошади с золотыми уздечками готовы унести нас за тридевять земель в тридесятое царство.
И вдруг в церквушке в Перудже на фреске Рафаэля не синие плащи, - белые, - и синие прогалины в облаках посреди дождливого дня.
***
Густым розовым зацвели персиковые сады, и розовы синие холмы под закатными розовыми облаками.
А золото на совсем ранних картинах (11 век, автор пожелал остаться неизвестным) - да это закатное золото, сияющая медь!
***
По дороге из Сиены мы всё пытались въехать под радугу - долгую, сверкающую.
«Мы на радугу
вска-ра-б-каемся,
Поиграем в облаках
И оттуда вниз по радуге
На салазках, на коньках!»
***
Когда мы шли вверх по вересковому дубовому можжевеловому лесу в нежный солнечный наш первый день, вели нас фавны на козьих копытцах, - мягкие аккуратные следочки - но дразнились - и в первом пронизанном светом предчувствии вечера пришлось спускаться в деревню несолоно хлебавши, не дойдя до просвистанного даже в тихий день открытого верха, обещанного огляда - только деревья, деревья-дубы - и вниз, испугавшись темноты. Впрочем, ведь фавн Васька больше всего лес и любил - и считал, что наверх лезут не чтоб всё на свете увидеть, а только чтоб петухами на заборе покукарекать.
О петухах, кстати, - в любое время дня в любой деревне они разноголосо нас приветствовали.
И зайцы на нас пару раз выходили поглядеть - не прятались - однажды пошевелили в траве длинными ушами - аж двое было их, и четыре уха - у деревни на краю рощицы - пошевелили-посмотрели на нас и ускакали по заячьим делам. А на следующий вечер перед машиной на дорожку-тропинку мускулистый длинноногий не похожий на кролика зайчище выскочил. В Шотландии нам с Васькой пришлось остановиться и фары погасить, но тосканские зайцы, видимо, летом солнцем напитываются, - что им световые реки фар - прыжок - и нету зайца - был ли?
***
День-ночь - под солнцем тепло - может, даже те самые обманные из Парижа наобещанные средние в конце марта 19 градусов? Где средние? В Лукке почти у моря? В Пизе?
Не на этих холмах возле Сиены, вечером погружённых в арктический ледяной холод, в эту почти декабрьскую тьму. Да и днём в пасмурную погоду мартовская жизнь под дождём пробирается ознобом под куртку, протыкает ветром два свитера, особенно если на верхушке холма у края деревни, облокотившись на низкий каменный парапет. Сижу высОко - гляжу далёко, и из Кортоны ещё в Тоскане вижу Умбрию - угол Тразименского большого озера.
Поглядев на это озеро, мы отогревались в кафе - грели чашкой капучино замёрзшие пальцы - и тут у Бегемота с Гастереей возник важный филологический спор: какого рода по-итальянски слово «минута». Бегемот настаивал, что мужского - видел он minuti - множественное число. Я, надо сказать, тоже с вниманием отношусь к итальянским окончаниям с тех пор как на станции Camogli послала Джейка в женский туалет - «иди в signore» (картинки там не было на гОре, а Джейк, хоть почти ни в чём американцем не был, к разделению туалетов относился трепетно). С тех пор я твёрдо знаю - окончается на i мужской род, на e женский. Сашка резонно сказала Бегемоту, что если minuti, значит, minuto, Бегемоту же казалось, что всё-таки minuta. Я предположила, что может, как с банком, - бывают и те, и другие - banca и banco - все знают. В конце концов полезла в телефон, где я держу перекачанные разные словари, которые и в офлайне не подведут - и всё узнала. Minuta - это, оказывается, черновик, а minuto - это и в самом деле минута. Вот какие сюрпризы нам преподносит жизнь.
***
За день до того итало-русский словарь подарил мне нечаянную радость. У выхода из городка Montalcino на краю обрыва стоят старинные ворота, римские. В Италии вообще, как я ещё с 79-го знаю, про возраст чего-нибудь каменного что толку спрашивать. Когда в Черветери возле этрусских могильников высунувшаяся из окна старушка из неореалистических фильмов, выпростав из-под платка огромное ухо, чтоб лучше услышать вопрос на несуществующем судорожном итальянском о том, сколько лет городку, просто и ясно ответила: molto vecchia.
У каменных немолодых ворот городка Montalcino растут деревья - терновник, как везде, а ещё очень неожиданно, мне показалось, кизил. Без уверенности - потому что не думала я его в Тоскане встретить - но вроде он - судя по мелким бледно-жёлтым цветочным кисточкам. А на воротах название - porta al corniolo. Я помнила, что по-французски кизил как-то очень похоже - cornouille - не то чтоб все люди знали эти деревья по имени - но словарь знает. И я нашла в итало-русском словаре: corniolo - кизил.
Но Кизиловые это ворота, сомнений нет! Не тысячелетние там растут деревья, наверняка кизил столько и не живёт - не олива! На Лазурном берегу есть на дороге тысячелетняя олива - так на ней и написано - невысокая с кривым толстым крепким узловатым стволом. А этот кизил обычный, тонкий, - кизил и кизил - с цыплячьими цветочными метёлками. Но наверно, раньше жили тут предки этих деревьев, - и вечность их племя спускается вниз по крутому склону.
***
В тот день в Montalcino было пасмурно, и холодный дождь захватил нас в виноградниках, куда мы забрели по глинистой дорожке, потеряв нашу тропу, - нет её, и не надо - в «чёрный виноградник, забытый в зимних пустотах».
Потом когда через густой мокрый лес на склоне, ни разу не свалившись в лужу (трудно поверить!), мы вышли на край городка, пробилось из-под туч негреющее вечернее солнце, - и Сашка повела нас в кафе, где мы утром пили капучино, чтоб теперь понапробоваться благородного здешнего вина brunello.
Когда Сашка разговаривает с людьми, они немедленно преисполняются к ней любовью, а если эти люди производят-продают еду или вино, то они тут же понимают, что раз в жизни выпал им шанс - не нас дураков кормить-поить, а истинного ценителя, с ними на одном языке говорящего. И они тают, тают... Не счесть мне видов и годов вин, которые мы пригубили, - Сашка радостно метала на стол бокал за бокалом, называя каждый сладкозвучным словом, и бокалы шли по кругу.
Когда с лёгким шумом в голове мы вышли на воздух, тьма уже пожирала улицы, только небо в пролётах, небо над холмами, ещё светилось, и худая колокольня протыкала небо.
Конечно же, и ресторанчик Сашке указали не абы какой - не туристский - и нас пустили туда за полчаса до открытия - посидеть в тепле - и накормили волшебно - и цесаркой в местном полусладком белом вине, и бутербродиками с трюфельным паштетом, и лапшой...
И было как на чьей-то дружественной кухне, и официантская дочка, которую сначала покормили за столиком, играла в почти пустом зале (не сезон!), никому не мешая...
А потом дорога домой в одинокой декабрьской мартовской тьме - той, которую всегда я боялась когдатошним предчувствием горя.
***
В дубовом лесу, изрытом кабанами, заросшем ветреницами, мы повстречали у вдруг возникшего у тропы крошечного домика, но почему-то без курьих ножек, Бабку-Ёжку. Она была скрюченная, с клюкой, и стала у нас допытываться, куда мы идём, - Машка её испугалась - затащит в лес, и поминай, как звали. Поэтому мы не купили у Бабки-Ёжки kefir’а, который она продавала, судя по объявлению на стенке, - не простоквашу, не йогурт, - ке-фир. И откуда он у неё взялся, и какой лесной зверь даёт ей молоко.
***
Сурова тосканская зима. И автострада то и дело светит в морду огненным напоминанием: «зимние шины обязательны». Не как-нибудь - о-бя-за-тель-ны. И не плакатиком с датами - а вот прямо так - всегда. Перед самым самолётом, когда мы сдавали машину, послужившую нам верой и правдой двенадцать дней (только вот однажды на автостраде мы наехали на какую-то недолжным образом валявшуюся там железяку, и резина на левом переднем колесе разлетелась в хлам), я прочитала, что обязательны они с середины ноября по середину апреля. И нигде не написано, что они запрещены в остальные месяцы. Может быть, поэтому на тосканских дорогах такой разъёбанный асфальт - тычут в него шипами, да тычут. А может, как в Ленинграде, у них идёт снег на первое мая, в честь праздника...
Ну, а на маленьких дорожках, независимо от того, карабкаются ли они серпантином в горки, или вьются среди холмов, нарисованы белым на синем фоне, точно как итальянские названия станций, - цепи, надетые на колёса. И в каждой прокатной машине лежат они в багажнике.
***
Холмы на картинах в музейных залах уходят в холмы за окнами - и в эти синие холмы смотрят деревни окнами-арками без стёкол.
А главные герои - вол, осёл - глядят на нас с печальным всезнанием... «Вол смеётся, в четверть уха слыша, как болтает с лошадью осёл».
В батальных сценах, где кажется красной водой кровь, белые лошади с золотыми уздечками готовы унести нас за тридевять земель в тридесятое царство.
И вдруг в церквушке в Перудже на фреске Рафаэля не синие плащи, - белые, - и синие прогалины в облаках посреди дождливого дня.
***
Густым розовым зацвели персиковые сады, и розовы синие холмы под закатными розовыми облаками.
А золото на совсем ранних картинах (11 век, автор пожелал остаться неизвестным) - да это закатное золото, сияющая медь!
***
По дороге из Сиены мы всё пытались въехать под радугу - долгую, сверкающую.
«Мы на радугу
вска-ра-б-каемся,
Поиграем в облаках
И оттуда вниз по радуге
На салазках, на коньках!»