Чехарда (про Нюшу, про маму, про нас с Васькой, про Бегемота и даже про наши железные машины)
Предыдущее
***
Жизнь строится из чепухи, из картинок, отпечатавшихся на сетчатке. Из интонации, из фразы, засевшей где-то в подсознании, и вдруг выпрыгнувшей в самый неожиданный момент. Жизнь строится из неверия в смерть...
Из просвеченных насквозь пятен, которые цепляясь друг за друга, создают прерывистую непрерывность повседневности.
Начало новой жизни - детство новой жизни - оно как и всякое детство тянется, полное событий, и запах свежего огурца смешивается с цветеньем лип.
Нюшу выпустили из красной сумки на молнии только дома. Она вывалилась оттуда, на толстых, выданных на вырост лапах месячного щенка, перевалилась в коридор и там победно и требовательно тявкнула. Ваську охватил родительский идиотский восторг: «ух ты, как взрослая!» Нифига не как взрослая она гавкнула, а тонким противным голосом.
А на третий день Нюша вдруг исчезла. Зовём - не отзывается, - в одной комнате нет, в другой нет... Мы втроём с Васькой и с мамой метались по квартире, по лестнице, обвиняя последнего входившего в дверь в том, что этот последний (кажется, я) не заметил, как Нюша выскочила из дома. Не помню, кто из нас догадался с фонариком полезть в тихую пыль под диван - Нюша спала там мирным младенческим сном...
Каждый день на работе я вспоминала - а дома ньюфёнок - и рот расплывался до ушей - а потом они за мной приезжали - Васька с Нюшей - сначала на зелёной лягушачьей бээмве, а потом на голубом упитанном форде.
Бээмве Васька купил у местного цветочника ещё перед Новым годом, до меня, и более бессмысленного приобретения нельзя себе представить. Ясное дело, бээмве - машина для подростков - у неё рывок! И васькиному ковбойскому духу этот рывок был в радость. Конечно, он мог долго говорить про то, как рывок увеличивает безопасность, и как однажды на дороге ему удалось выскочить из гармошки - ррраз - и вбок - рывком! И ясное дело, денег на бээмве, даже на самую завялящую, у него не было и быть не могло. Но ещё осенью старый васькин ситроен решительно отказался ходить в гору, - только, когда его пихали в зад, рыча, полз. Васька стал искать новое старое корыто, и тут ему подвернулось объявление - цветочник продавал машину своей матушки - «да, она и не ездила совсем, эта машина - в гараже колёса отсиживала.» Ну, а что лет ей почти сто - дык бывают старички-боровички, которые молодым зададут. Короче, Васька старушенцию купил в рассрочку, и мы долго ещё платили за неё то ли 500 франков в месяц, то ли 600.
Это потом, через несколько лет, кто-то из народных умельцев, чинивших наши машины, рассказал Ваське, что покупать машины, жизнь которых мирно протекла в гараже, не имеет смысла, что у них рассыхаются какие-то там трубочки от долгого неиспользования.
В общем, машинка сломалась практически сразу, Васька повёл ее в гараж, перед отъездом в Москву - бодро говорил мне что-то про синий дым и поршневые кольца, а когда вернулся из Москвы, с неподдельным интересом узнал, что починка этих самых колец-неколец обошлась существенно дороже, чем он думал, - прям скажем, очень дорого.
Ну, и почти сразу в столетней красавице отказал ручной тормоз. Тут уж мы стали ездить на голубеньком форде-автомате, купленном осенью в расчёте на то, что я сдам на права, у приятеля, который приобрёл его для своей жены, но потом ему подвернулось что-то ещё более толстое надёжное и конечно тоже с автоматической передачей - типичная машина для жены. Васька поварчивал сначала, потому что где тот волшебный рывок - раз и взлетел, - но потом ему очень понравилось ездить на машине с автоматической коробкой - настолько, что следующее старое корыто с ручными передачами двигалось под ним, как норовистая лошадь. Потом, правда, объездил.
Бээмве всё ж послужила - через некоторое время сломалась бегемочья машина, Бегемот пересел в бээмве и даже бодро и гордо справлялся с ней в Альпах без ручного тормоза.
Про то, что тормоза у нас в машине нет, мы узнали на собственной шкуре. Мы отправились втроём с мамой в музей Монмартра и поставили машинку на склоне - половина монмартрских улиц вниз или вверх (смотря откуда глядеть) под тридцать градусов - а когда обратно пришли, и мы с мамой плюхнулись на свои места, а Васька ещё нет, машинка решила бодро покатиться вниз, - Васька остановил её на ходу, как та самая русская женщина - за руль и на скаку на педаль. Через несколько лет после той истории ему случилось в подворотне под уклон так же останавливать машину Ефима Григорьича Эткинда. Народ собрался на какую-то конференцию, а Е.Г. беспечно вышел из машины, чтоб что-то узнать, перед тем, как запарковаться. Хорошо, что мы случились рядом и пешком.
Ну а закончила бээмвэ свои дни крайне бесславно. Она не прошла техосмотра и после такого позора было решено её продать - тогда как раз русские умельцы, заставлявшие ездить железные вёдра, покупали всякое старьё, чтоб перегнать в Москву, или ещё куда. К нам по объявлению в «Русской мысли» приехал циркач из московского цирка - попихал бээмвэшку в бока, поглядел на пожелтелое железо и сказал, что такая ржавая посудина тяжёлого климата родной страны не переживёт.
Но мы и тут не сдались - решили, что попробуем продать красавицу на запчасти. Объявление в «Русской мысли» появлялось некоторое время... А машины (старая рухлядь) меж тем не могут занимать общественное пространство бесконечно, - они должны демонстрировать бдительной полиции, что иногда двигаются. Двигаться-то васькина любовь умела, но на неё давно уже не было страховки, и по этому случаю вместо того, чтоб своим ходом её передвигать, её тянули на верёвке, как тот бронепоезд из песни про тётю Надю, который по наблюдению машкиного первого мужа Кости своим плачевным состоянием показывал торжество советской экономики.
Объявление висело втуне, то есть кто-то нам иногда звонил, но дальше дело не пошло и в конце концов машина бээмве отъехала в грузовичке на машинное помойное кладбище ещё до того, как мы закончили платить за неё кредит.
Из окна офиса я видела, как Васька с Нюшей подъезжали, - как выходили из машины на газон - мааленькая мохнатая Нюша где-то ниже васькиных колен. И неслась вниз к ним. Каждый раз я успевала понервничать - ведь между моим звонком о том, что за мной можно ехать и их волшебным появлением проходило время - в пути, за рулём - и я всегда дёргалась, когда Васька ехал, - в своём обычном привычном с детства страхе перед машинами и дорогами. И вообще, отвозя меня и привозя, Васька в день проезжал 18 километров целых четыре раза.
Мы повсюду ездили с Нюшей - хоть в магазин, хоть в Париж погулять. С Катей уже так не поступали - чёрт его знает почему - наверно, как родители, которые с младшими детьми не проделывают тех глупостей, что вытворяли со старшими. Ну спрашивается, что собаке делать в магазине?
А города Катя так и боялась всю жизнь - так и осталась она деревенской после первых двух с половиной месяцев, проведённых на ферме. Так что даже в каком-нибудь Руане или другом небольшом городе, куда она изредка попадала, ей не больно нравилось, будто Херриота она прочла - про человека, которому в городе было не приноровиться - маленькими шагами там ходить приходилось.
А Нюша где только не гуляла - по городам и весям. В мае, когда ей было меньше трёх месяцев, мы с Васькой и с родителями гуляли с ней в Марэ. И нам навстречу попалась тётенька с небольшой собачкой корги. Сначала корги с Нюшей понюхались нос в нос, а потом корги бросилась на щенка. Нюша испугалась до полоумия, и когда папа подхватил её на руки, она обкакалась от ужаса. Тётенька тоже страшно испугалась, сказала, что за углом живёт её ветеринар, и что нам необходимо к нему тут же зайти, чтоб убедиться, что всё в порядке. Так мы и сделали, и в карточке у ветеринара оказалось записано, что корги неуравновешенная. Однако никаких следов покуса на Нюше не обнаружилось.
А через пару дней мы заметили у неё на голове будто висящий кусочек кожи без шерсти - Васька, конечно, тут же решил, что это всё-таки та сумасшедшая собака её покусала - в желании защищать своих и считать их всегда правыми не было Ваське равных, так что на башку той собаки опрокинулись самые разнообразные проклятия. Но к вечеру кусочек кожи отвалился - это был насосавшийся клещ. С того клеща на всех собаках я научилась выдёргивать их ногтями - в ярости - тут уж не до пинцета. Нюшу клещи особенно любили, а если учесть, что вероятно в связи с тем, что её взяли от мамы слишком маленькой, едва месяц исполнился, и она была не собакой, а человеком в своём мироощущении (собаками почти и не интересовалась, кроме нескольких любимых друзей), и человеком, активно защищающим своё право на privacy, выдёргиванье клешей было проблемой.
Однажды в Альпах летом, когда Нюше было года два, клещ впился ей в веко, почти что в глаз. Естественно, вытащить его из морды у собаки, отчаянно машущей башкой и щёлкающей зубами, не было ни малейшей возможности, и мы отправились к деревенскому ветеринару. Когда мы к нему приехали, его не было, обедал он - на месте была девочка-помощница. Она бодро схватила пинцет - делов-то клеща вынуть, но быстро поняла, что ей не справиться с мотающейся из стороны в сторону зубастой мордой, и сказала, что придётся ждать доктора. Доктор оказался мужичищей - натуральным коровьим доктором - увидев Нюшу, он прорычал "это что за дела" - молниеносным движением накинул ей на нос что-то вроде лассо из бинта и не менее молниеносно выдрал клеща и помазал глаз кремом. Когда он стянул с носа бинт, Нюша поглядела на него преданным взглядом. Уважааала! Настоящий мужик!
Денег с нас он не взял, проводил добрым советом - чем мазать, когда клещей вытягиваешь, и отправился по коровьим делам.
И ещё Нюша в самом начале жизни ела человечью еду - вообще-то потому, что были мы глупые и неопытные, и как-то не сразу сообразили, что собачья полезней и правильней. В начале жизни Васька варил Нюше суп из курицы и капусты, и морковки - в отличие от многих двуногих варёная морковка шла у Нюши по любви на втором месте - на первом был у неё сыр.
Однажды когда мы с Васькой и с Нюшей приехали с работы, мы увидели возле подъезда пожарную машину. Удивились, конечно - что там за пожар?
Вошли и обнаружили, что не ходит лифт - недовольные, отправились пешком на наш шестой этаж. На площадке оказались пожарные, которые собрались уже ломать нашу собственную дверь. На счастье, мы успели открыть её ключом. В квартире было довольно дымно. Нам велели не заходить и придержать собаку, потому что дым стелется понизу. На плите стояла кастрюля с нюшиным капустно-морковно-куриным супом - на чёрном дне побрякивали неопознаваемые кусочки чего-то.
Я решила, что сейчас нас оштрафуют на какую-нибудь ужасную сумму...
Но на нас даже не наорали, и морали не стали читать, что дескать, нехорошо уходя из дому, оставлять на плите кастрюлю с супом...
К счастью кошка Кошка к нам ещё тогда не приблудилась.
В самые первые совместные дни, ещё до папиного приезда, Васька, очень фотогеничный и очень любивший свои изображения (в ком из пишущих Нарцисс не ночевал?) показывал нам с мамой свои фотки, и были среди них невероятно театральные предотъездные, где Васька с окладистой бородой и в беретике играет в еврея. Естественно, никакой нужды в этом не было, но Васька с Ветой ходили перед отъездом на всякие сборища отъезжантов, и им нравился маскарад. Из васькиных рассказов про эти собрания я запомнила, что был там некий Соломон, у которого Вета как-то осведомилась, спит ли он в шляпе.
В начале семидесятых уехавших было ещё мало, письма их читались вслух и бурно обсуждались - причём мы ухитрялись с апломбом, свойственным никуда и никогда не выезжавшим русским, рассуждать про заграничную жизнь и осуждать глупых зарвавшихся авторов. Например, кто-то из Израиля говорил, что ему до смерти надоели курицы да апельсины, а кто-то из Америки сообщал, что готов жить в маленьком городишке, но чтоб там хоть был симфонический оркестр...
Что до бород, то вообще-то в семидесятые они распространились неимоверно и несли некую социальную роль - были почти что внешним знаком принадлежности к «своим» - к оппозиционным диссиденствующим интеллигентам - бороды, горы, гитары... У Васьки есть слабое стихотворение в этой знаковой системе - «костры у моря».
Совершенно не помню, кто из нас предложил попробовать отрастить бороду, Васька, или я.
Выросла она быстро - пегая полуседая. Мама оглядела Ваську критическим взглядом и сказала, что, наверно, мне следовало бы увести у Любовь Григорьевны Абрам Михалыча (это бегемочьи родители), если мне нравится такая седая борода - Абрам Михалычу было тогда 90.
В общем, бороду сбрили, а усы оставили, и стал Васька в своей эфиопско-русско-татарско-польско-еврейской смеси кровей вылитым хохлом! Гарным хлопцем!
В первый викенд нашей общей жизни мы втроём с мамой, вчетвером с полуторамесячной Нюшей поехали на Луару.
Вдоль реки вечером тополя стояли золотые. В блестящих звенящих кольчугах. Я уже давно жила во Франции, тыщу раз проходила сквозь тополиный строй весной, но впервые там на Луаре увидела это золото...
Потом мы ужинали в совершенно пустом ресторанчике маленькой гостиницы. Деревенская чистота, веселёнькие обои. Нюшу мы в соответствии с васькиными представлениями кормили сырым мясом, и ночью она его срыгивала по всему номеру, а мы убирали.
Утром поехали в какой-то замок в пустом парке вверх по склону. Пахло перекопанной остро-весенней землёй, воздух зеленел от юных листьев.
Потом отправились в Шенонсо - в замок на мосту - тогда толпы были всё ж меньшие, чем теперь. Мама несла Нюшу на руках, и Васька страшно беспокоился, что она её уронит в воду, прямо в речку Шер.
А вечером мы ехали через тёмную деревню, машина подскакивала на булыжниках - и единственное светлое окно - кафе на центральной площади - вся деревня наверняка там - вино пьют, в карты играют. И мы одинокой лодочкой - свет наших фар озёрами на дороге, - раздвигал тёмный лес.
***
Жизнь строится из чепухи, из картинок, отпечатавшихся на сетчатке. Из интонации, из фразы, засевшей где-то в подсознании, и вдруг выпрыгнувшей в самый неожиданный момент. Жизнь строится из неверия в смерть...
Из просвеченных насквозь пятен, которые цепляясь друг за друга, создают прерывистую непрерывность повседневности.
Начало новой жизни - детство новой жизни - оно как и всякое детство тянется, полное событий, и запах свежего огурца смешивается с цветеньем лип.
Нюшу выпустили из красной сумки на молнии только дома. Она вывалилась оттуда, на толстых, выданных на вырост лапах месячного щенка, перевалилась в коридор и там победно и требовательно тявкнула. Ваську охватил родительский идиотский восторг: «ух ты, как взрослая!» Нифига не как взрослая она гавкнула, а тонким противным голосом.
А на третий день Нюша вдруг исчезла. Зовём - не отзывается, - в одной комнате нет, в другой нет... Мы втроём с Васькой и с мамой метались по квартире, по лестнице, обвиняя последнего входившего в дверь в том, что этот последний (кажется, я) не заметил, как Нюша выскочила из дома. Не помню, кто из нас догадался с фонариком полезть в тихую пыль под диван - Нюша спала там мирным младенческим сном...
Каждый день на работе я вспоминала - а дома ньюфёнок - и рот расплывался до ушей - а потом они за мной приезжали - Васька с Нюшей - сначала на зелёной лягушачьей бээмве, а потом на голубом упитанном форде.
Бээмве Васька купил у местного цветочника ещё перед Новым годом, до меня, и более бессмысленного приобретения нельзя себе представить. Ясное дело, бээмве - машина для подростков - у неё рывок! И васькиному ковбойскому духу этот рывок был в радость. Конечно, он мог долго говорить про то, как рывок увеличивает безопасность, и как однажды на дороге ему удалось выскочить из гармошки - ррраз - и вбок - рывком! И ясное дело, денег на бээмве, даже на самую завялящую, у него не было и быть не могло. Но ещё осенью старый васькин ситроен решительно отказался ходить в гору, - только, когда его пихали в зад, рыча, полз. Васька стал искать новое старое корыто, и тут ему подвернулось объявление - цветочник продавал машину своей матушки - «да, она и не ездила совсем, эта машина - в гараже колёса отсиживала.» Ну, а что лет ей почти сто - дык бывают старички-боровички, которые молодым зададут. Короче, Васька старушенцию купил в рассрочку, и мы долго ещё платили за неё то ли 500 франков в месяц, то ли 600.
Это потом, через несколько лет, кто-то из народных умельцев, чинивших наши машины, рассказал Ваське, что покупать машины, жизнь которых мирно протекла в гараже, не имеет смысла, что у них рассыхаются какие-то там трубочки от долгого неиспользования.
В общем, машинка сломалась практически сразу, Васька повёл ее в гараж, перед отъездом в Москву - бодро говорил мне что-то про синий дым и поршневые кольца, а когда вернулся из Москвы, с неподдельным интересом узнал, что починка этих самых колец-неколец обошлась существенно дороже, чем он думал, - прям скажем, очень дорого.
Ну, и почти сразу в столетней красавице отказал ручной тормоз. Тут уж мы стали ездить на голубеньком форде-автомате, купленном осенью в расчёте на то, что я сдам на права, у приятеля, который приобрёл его для своей жены, но потом ему подвернулось что-то ещё более толстое надёжное и конечно тоже с автоматической передачей - типичная машина для жены. Васька поварчивал сначала, потому что где тот волшебный рывок - раз и взлетел, - но потом ему очень понравилось ездить на машине с автоматической коробкой - настолько, что следующее старое корыто с ручными передачами двигалось под ним, как норовистая лошадь. Потом, правда, объездил.
Бээмве всё ж послужила - через некоторое время сломалась бегемочья машина, Бегемот пересел в бээмве и даже бодро и гордо справлялся с ней в Альпах без ручного тормоза.
Про то, что тормоза у нас в машине нет, мы узнали на собственной шкуре. Мы отправились втроём с мамой в музей Монмартра и поставили машинку на склоне - половина монмартрских улиц вниз или вверх (смотря откуда глядеть) под тридцать градусов - а когда обратно пришли, и мы с мамой плюхнулись на свои места, а Васька ещё нет, машинка решила бодро покатиться вниз, - Васька остановил её на ходу, как та самая русская женщина - за руль и на скаку на педаль. Через несколько лет после той истории ему случилось в подворотне под уклон так же останавливать машину Ефима Григорьича Эткинда. Народ собрался на какую-то конференцию, а Е.Г. беспечно вышел из машины, чтоб что-то узнать, перед тем, как запарковаться. Хорошо, что мы случились рядом и пешком.
Ну а закончила бээмвэ свои дни крайне бесславно. Она не прошла техосмотра и после такого позора было решено её продать - тогда как раз русские умельцы, заставлявшие ездить железные вёдра, покупали всякое старьё, чтоб перегнать в Москву, или ещё куда. К нам по объявлению в «Русской мысли» приехал циркач из московского цирка - попихал бээмвэшку в бока, поглядел на пожелтелое железо и сказал, что такая ржавая посудина тяжёлого климата родной страны не переживёт.
Но мы и тут не сдались - решили, что попробуем продать красавицу на запчасти. Объявление в «Русской мысли» появлялось некоторое время... А машины (старая рухлядь) меж тем не могут занимать общественное пространство бесконечно, - они должны демонстрировать бдительной полиции, что иногда двигаются. Двигаться-то васькина любовь умела, но на неё давно уже не было страховки, и по этому случаю вместо того, чтоб своим ходом её передвигать, её тянули на верёвке, как тот бронепоезд из песни про тётю Надю, который по наблюдению машкиного первого мужа Кости своим плачевным состоянием показывал торжество советской экономики.
Объявление висело втуне, то есть кто-то нам иногда звонил, но дальше дело не пошло и в конце концов машина бээмве отъехала в грузовичке на машинное помойное кладбище ещё до того, как мы закончили платить за неё кредит.
Из окна офиса я видела, как Васька с Нюшей подъезжали, - как выходили из машины на газон - мааленькая мохнатая Нюша где-то ниже васькиных колен. И неслась вниз к ним. Каждый раз я успевала понервничать - ведь между моим звонком о том, что за мной можно ехать и их волшебным появлением проходило время - в пути, за рулём - и я всегда дёргалась, когда Васька ехал, - в своём обычном привычном с детства страхе перед машинами и дорогами. И вообще, отвозя меня и привозя, Васька в день проезжал 18 километров целых четыре раза.
Мы повсюду ездили с Нюшей - хоть в магазин, хоть в Париж погулять. С Катей уже так не поступали - чёрт его знает почему - наверно, как родители, которые с младшими детьми не проделывают тех глупостей, что вытворяли со старшими. Ну спрашивается, что собаке делать в магазине?
А города Катя так и боялась всю жизнь - так и осталась она деревенской после первых двух с половиной месяцев, проведённых на ферме. Так что даже в каком-нибудь Руане или другом небольшом городе, куда она изредка попадала, ей не больно нравилось, будто Херриота она прочла - про человека, которому в городе было не приноровиться - маленькими шагами там ходить приходилось.
А Нюша где только не гуляла - по городам и весям. В мае, когда ей было меньше трёх месяцев, мы с Васькой и с родителями гуляли с ней в Марэ. И нам навстречу попалась тётенька с небольшой собачкой корги. Сначала корги с Нюшей понюхались нос в нос, а потом корги бросилась на щенка. Нюша испугалась до полоумия, и когда папа подхватил её на руки, она обкакалась от ужаса. Тётенька тоже страшно испугалась, сказала, что за углом живёт её ветеринар, и что нам необходимо к нему тут же зайти, чтоб убедиться, что всё в порядке. Так мы и сделали, и в карточке у ветеринара оказалось записано, что корги неуравновешенная. Однако никаких следов покуса на Нюше не обнаружилось.
А через пару дней мы заметили у неё на голове будто висящий кусочек кожи без шерсти - Васька, конечно, тут же решил, что это всё-таки та сумасшедшая собака её покусала - в желании защищать своих и считать их всегда правыми не было Ваське равных, так что на башку той собаки опрокинулись самые разнообразные проклятия. Но к вечеру кусочек кожи отвалился - это был насосавшийся клещ. С того клеща на всех собаках я научилась выдёргивать их ногтями - в ярости - тут уж не до пинцета. Нюшу клещи особенно любили, а если учесть, что вероятно в связи с тем, что её взяли от мамы слишком маленькой, едва месяц исполнился, и она была не собакой, а человеком в своём мироощущении (собаками почти и не интересовалась, кроме нескольких любимых друзей), и человеком, активно защищающим своё право на privacy, выдёргиванье клешей было проблемой.
Однажды в Альпах летом, когда Нюше было года два, клещ впился ей в веко, почти что в глаз. Естественно, вытащить его из морды у собаки, отчаянно машущей башкой и щёлкающей зубами, не было ни малейшей возможности, и мы отправились к деревенскому ветеринару. Когда мы к нему приехали, его не было, обедал он - на месте была девочка-помощница. Она бодро схватила пинцет - делов-то клеща вынуть, но быстро поняла, что ей не справиться с мотающейся из стороны в сторону зубастой мордой, и сказала, что придётся ждать доктора. Доктор оказался мужичищей - натуральным коровьим доктором - увидев Нюшу, он прорычал "это что за дела" - молниеносным движением накинул ей на нос что-то вроде лассо из бинта и не менее молниеносно выдрал клеща и помазал глаз кремом. Когда он стянул с носа бинт, Нюша поглядела на него преданным взглядом. Уважааала! Настоящий мужик!
Денег с нас он не взял, проводил добрым советом - чем мазать, когда клещей вытягиваешь, и отправился по коровьим делам.
И ещё Нюша в самом начале жизни ела человечью еду - вообще-то потому, что были мы глупые и неопытные, и как-то не сразу сообразили, что собачья полезней и правильней. В начале жизни Васька варил Нюше суп из курицы и капусты, и морковки - в отличие от многих двуногих варёная морковка шла у Нюши по любви на втором месте - на первом был у неё сыр.
Однажды когда мы с Васькой и с Нюшей приехали с работы, мы увидели возле подъезда пожарную машину. Удивились, конечно - что там за пожар?
Вошли и обнаружили, что не ходит лифт - недовольные, отправились пешком на наш шестой этаж. На площадке оказались пожарные, которые собрались уже ломать нашу собственную дверь. На счастье, мы успели открыть её ключом. В квартире было довольно дымно. Нам велели не заходить и придержать собаку, потому что дым стелется понизу. На плите стояла кастрюля с нюшиным капустно-морковно-куриным супом - на чёрном дне побрякивали неопознаваемые кусочки чего-то.
Я решила, что сейчас нас оштрафуют на какую-нибудь ужасную сумму...
Но на нас даже не наорали, и морали не стали читать, что дескать, нехорошо уходя из дому, оставлять на плите кастрюлю с супом...
К счастью кошка Кошка к нам ещё тогда не приблудилась.
В самые первые совместные дни, ещё до папиного приезда, Васька, очень фотогеничный и очень любивший свои изображения (в ком из пишущих Нарцисс не ночевал?) показывал нам с мамой свои фотки, и были среди них невероятно театральные предотъездные, где Васька с окладистой бородой и в беретике играет в еврея. Естественно, никакой нужды в этом не было, но Васька с Ветой ходили перед отъездом на всякие сборища отъезжантов, и им нравился маскарад. Из васькиных рассказов про эти собрания я запомнила, что был там некий Соломон, у которого Вета как-то осведомилась, спит ли он в шляпе.
В начале семидесятых уехавших было ещё мало, письма их читались вслух и бурно обсуждались - причём мы ухитрялись с апломбом, свойственным никуда и никогда не выезжавшим русским, рассуждать про заграничную жизнь и осуждать глупых зарвавшихся авторов. Например, кто-то из Израиля говорил, что ему до смерти надоели курицы да апельсины, а кто-то из Америки сообщал, что готов жить в маленьком городишке, но чтоб там хоть был симфонический оркестр...
Что до бород, то вообще-то в семидесятые они распространились неимоверно и несли некую социальную роль - были почти что внешним знаком принадлежности к «своим» - к оппозиционным диссиденствующим интеллигентам - бороды, горы, гитары... У Васьки есть слабое стихотворение в этой знаковой системе - «костры у моря».
Совершенно не помню, кто из нас предложил попробовать отрастить бороду, Васька, или я.
Выросла она быстро - пегая полуседая. Мама оглядела Ваську критическим взглядом и сказала, что, наверно, мне следовало бы увести у Любовь Григорьевны Абрам Михалыча (это бегемочьи родители), если мне нравится такая седая борода - Абрам Михалычу было тогда 90.
В общем, бороду сбрили, а усы оставили, и стал Васька в своей эфиопско-русско-татарско-польско-еврейской смеси кровей вылитым хохлом! Гарным хлопцем!
В первый викенд нашей общей жизни мы втроём с мамой, вчетвером с полуторамесячной Нюшей поехали на Луару.
Вдоль реки вечером тополя стояли золотые. В блестящих звенящих кольчугах. Я уже давно жила во Франции, тыщу раз проходила сквозь тополиный строй весной, но впервые там на Луаре увидела это золото...
Потом мы ужинали в совершенно пустом ресторанчике маленькой гостиницы. Деревенская чистота, веселёнькие обои. Нюшу мы в соответствии с васькиными представлениями кормили сырым мясом, и ночью она его срыгивала по всему номеру, а мы убирали.
Утром поехали в какой-то замок в пустом парке вверх по склону. Пахло перекопанной остро-весенней землёй, воздух зеленел от юных листьев.
Потом отправились в Шенонсо - в замок на мосту - тогда толпы были всё ж меньшие, чем теперь. Мама несла Нюшу на руках, и Васька страшно беспокоился, что она её уронит в воду, прямо в речку Шер.
А вечером мы ехали через тёмную деревню, машина подскакивала на булыжниках - и единственное светлое окно - кафе на центральной площади - вся деревня наверняка там - вино пьют, в карты играют. И мы одинокой лодочкой - свет наших фар озёрами на дороге, - раздвигал тёмный лес.