Хвостик вчерашнего
Предыдущее
Про Горбаневскую, про "Континент", про Гинзбургов, про "Русскую мысль"...
Много лет Васька с Горбаневской вдвоём заведовали отделом поэзии в «Континенте».
Они договорились о том, что стихи для печати они будут отбирать строго по очереди - в один номер Васька, в следующий Наталья, но по васькиным словам, Наталья специально прятала в шкаф понравившиеся Ваське стихи, и там они терялись навеки. А сама, опять же, по васькиной версии, выбирала исключительно абсурдистов, оттеняя тем самым свои отнюдь не абсурдистские стихи.
И ещё, опять же по васькиным словам, Горбаневскую хлебом не корми, дай поисправлять, подержать подольше какую-нибудь корректуру.
Думаю, что у Наташи была совершенно другая версия тогдашней жизни, но почему-то мы, когда стали общаться, ни разу не говорили о «Континенте». Сейчас это кажется странным, но тогда не удивляло, и ощущения нарочитости и умолчаний совсем не было - не говорили, потому что к слову не приходилось.
В начале девяностых Васька с Наташей находились не то чтоб в ссоре, скорей - в необщении. Как сказала потом Наташа - «непонятно почему мы с Васькой друг на друга дулись».
Однажды Васька написал Горбаневской открытое письмо, но я совершенно не уверена, что она его прочитала, потому что «Русская мысль», куда он это письмо отправил, его не напечатала. Васька за некоторое время до того письма с «Русской мыслью», которую он звал «узкой мыслью», порвал. А Наталья ещё была в редакции. Потом и она то ли оттуда ушла, то ли её «ушла» Иловайская, которая была там главным редактором после Шаховской.
А письмо Васька написал тогда в защиту Кушнера. Дело было в первой половине девяностых, и Наташа написала крайне неприязненную заметку не столько о его стихах, сколько о нём самом, фактически между строк обвинив его в том, что он не уехал, а оставшись в СССР, тем самым сотрудничал с властью. Очень была интонационно несправедливая заметка. А Кушнер к тому же проходил по разряду старых друзей, так что вступиться было совершенно необходимо. Но на письмо не последовало никакого ответа ни с чьей стороны.
Впрочем, Васька порвал с «Русской мыслью» ещё до того, то ли в 92-ом, то ли в 93-ем году, не помню...
«Русская мысль», надо отдать ей должное, кое-что платила своим авторам, но как-то неопределённо - не было договоров, не было чётких условий, и деньги получались не чеком, а живые, в конвертике.
Васька писал для них «Коротко о книгах». Собственно, эту работу давал ему Алик Гинзбург, который вместе с Ариной был членом редколлегии. Алик регулярно ездил в Москву и привозил оттуда в Париж самые разнообразные книжные новинки. Мы к ним заезжали и увозили по большей части не слишком толстые книжки в цветных обложках.
В принципе, мне кажется, что бОльшую часть этих книг мы Алику отдали, но какие-то осели у нас на полках.
Алик подарил нам смешную советскую книжку по служебному собаководству, издания пятидесятых годов. Там рассказывалось о воспитании овчарок для пограничников - со строгостью и условными рефлексами. Где-то она до сих пор валяется. На неё рецензии не полагалось.
Гинзбурги вообще собачьи были люди. По васькиным словам их мальчишки, когда они приехали в Париж, попросили у родителей самую большую на свете собаку. И взяли они здоровенного bouvier de Flandre. Естественно, Васька с этим псом дружил.
Но в начале 90-ых собаки у них не было. И Алик, смеясь, вытащил из какой-то груды книг, которых в их квартире было множество в разных местах навалено, совершенно бессмысленную советскую книжку, и нам её презентовал.
У Алика удивительно была славная улыбка, обезоруживающая. Ласковая улыбка.
Убей бог, ни одной книги, о которой тогда Ваське пришлось писать, а следовательно и читать её, я не помню, - общее ощущение осталось - что надо было за небольшие деньги проглатывать гору всякой ерунды и быстренько её как-то характеризовать - дело неинтересное, - с одной стороны, но и непыльное - это если глядеть с другой. И денежки, пусть небольшие, но капали. Да и создавало жизненную канву с определёнными обязательствами, что, конечно же, Ваське было очень важно, - слово «работа» было у него священным почти по-протестантски, и наличие такой чёрной работы давало эмоциональную возможность выносить дни, когда стихи не пишутся, а переводов под рукой тоже нет.
Так оно и шло, пока «Русская мысль» не перестала платить. Васька звонил Арине и Алику в редакцию и домой, пытался понять, в чём дело. Ему отвечали, что завтра-завтра-не сегодня... Я не помню, сколько денег газета была Ваське на тот момент должна - он, не получив денег за последнюю работу, продолжал по инерции писать, а они продолжали печатать - только не платили. Арина объясняла, что деньги живьём! должен привезти гонец из Италии. Иловайская была замужем за итальянским, кажется, социалистом, и откуда газета брала деньги по сути никто не знал. Явно жили они не только на не слишком многочисленных подписчиков. Давало ли на неё деньги ЦРУ, нет ли, - понятия никто не имел.
Но мы живо представляли себе эдакого Гонца из Пизы или Пиздеца из Ганы, который зимой через заснеженные горы везёт нам деньги на осле. Вёз-вёз - да не довёз.
А Арина с Аликом перестали подходить к телефону, когда Васька звонил. Секретарша в «Русской мысли» неизменно отвечала, что их нету, уехали - и когда будут, совершенно неизвестно.
Ну, в конце концов, нам стало очень обидно, и Васька в «Русскую мысль» написал, что «порывает с газетой всякие сношенья».
На письмо ответа не воспоследовало, Гинзбурги не звонили тоже, и денег никто не заплатил. А газета продолжала приходить в почтоый ящик ещё много лет - она авторам бесплатно высылалась.
Ну, и прошло ещё некоторое время - вдруг звонит Арина и, как ни в чём не бывало, просит Ваську на машине помочь им с переездом...
Тут взбесилась я и сказала: нет. Собственно, единственный был случай, когда я как-то вмешалась в васькины с кем-то отношения. Но тогда мне настолько это показалось гадким и непристойным - обратиться к человеку после всей этой газетной истории, после того, как к телефону не подходили трусливо, чтоб не объясняться...
Сейчас я считаю, что я была неправа, и не стоила вся эта дрянь человеческого... И великодушно надо было простить...
Но там ещё наложилось очень неприятное. «Русская мысль» в травле Синявского не оставалась в стороне, и как всегда бывает, вовлекались всё новые люди. И опять же «Русская мысль» для сотрудников редакции была неплохой кормушкой, - и думаю, что не в дружбу, а в службу Алик написал заметочку, где обзывал не только Синявского, но и Эткинда (тоже человека из левого лагеря), и в частности сообщал, что первое, что Ефим Григорьич сделал на Западе - это вступил во французскую компартию. Эткинд действительно вступил, но не в компартию, а в соцпартию, - две большие разницы, или четыре маленьких. В следующем номере последовало опровержение, как водится, мелким шрифтом...
В общем, противно было...
А ещё через какое-то время Иловайская Гинзбургов из газеты тоже выгнала...
И вправду, пыль веков на всех этих историях, о них мы давно и думать забыли...
...
Васька очень хорошо относился к стихам Горбаневской, совершенно независимо от состояния их личных отношений.
Были люди, которым он давал огромную фору - дружественные люди, не скажу «друзья» - часто он им прощал и в общении, и в стихах то, чего не простил бы людям посторонним, или враждебным.
Но вот, пожалуй, не было ситуаций, в которых он к кому-то в стихах придирался из-за плохого отношения к автору.
Собственно, я стала всерьёз читать стихи Горбаневской именно из-за Васьки - ведь я-то была против неё предубеждена из-за Максимова и «Континента», воспринимала её, как часть антисинявского мира, да и вообще отчётливо принадлежа к левому эмигрантскому крылу, людей из правого - недолюбливала.
Кстати, к счастью были люди, которых любили все - левые-правые - просто любили и вспоминали с великой нежностью. Самым из них заметным был Виктор Некрасов, которого все звали Викой и расплывались при малейшем упоминании. В «Континенте» был он свадебным генералом на задней странице обложки, а судя и по книжкам его, и по рассказам, включая папин - о том, как когда-то в Берлине пропивали они некрасовскую сталинскую премию за «в окопах Сталинграда», был он чрезвычайно живым расположенным к окружающему миру человеком. Да, собственно по «запискам зеваки» ясно, что необаятельный человек такой книжки бы не написал. Увы, я его уже не застала, только рассказы о нём. Васька обожал вспоминать, как они с Некрасовым и Толей Шагиняном проходили весь бульвар Сен-Жермен, то и дело заглядывая в кафе и выпивая рюмку чего крепкого, ну, Некрасов крепкого, Васька-то, небось, вино пил, и как заканчивалось всё это дело погружением тела в машину и вручением тяжеловатой посылки некрасовской жене. Удивительно, что она не спускала с лестницы Ваську с Шагиняном, не обвиняла их в том, что это из-за них муж превращён в бесчувственное тело. Принимала, расписывалась, а эти обормоты убирались восвояси.
А Синявский с не меньшим удовольствием вспоминал, как он колдовал, - и Некрасов выздоровел. Он загибался от перитонита, и Синявский в порядке колдовства (всё ж леший он был, не абы кто!) сел писать некролог. И тут Некрасову немедленно стало лучше. И он выкарабкался.
Когда-то Васька с Горбаневской играли в игру - друг друга не читаем. Васька-то всегда её читал, читала ли она Ваську, я не знаю, но она с васькиной стороны принимала игру всерьёз.
Считалось, что она пишет короткие стихи, а Васька коротких не любит, а она не любит длинных васькиных.
Когда Наташа пришла к нам в гости после многих лет необщения, книжку она подарила мне, сказав: «ну, Васька всё равно моих стихов не читает».
Я очень рада, что благодаря жж она убедилась, что это не так. В васькиной книге о поэтах, отредактированную нами обоими версию которой он в жж поместил, есть написанная очень давно статья о Горбаневской, - в отличие от многих других васькиных эссе из этой книге, заметку о Горбаневской мы практически не тронули, ну, разве что какую-нибудь мелкую редактуру произвели, чисто стилистическую. А некоторые статьи из той старой книги мы просто выкинули, многие очень сильно переписали.
Кстати, вообще о Горбаневской Васька в период необщения с ней говорил скорей обиженно, чем плохо, - ну, вот вроде этих рассказов о том, как в отделе поэзии каждый из них тянул одеяло на себя, пытаясь напечатать стихи по собственному выбору.
Уверена, что и Горбаневская могла о Ваське такого ж порассказать, и оба были хороши.
А в целом истории о Горбаневской, которые Васька рассказывал, были очень тёплые.
Например про то, как Наташа пыталась уговорить Ваську и Максимова не материться в редакции «Континента» - дело, естественно, совершенно безнадёжное. Она по васькиным словам как-то сказала: «ребята, ну перестаньте, ну, я ж всё это себе представляю в лицах».
Естественно, она вызвала у Васьки с Максимовым бурный приступ веселья и получила встречный максимовский вопрос о том, что именно встаёт у неё перед глазами, когда речь заходит о хуе моржовом.
Когда у Васьки в жж появилось о ней эссе, Горбаневская была, по-моему, рада, по крайней мере, она дала у себя на него ссылку.
Кстати, общаться мы с ней стали благодаря жж - однажды она пришла в мой пост, посвящённый Галичу, - мы с ней обменялись парой комментов, а потом она в совершенно другом посте откликнулась на мою просьбу отвезти в Москву какое-то гостевое приглашение, и как-то очень просто, очень по-домашнему откликнулась: «скажите Ваське, чтоб он позвонил Ясику», - как-то так.
И стали с тех пор общаться.
Наташа была удивительно доброжелательной, приветливой, уютной, я её представляла совсем другой. Думала, что она нетерпима, и что сноб, думала, - а этого и в помине не было.
Она была очень естественной, легко восхищалась хоть чьими-нибудь фотографиями, хоть чужими стихами - сколько она их в своём жж помещала!
Обожала рассказывать про детей и внуков, говорила, что она легко простит дурные слова о своих стихах, но не о внуках! Страшно гордилась своими супами, котлетами, гостей просто закармливала.
И в Париже совсем прижилась - в крошечной квартирке в 14-ом возле Алезии. По летним вечерам в её окна довольно высокого, не помню какого, этажа, било солнце, а за окном цветы, кажется, красная герань - такой парижский цветок...
В последний раз мы виделись летом 2013-го... В первый раз после васькиной смерти. У неё жила тогда Доминик, с которой они подружились на почве переводов с польского. И как раз тогда они вместе приехали из Варшавы. Наташа очень много ездила и по России, и в Польшу, которую ощущала совершенно родной.
Мы пришли втроём - с Бегемотом и колькиной мамой Ленкой. Мир очень невелик - только мы собрались ужинать, как забежала к ней по-соседски Эля, биолог из института Кюри, которую незадолго до того привёл ко мне в гости Вася...
Забежала на минуту, но осталась, потому что нельзя было уйти, не поев супа.
Наташа поставила на стол стопку водки для Васьки и куском чёрного хлеба её накрыла. Никто из нас троих об этом обычае не знал...
Солнце било в окна, котлеты скворчали на сковородке... Потом кто-то пошёл на кухню за добавкой...
Кажется, как раз тогда Наташа говорила, что срослась с Парижем, что не представляет для себя какой-нибудь иной непарижской жизни.
Я по её просьбе подарила ей «ежжедневник», а она мне сборник Игоря Булатовского, который Булатовский Ваське в подарок прислал.
…
Собственные наташины стихи - как всегда у неё, короткие, лёгким невесомым касаньем стихи, - чёрно-белые минималистские стихи - мне в последние годы почти все они нравились...
Потом жарким вечером мы ехали домой на автобусе - шли к остановке мимо уличных летних пятничных столиков, - народ пьёт вино, пиво, - и смотришь будто в чужие окна, будто на тех, у кого всё всегда в порядке, на сказочную жизнь глядишь...
...
Из шести человек, сидевших за столом, нет двоих - Доминик совсем безвременно умерла - впрочем, нельзя умереть не безвременно, ну, разве что потерять голову и умереть до смерти...
Про Горбаневскую, про "Континент", про Гинзбургов, про "Русскую мысль"...
Много лет Васька с Горбаневской вдвоём заведовали отделом поэзии в «Континенте».
Они договорились о том, что стихи для печати они будут отбирать строго по очереди - в один номер Васька, в следующий Наталья, но по васькиным словам, Наталья специально прятала в шкаф понравившиеся Ваське стихи, и там они терялись навеки. А сама, опять же, по васькиной версии, выбирала исключительно абсурдистов, оттеняя тем самым свои отнюдь не абсурдистские стихи.
И ещё, опять же по васькиным словам, Горбаневскую хлебом не корми, дай поисправлять, подержать подольше какую-нибудь корректуру.
Думаю, что у Наташи была совершенно другая версия тогдашней жизни, но почему-то мы, когда стали общаться, ни разу не говорили о «Континенте». Сейчас это кажется странным, но тогда не удивляло, и ощущения нарочитости и умолчаний совсем не было - не говорили, потому что к слову не приходилось.
В начале девяностых Васька с Наташей находились не то чтоб в ссоре, скорей - в необщении. Как сказала потом Наташа - «непонятно почему мы с Васькой друг на друга дулись».
Однажды Васька написал Горбаневской открытое письмо, но я совершенно не уверена, что она его прочитала, потому что «Русская мысль», куда он это письмо отправил, его не напечатала. Васька за некоторое время до того письма с «Русской мыслью», которую он звал «узкой мыслью», порвал. А Наталья ещё была в редакции. Потом и она то ли оттуда ушла, то ли её «ушла» Иловайская, которая была там главным редактором после Шаховской.
А письмо Васька написал тогда в защиту Кушнера. Дело было в первой половине девяностых, и Наташа написала крайне неприязненную заметку не столько о его стихах, сколько о нём самом, фактически между строк обвинив его в том, что он не уехал, а оставшись в СССР, тем самым сотрудничал с властью. Очень была интонационно несправедливая заметка. А Кушнер к тому же проходил по разряду старых друзей, так что вступиться было совершенно необходимо. Но на письмо не последовало никакого ответа ни с чьей стороны.
Впрочем, Васька порвал с «Русской мыслью» ещё до того, то ли в 92-ом, то ли в 93-ем году, не помню...
«Русская мысль», надо отдать ей должное, кое-что платила своим авторам, но как-то неопределённо - не было договоров, не было чётких условий, и деньги получались не чеком, а живые, в конвертике.
Васька писал для них «Коротко о книгах». Собственно, эту работу давал ему Алик Гинзбург, который вместе с Ариной был членом редколлегии. Алик регулярно ездил в Москву и привозил оттуда в Париж самые разнообразные книжные новинки. Мы к ним заезжали и увозили по большей части не слишком толстые книжки в цветных обложках.
В принципе, мне кажется, что бОльшую часть этих книг мы Алику отдали, но какие-то осели у нас на полках.
Алик подарил нам смешную советскую книжку по служебному собаководству, издания пятидесятых годов. Там рассказывалось о воспитании овчарок для пограничников - со строгостью и условными рефлексами. Где-то она до сих пор валяется. На неё рецензии не полагалось.
Гинзбурги вообще собачьи были люди. По васькиным словам их мальчишки, когда они приехали в Париж, попросили у родителей самую большую на свете собаку. И взяли они здоровенного bouvier de Flandre. Естественно, Васька с этим псом дружил.
Но в начале 90-ых собаки у них не было. И Алик, смеясь, вытащил из какой-то груды книг, которых в их квартире было множество в разных местах навалено, совершенно бессмысленную советскую книжку, и нам её презентовал.
У Алика удивительно была славная улыбка, обезоруживающая. Ласковая улыбка.
Убей бог, ни одной книги, о которой тогда Ваське пришлось писать, а следовательно и читать её, я не помню, - общее ощущение осталось - что надо было за небольшие деньги проглатывать гору всякой ерунды и быстренько её как-то характеризовать - дело неинтересное, - с одной стороны, но и непыльное - это если глядеть с другой. И денежки, пусть небольшие, но капали. Да и создавало жизненную канву с определёнными обязательствами, что, конечно же, Ваське было очень важно, - слово «работа» было у него священным почти по-протестантски, и наличие такой чёрной работы давало эмоциональную возможность выносить дни, когда стихи не пишутся, а переводов под рукой тоже нет.
Так оно и шло, пока «Русская мысль» не перестала платить. Васька звонил Арине и Алику в редакцию и домой, пытался понять, в чём дело. Ему отвечали, что завтра-завтра-не сегодня... Я не помню, сколько денег газета была Ваське на тот момент должна - он, не получив денег за последнюю работу, продолжал по инерции писать, а они продолжали печатать - только не платили. Арина объясняла, что деньги живьём! должен привезти гонец из Италии. Иловайская была замужем за итальянским, кажется, социалистом, и откуда газета брала деньги по сути никто не знал. Явно жили они не только на не слишком многочисленных подписчиков. Давало ли на неё деньги ЦРУ, нет ли, - понятия никто не имел.
Но мы живо представляли себе эдакого Гонца из Пизы или Пиздеца из Ганы, который зимой через заснеженные горы везёт нам деньги на осле. Вёз-вёз - да не довёз.
А Арина с Аликом перестали подходить к телефону, когда Васька звонил. Секретарша в «Русской мысли» неизменно отвечала, что их нету, уехали - и когда будут, совершенно неизвестно.
Ну, в конце концов, нам стало очень обидно, и Васька в «Русскую мысль» написал, что «порывает с газетой всякие сношенья».
На письмо ответа не воспоследовало, Гинзбурги не звонили тоже, и денег никто не заплатил. А газета продолжала приходить в почтоый ящик ещё много лет - она авторам бесплатно высылалась.
Ну, и прошло ещё некоторое время - вдруг звонит Арина и, как ни в чём не бывало, просит Ваську на машине помочь им с переездом...
Тут взбесилась я и сказала: нет. Собственно, единственный был случай, когда я как-то вмешалась в васькины с кем-то отношения. Но тогда мне настолько это показалось гадким и непристойным - обратиться к человеку после всей этой газетной истории, после того, как к телефону не подходили трусливо, чтоб не объясняться...
Сейчас я считаю, что я была неправа, и не стоила вся эта дрянь человеческого... И великодушно надо было простить...
Но там ещё наложилось очень неприятное. «Русская мысль» в травле Синявского не оставалась в стороне, и как всегда бывает, вовлекались всё новые люди. И опять же «Русская мысль» для сотрудников редакции была неплохой кормушкой, - и думаю, что не в дружбу, а в службу Алик написал заметочку, где обзывал не только Синявского, но и Эткинда (тоже человека из левого лагеря), и в частности сообщал, что первое, что Ефим Григорьич сделал на Западе - это вступил во французскую компартию. Эткинд действительно вступил, но не в компартию, а в соцпартию, - две большие разницы, или четыре маленьких. В следующем номере последовало опровержение, как водится, мелким шрифтом...
В общем, противно было...
А ещё через какое-то время Иловайская Гинзбургов из газеты тоже выгнала...
И вправду, пыль веков на всех этих историях, о них мы давно и думать забыли...
...
Васька очень хорошо относился к стихам Горбаневской, совершенно независимо от состояния их личных отношений.
Были люди, которым он давал огромную фору - дружественные люди, не скажу «друзья» - часто он им прощал и в общении, и в стихах то, чего не простил бы людям посторонним, или враждебным.
Но вот, пожалуй, не было ситуаций, в которых он к кому-то в стихах придирался из-за плохого отношения к автору.
Собственно, я стала всерьёз читать стихи Горбаневской именно из-за Васьки - ведь я-то была против неё предубеждена из-за Максимова и «Континента», воспринимала её, как часть антисинявского мира, да и вообще отчётливо принадлежа к левому эмигрантскому крылу, людей из правого - недолюбливала.
Кстати, к счастью были люди, которых любили все - левые-правые - просто любили и вспоминали с великой нежностью. Самым из них заметным был Виктор Некрасов, которого все звали Викой и расплывались при малейшем упоминании. В «Континенте» был он свадебным генералом на задней странице обложки, а судя и по книжкам его, и по рассказам, включая папин - о том, как когда-то в Берлине пропивали они некрасовскую сталинскую премию за «в окопах Сталинграда», был он чрезвычайно живым расположенным к окружающему миру человеком. Да, собственно по «запискам зеваки» ясно, что необаятельный человек такой книжки бы не написал. Увы, я его уже не застала, только рассказы о нём. Васька обожал вспоминать, как они с Некрасовым и Толей Шагиняном проходили весь бульвар Сен-Жермен, то и дело заглядывая в кафе и выпивая рюмку чего крепкого, ну, Некрасов крепкого, Васька-то, небось, вино пил, и как заканчивалось всё это дело погружением тела в машину и вручением тяжеловатой посылки некрасовской жене. Удивительно, что она не спускала с лестницы Ваську с Шагиняном, не обвиняла их в том, что это из-за них муж превращён в бесчувственное тело. Принимала, расписывалась, а эти обормоты убирались восвояси.
А Синявский с не меньшим удовольствием вспоминал, как он колдовал, - и Некрасов выздоровел. Он загибался от перитонита, и Синявский в порядке колдовства (всё ж леший он был, не абы кто!) сел писать некролог. И тут Некрасову немедленно стало лучше. И он выкарабкался.
Когда-то Васька с Горбаневской играли в игру - друг друга не читаем. Васька-то всегда её читал, читала ли она Ваську, я не знаю, но она с васькиной стороны принимала игру всерьёз.
Считалось, что она пишет короткие стихи, а Васька коротких не любит, а она не любит длинных васькиных.
Когда Наташа пришла к нам в гости после многих лет необщения, книжку она подарила мне, сказав: «ну, Васька всё равно моих стихов не читает».
Я очень рада, что благодаря жж она убедилась, что это не так. В васькиной книге о поэтах, отредактированную нами обоими версию которой он в жж поместил, есть написанная очень давно статья о Горбаневской, - в отличие от многих других васькиных эссе из этой книге, заметку о Горбаневской мы практически не тронули, ну, разве что какую-нибудь мелкую редактуру произвели, чисто стилистическую. А некоторые статьи из той старой книги мы просто выкинули, многие очень сильно переписали.
Кстати, вообще о Горбаневской Васька в период необщения с ней говорил скорей обиженно, чем плохо, - ну, вот вроде этих рассказов о том, как в отделе поэзии каждый из них тянул одеяло на себя, пытаясь напечатать стихи по собственному выбору.
Уверена, что и Горбаневская могла о Ваське такого ж порассказать, и оба были хороши.
А в целом истории о Горбаневской, которые Васька рассказывал, были очень тёплые.
Например про то, как Наташа пыталась уговорить Ваську и Максимова не материться в редакции «Континента» - дело, естественно, совершенно безнадёжное. Она по васькиным словам как-то сказала: «ребята, ну перестаньте, ну, я ж всё это себе представляю в лицах».
Естественно, она вызвала у Васьки с Максимовым бурный приступ веселья и получила встречный максимовский вопрос о том, что именно встаёт у неё перед глазами, когда речь заходит о хуе моржовом.
Когда у Васьки в жж появилось о ней эссе, Горбаневская была, по-моему, рада, по крайней мере, она дала у себя на него ссылку.
Кстати, общаться мы с ней стали благодаря жж - однажды она пришла в мой пост, посвящённый Галичу, - мы с ней обменялись парой комментов, а потом она в совершенно другом посте откликнулась на мою просьбу отвезти в Москву какое-то гостевое приглашение, и как-то очень просто, очень по-домашнему откликнулась: «скажите Ваське, чтоб он позвонил Ясику», - как-то так.
И стали с тех пор общаться.
Наташа была удивительно доброжелательной, приветливой, уютной, я её представляла совсем другой. Думала, что она нетерпима, и что сноб, думала, - а этого и в помине не было.
Она была очень естественной, легко восхищалась хоть чьими-нибудь фотографиями, хоть чужими стихами - сколько она их в своём жж помещала!
Обожала рассказывать про детей и внуков, говорила, что она легко простит дурные слова о своих стихах, но не о внуках! Страшно гордилась своими супами, котлетами, гостей просто закармливала.
И в Париже совсем прижилась - в крошечной квартирке в 14-ом возле Алезии. По летним вечерам в её окна довольно высокого, не помню какого, этажа, било солнце, а за окном цветы, кажется, красная герань - такой парижский цветок...
В последний раз мы виделись летом 2013-го... В первый раз после васькиной смерти. У неё жила тогда Доминик, с которой они подружились на почве переводов с польского. И как раз тогда они вместе приехали из Варшавы. Наташа очень много ездила и по России, и в Польшу, которую ощущала совершенно родной.
Мы пришли втроём - с Бегемотом и колькиной мамой Ленкой. Мир очень невелик - только мы собрались ужинать, как забежала к ней по-соседски Эля, биолог из института Кюри, которую незадолго до того привёл ко мне в гости Вася...
Забежала на минуту, но осталась, потому что нельзя было уйти, не поев супа.
Наташа поставила на стол стопку водки для Васьки и куском чёрного хлеба её накрыла. Никто из нас троих об этом обычае не знал...
Солнце било в окна, котлеты скворчали на сковородке... Потом кто-то пошёл на кухню за добавкой...
Кажется, как раз тогда Наташа говорила, что срослась с Парижем, что не представляет для себя какой-нибудь иной непарижской жизни.
Я по её просьбе подарила ей «ежжедневник», а она мне сборник Игоря Булатовского, который Булатовский Ваське в подарок прислал.
…
Собственные наташины стихи - как всегда у неё, короткие, лёгким невесомым касаньем стихи, - чёрно-белые минималистские стихи - мне в последние годы почти все они нравились...
Потом жарким вечером мы ехали домой на автобусе - шли к остановке мимо уличных летних пятничных столиков, - народ пьёт вино, пиво, - и смотришь будто в чужие окна, будто на тех, у кого всё всегда в порядке, на сказочную жизнь глядишь...
...
Из шести человек, сидевших за столом, нет двоих - Доминик совсем безвременно умерла - впрочем, нельзя умереть не безвременно, ну, разве что потерять голову и умереть до смерти...