70 лет назад. Закат церковного обновленчества
В этом году, 25 июля, исполнилось 70 лет со дня смерти лидера обновленческого движения в русской православной церкви, митрополита Александра Введенского. Это была неудавшаяся (или, по другим оценкам, удавшаяся, но не так, как хотели сами обновленцы) попытка реформации православия. Может показаться, что эта тема имеет только историческое значение - но нет, не так, последствия этой реформации или "недореформации" сказываются и сейчас, хотя оценивать их можно, конечно, по-разному.
«Высокий, черноволосый, коротко подстриженный, с чёрной маленькой бородкой и огромным носом, резким профилем, в чёрной рясе с золотым крестом, Введенский производил сильное впечатление. Шрам на голове дополнял картину. Какая-то старуха при выходе Введенского из храма Христа Спасителя ударила его камнем, и Введенский несколько месяцев лежал в больнице. На память Введенский цитировал на разных языках целые страницы». (В. Шаламов)
Писатель Варлам Шаламов (о котором я, кстати, вспоминал совсем недавно), бывший сыном священника-обновленца, писал о Введенском:
«Знаменитого столичного оратора двадцатых годов митрополита Александра Введенского я слышал много раз в антирелигиозных диспутах, которых тогда было очень много. Введенский разъезжал с лекциями по России, вербуя сторонников в обновленческую церковь, да и в Москве его проповеди в храме Христа Спасителя или диспут с Луначарским в театре - собирали неисчислимые толпы. И было что послушать. Дважды на него совершалось покушение, дважды ему разбивали лоб камнями, как антихристу, какие-то черносотенные старушки. Радикальное крыло православной церкви, которое возглавлял Введенский, называлось «Союзом древле-апостольской церкви» (или более кратко - «Живая церковь»). [...] Христос в понимании Введенского - земной революционер невиданного масштаба. Толстовскую концепцию о непротивлении злу Введенский высмеивал многократно и жестоко. Напоминал о том, что евангельскому Христу более подходит формула «не мир, но меч», а не «не противься злому насилием». Именно насилие применял Христос, изгоняя торгующих из храма... Идея союза с передовой наукой, борьба со всякой магией, колдовством, понимание обрядности в свете критического разума - тоже было идеей Введенского."
В июне 1941 года в Москву приехала фотокорреспондент американского журнала «Life» - Маргарет Бурк-Уайт. Её пребывание совпало с началом Великой Отечественной войны. Она пробыла в СССР два месяца и сделала уникальные фотографии, в том числе и на церковные темы. На фото - Александр Введенский со своей женой
Введенский был блестящим оратором, проповедником и полемистом, быстро и точно находил меткий и остроумный ответ на любой вопрос. Например, о модном в 20-е годы лозунге «Религия - опиум для народа» Введенский говорил: «Мы можем принять этот лозунг Маркса. Да, религия - опиум. Лекарство. Но кто из вас, - следовал обводящий зал жест, - может сказать, что нравственно здоров». А каламбур Вольтера о том, что «верующий лавочник обманет меньше, чем неверующий лавочник» Введенский комментировал так: «Если это так, одного этого достаточно, чтобы оправдать существование религии».
Шаламов считал: "Обновленческое движение погибло из-за своего дон-кихотства - у обновленцев было запрещено брать плату за требы - это было одним из основных принципов. Обновленческие священники были обречены на нищету с самого начала; и тихоновцы, и сергиевцы как раз брали плату - на том стояли и быстро разбогатели".
Александр Введенский со своим сыном от первого брака, с женой и сыном, у себя дома, 1941 год
След в истории оставили публичные диспуты наркома просвещения Анатолия Луначарского и Александра Введенского. В. Шаламов описывал свой единственный разговор с Введенским перед таким диспутом:
"Из самых высоких ораторских зрелищ того ораторского века были безусловно диспуты Луначарский - Введенский. Их было много: "Бог ли Христос?", "Христианство и коммунизм!". Попасть на эти диспуты было очень трудно, не потому, что они были платные, - это ограждение пройти было совершенно невозможно даже таким специалистам, как я и мой ближайший друг, студент того же курса и факультета МГУ, что и я. "У нас сорвались все попытки хоть какой-нибудь бумажкой заручиться. Оставался день до диспута, и я решился на крайнюю меру. Шапиро пришла мысль пойти и попросить контрамарки, но не у Луначарского и его многочисленного окружения - а у Введенского. "В этом есть что-то - комсомолец МГУ у архиепископа - обязательно даст", - рассуждал Шапиро. Но кто пойдёт? Кто будет говорить? И что? Но у меня сразу же сверкнул в голове план, и мы помчались в Троицкое подворье отыскивать Священный Синод, а там получить домашний адрес епископа.
По узким, заставленным шкафами коридорам, мы добрались до канцелярии Священного Синода. Одна единственная комната с единственным столом. Сидевший за столом человек встал и сказал, что архиепископа сейчас нет.
- А где он живёт?
- Да тут и живёт, - сказал канцелярист, - вот тут за дверью. Что ему сказать, если он дома? Кто его спрашивает?
- Скажите, что его спрашивает сын священника Шаламова из Вологды.
Закрытая дверь сейчас же распахнулась, и Введенский вошёл в комнату, очевидно, стоял за дверью и слышал наш разговор. Дома он был в вельветовом пиджаке и полосатых каких-то брюках.
Я изложил нашу просьбу.
- Охотно, - сказал Введенский, сел к столу и, выдвинув ящик стола, взял тонкий листок с типографским адресом и написал: "На два лица, А.В."
- С удовольствием выполняю просьбу, - сказал Введенский. - Прекрасно помню вашего отца. Это слепой священник, чьё духовное зрение видит гораздо дальше и глубже, чем зрение обыкновенных людей.
Я, разумеется, написал об этом отцу и доставил ему большое удовольствие."
А вот как происходил сам диспут:
"Диспут "Бог ли Христос?" - Луначарский - Введенский. Быстро работая локтями, мы добрались до первого контроля и попали во внутреннюю цепь - добровольцев, которые сами, каждый вызвался на эту работу, чтобы послушать двух знаменитых ораторов.
Мы постарались проникнуть в партер, и нам это удалось. Хотя, конечно, все время пришлось стоять. Но это не имело никакого значения. ... Александр Введенский вышел в чёрной рясе, перекрещенной цепями креста и панагии, черноволосый, смуглый, горбоносый. Вышел и сел за длинный красный стол без всякой застилки, где в президиуме уже сидели лица разного революционного калибра - от народовольца вроде Николая Морозова до социал-демократов вроде Льва Дейча. ... Взрывы аплодисментов, требующих начала - существует такой вид аплодисментов, становились всё чаще. Наконец, Луначарский встал и пошёл к трибуне, разложил на ней листки и начал свой доклад - одно из тех пятидесяти выступлений Луначарского, которые довелось слушать мне, тогдашнему студенту. Луначарский был нашим любимцем. Это был культурный, образованный человек, чуть-чуть злоупотреблявший этой культурой, почему недруги из нашей же среды звали его "краснобай"."
Заседание обновленческого Священного Синода, 1926 год
Из воспоминаний другого слушателя диспута и участника обновленческого движения (а потом, в 60-е годы - советского диссидента и политзаключённого) Александра Краснова-Левитина:
"Воодушевление овладело оратором [Введенским], он ничего не слышал и не видел. Оно передалось в зал. Половина публики повскакала с мест. Луначарский на эстраде, видимо, тоже нервничал, менял места. После окончания - минута тишины. Потом взрыв аплодисментов. Антракт. В антракте сплошной гомон. Спорящие голоса. Взволнованные лица. Звонок. Речи ораторов-безбожников. Их никто не слушает. Но вот на трибуне снова Луначарский. Начал речь признанием: «Я не собираюсь конкурировать с высококвалифицированным религиозным гипнотизёром» (крики: «Ещё бы!»). Речь в юмористическом тоне, через который, однако, прорывается раздражение. Ссылка на Ленина. Аплодисменты, но холодные, официальные. Конец.
Верующие взволнованы. Выхожу на улицу. Помню обрывки реплик: «...но ведь женатый!» «Ну и пусть! Я ему ещё десять приведу! Пусть только проповедует!» Я прихожу домой в совершенно восторженном состоянии. Поля, которая тоже была со мной на диспуте, хотя и не всё поняла, но тоже в восторге. Долго не могу заснуть. Всё раздаётся в ушах чудесный тенор великого проповедника. С тех пор я не пропускал ни одного диспута."
Самый эффектный удар по оппоненту, оставшийся в истории, Введенский приберёг на конец диспута.
- Анатолий Васильевич считает, что человек произошел от обезьяны. Я же держусь другого мнения. Ну, что ж, каждому его родственники лучше известны.
Шаламов: "Буря аплодисментов приветствовала эти слова. Зал встал и аплодировал целых пятнадцать минут. И мы ждали, как же ответит Луначарский на такой удачный удар противника. Обойти этот вопрос было нельзя - по законам диалектических турниров того времени. Промолчать - значит признать поражение. Но Луначарский не промолчал. Всё заключительное слово он посвятил разбору аргументов содокладчика и казалось, что он уже от ответа уходит. Но Луначарский не ушёл, и мы удовлетворённо вздохнули.
- Вот архиепископ Введенский упрекнул меня за такое родство с обезьяной. Да, я считаю, что человек произошел от обезьяны. Но в том-то его гордость, что на протяжении сотен тысяч поколений он поднялся от пещеры неандертальца, от дубинки питекантропа до тонкой шпаги диалектики участника нашего сегодняшнего турнира, что всё это человек сделал без всякой помощи бога, а сам."
Обложка сборника полемических речей Луначарского и Введенского и карикатура на их диспут
Краснов-Левитин: "Введенский не укладывается ни в какие рамки, ни в какие правила школьной гомилетики. Амплитуда его как оратора поистине беспредельна. Иногда он - лектор. Однажды против него выступало 11 специалистов (это был диспут на тему « Наука и религия »). Он оперировал точными данными из высшей математики, биологии, физики. Оперировал теорией относительности, астрономическими терминами. Его оппоненты возражал ему, заикаясь от волнения, выглядели школьниками. Другой раз перед вами был трибун, Савонарола, который обличал, громил, а потом голос вдруг смягчался, и он, как бы всматриваясь в даль, говорил о весне, приходящей в мир, об обновлении мира тихостью Святого Духа. А иногда его речь была тихой исповедью, лирическим раздумьем о судьбах мира, о судьбах церкви. Тихая грусть как бы овевала слушателей. И тем неожиданнее был взрыв в конце. Призыв к вере, восторженное исповедание веры в Бога. Особенно впечатляюще он говорил о Христе, о Его любви. Христос - это единственная светящаяся точка в истории, в этом мире, в котором царствует хаос страстей. «Какой ужас, какая гибель в душе без Христа!» - восклицал он, и всех охватывал ужас..."
Краснов-Левитин описывал и диспут января 1928 года, где Введенский состязался со своими оппонентами по тихоновской или, как её тогда насмешливо называли, "мёртвой" церкви. И этот диспут блестящий полемист Введенский, по мнению Левитина, проиграл.
"От обновленцев выступал митрополит Введенский, от староцерковников - бывший ректор Петербургской Духовной Семинарии, в это время настоятель храма Волкова кладбища, прот. Кондратьев. Сначала говорил Введенский. Первая часть его доклада была посвящена порокам церкви. Он говорил о цезарепапизме, процитировал слова Юстиниана, обращённые к епископам, «бессмертные по цинизму»: «Моя воля - вот ваш канон». Рассказал о том, как в ризнице Пантелеймоновской церкви он нашёл старинную икону «Семь Вселенских Соборов». Посредине император Константин, а по бокам семь маленьких кружков - семь Вселенских Соборов. «Древний иконописец здесь графически изобразил значение в церкви императорской власти и вселенских соборов!» Он затем говорил о традиционном консерватизме церкви. Процитировав слова Канта, что верующие люди всегда идут в арьергарде научных достижений человечества», Введенский с жаром заявлял, что назначение верующих христиан - идти впереди человечества, нести горящий факел мудрости и справедливости среди кромешной тьмы. Он заявил, что церковь не должна быть музеем, где все тщательно запротоколировано, проинвентаризировано и покрыто вековой пылью. «Откройте окна, впустите свежий воздух, пусть ворвётся в церковь солнечный свет», - исступленно требовал он.
Затем говорил отец Кондратьев, старик с большой белой бородой. Он весьма ехидно заявил, обращаясь к Введенскому : «Вы не отказались от политики, а переменили политику. Спросите любую из наших женщин, кто вы такие. Она вам ответит кратко: "красные попы". (Смех, аплодисменты. Улыбается и Введенский.) «Вы не отказались от подчинения государству, а лишь переменили хозяина». ... Наконец, отец Кондратьев огласил сенсационный документ : секретный циркуляр, подписанный Введенским как заместителем председателя Синода, обращенный к епархиальным архиереям, в котором рекомендовалось (в случае необходимости) обращаться к органам власти для принятия административных мер против староцерковников. «Вот Ваш факел, который Вы хотите нести человечеству», - говорил отец Кондратьев, потрясая злополучным циркуляром в старческой руке. Взрыв аплодисментов одной части зала. Обновленцы смущённо молчат, впечатление потрясающее. Слово берёт Введенский, который говорит, что он всегда боролся с Красницким и всегда был против административных мер, но впечатление не в его пользу: тут и всё его красноречие бессильно. Затем выступают комсомольцы, сектанты. Наконец, слово предоставляется молодому, энергичному батюшке - отцу Борису (староцерковнику) из храма Бориса и Глеба на Калашниковой набережной. Краткое, но сильное выступление. О Введенском говорит : «Какой оратор, какие знания, какие способности. Но иногда от небольшой ошибки инженера может рухнуть грандиозный мост. Не случилось бы этого с Введенским! Он допустил одну, как будто и неважную, как будто только тактическую, ошибку: пошёл на временный союз с безбожниками. И от этой ошибки рухнет всё его сооружение». И заключительные слова отца Бориса: «Обновленчество, староцерковничество - это всё только эпизоды. Главное в другом: это арена расчищается для последнего смертного боя между вами, безбожниками, и нами, божниками». Гробовая тишина. Все ошеломлены смелостью священника..."
Александр Введенский умер в 1946 году, так и не примирившись с церковью патриарха Сергия (с которым, кстати, был хорошо знаком ещё по тем временам, когда тот сам был обновленцем, и вместе, в одном вагоне, ехал в эвакуацию в 1941 году). В 1944 году в газетах появилась переписка Введенского с И. В Сталиным. Введенский написал, что «желая принять посильное участие во всенародном подвиге, внёс 4 марта в Московскую городскую контору Госбанка мой драгоценный архиерейский наперсный усыпанный изумрудами крест». В ответе (опубликованном в «Известиях» 21 апреля 1944 года) Сталин вежливо благодарил Введенского от лица Красной армии и передавал свой привет, однако именовал его не «первоиерархом», а «Александром Ивановичем».
Вывод В. Шаламова: "Александр Введенский и был тем церковным реформатором, - их очень много в истории и не только России - чьи идеи одержали победу, отстранив и уничтожив самого новатора. То, что в русской церковной истории называется наследством патриарха Сергия - это и есть идеи Введенского, принятые на вооружение при отстранении их автора и главного идеолога".
Стенограмма диспута Введенского и Луначарского "Христианство или коммунизм" 20 сентября 1925 года:
http://www.runivers.ru/philosophy/chronograph/436128/
А в красной печати в 20-е годы обновленцам доставалось почти столь же крепко, как и их церковным оппонентам. И. Малютин. Карикатура на «красную церковь». «Среди некоторых церковных служителей возникла мысль об организации „красной церкви". „Если есть краскупы (красные купцы), - рассуждают они, - то почему же не могут существовать краспопы?"».
Много нынче развелось у нас церквей:
Есть живая», есть «живой» ещё живей!
Есть живейшая, и есть совсем «антик» -
Церкви новые пекутся каждый миг.
Церковь красную выдумывает поп,
Церкви новые заткнуть за пояс чтоб!
Рядом с Марксом - лик «божественный»
Христа, На иконе - серп и молот... Кра-со-та!
(«Крокодил». 1923 г.)
И. Малютин. Карикатура на «Живую церковь». «Уголок мол. Костюм № 1 - „Живая церковь". Костюм выходной: брюки по последнему берлинскому фасону (можно перешить из синей шёлковой рясы), пижама с широкими рукавами и с вышивками, воротник из малинового креп-де-шина с бейками. Шляпа-цилиндр. Костюм № 2 - „красная церковь". Костюм служебный: юбочка из парчи, манто с кокеткой, отороченное крестовидным шитьём, на ногах высокие дамские ботинки. Шляпа комбинированная.
Выкройки прилагаются». («Крокодил». 1923 г.).
Д. Моор. Карикатура на «Живую церковь». «Перерегистрация святых». «Живая церковь: - Позвольте, гражданин угодник. Всем известно, что Вы дворянского происхождения. Мы исключаем Вас из месяцеслова за шкурничество и оторванность от небесных масс» («Крокодил». 1922 г.).
«Высокий, черноволосый, коротко подстриженный, с чёрной маленькой бородкой и огромным носом, резким профилем, в чёрной рясе с золотым крестом, Введенский производил сильное впечатление. Шрам на голове дополнял картину. Какая-то старуха при выходе Введенского из храма Христа Спасителя ударила его камнем, и Введенский несколько месяцев лежал в больнице. На память Введенский цитировал на разных языках целые страницы». (В. Шаламов)
Писатель Варлам Шаламов (о котором я, кстати, вспоминал совсем недавно), бывший сыном священника-обновленца, писал о Введенском:
«Знаменитого столичного оратора двадцатых годов митрополита Александра Введенского я слышал много раз в антирелигиозных диспутах, которых тогда было очень много. Введенский разъезжал с лекциями по России, вербуя сторонников в обновленческую церковь, да и в Москве его проповеди в храме Христа Спасителя или диспут с Луначарским в театре - собирали неисчислимые толпы. И было что послушать. Дважды на него совершалось покушение, дважды ему разбивали лоб камнями, как антихристу, какие-то черносотенные старушки. Радикальное крыло православной церкви, которое возглавлял Введенский, называлось «Союзом древле-апостольской церкви» (или более кратко - «Живая церковь»). [...] Христос в понимании Введенского - земной революционер невиданного масштаба. Толстовскую концепцию о непротивлении злу Введенский высмеивал многократно и жестоко. Напоминал о том, что евангельскому Христу более подходит формула «не мир, но меч», а не «не противься злому насилием». Именно насилие применял Христос, изгоняя торгующих из храма... Идея союза с передовой наукой, борьба со всякой магией, колдовством, понимание обрядности в свете критического разума - тоже было идеей Введенского."
В июне 1941 года в Москву приехала фотокорреспондент американского журнала «Life» - Маргарет Бурк-Уайт. Её пребывание совпало с началом Великой Отечественной войны. Она пробыла в СССР два месяца и сделала уникальные фотографии, в том числе и на церковные темы. На фото - Александр Введенский со своей женой
Введенский был блестящим оратором, проповедником и полемистом, быстро и точно находил меткий и остроумный ответ на любой вопрос. Например, о модном в 20-е годы лозунге «Религия - опиум для народа» Введенский говорил: «Мы можем принять этот лозунг Маркса. Да, религия - опиум. Лекарство. Но кто из вас, - следовал обводящий зал жест, - может сказать, что нравственно здоров». А каламбур Вольтера о том, что «верующий лавочник обманет меньше, чем неверующий лавочник» Введенский комментировал так: «Если это так, одного этого достаточно, чтобы оправдать существование религии».
Шаламов считал: "Обновленческое движение погибло из-за своего дон-кихотства - у обновленцев было запрещено брать плату за требы - это было одним из основных принципов. Обновленческие священники были обречены на нищету с самого начала; и тихоновцы, и сергиевцы как раз брали плату - на том стояли и быстро разбогатели".
Александр Введенский со своим сыном от первого брака, с женой и сыном, у себя дома, 1941 год
След в истории оставили публичные диспуты наркома просвещения Анатолия Луначарского и Александра Введенского. В. Шаламов описывал свой единственный разговор с Введенским перед таким диспутом:
"Из самых высоких ораторских зрелищ того ораторского века были безусловно диспуты Луначарский - Введенский. Их было много: "Бог ли Христос?", "Христианство и коммунизм!". Попасть на эти диспуты было очень трудно, не потому, что они были платные, - это ограждение пройти было совершенно невозможно даже таким специалистам, как я и мой ближайший друг, студент того же курса и факультета МГУ, что и я. "У нас сорвались все попытки хоть какой-нибудь бумажкой заручиться. Оставался день до диспута, и я решился на крайнюю меру. Шапиро пришла мысль пойти и попросить контрамарки, но не у Луначарского и его многочисленного окружения - а у Введенского. "В этом есть что-то - комсомолец МГУ у архиепископа - обязательно даст", - рассуждал Шапиро. Но кто пойдёт? Кто будет говорить? И что? Но у меня сразу же сверкнул в голове план, и мы помчались в Троицкое подворье отыскивать Священный Синод, а там получить домашний адрес епископа.
По узким, заставленным шкафами коридорам, мы добрались до канцелярии Священного Синода. Одна единственная комната с единственным столом. Сидевший за столом человек встал и сказал, что архиепископа сейчас нет.
- А где он живёт?
- Да тут и живёт, - сказал канцелярист, - вот тут за дверью. Что ему сказать, если он дома? Кто его спрашивает?
- Скажите, что его спрашивает сын священника Шаламова из Вологды.
Закрытая дверь сейчас же распахнулась, и Введенский вошёл в комнату, очевидно, стоял за дверью и слышал наш разговор. Дома он был в вельветовом пиджаке и полосатых каких-то брюках.
Я изложил нашу просьбу.
- Охотно, - сказал Введенский, сел к столу и, выдвинув ящик стола, взял тонкий листок с типографским адресом и написал: "На два лица, А.В."
- С удовольствием выполняю просьбу, - сказал Введенский. - Прекрасно помню вашего отца. Это слепой священник, чьё духовное зрение видит гораздо дальше и глубже, чем зрение обыкновенных людей.
Я, разумеется, написал об этом отцу и доставил ему большое удовольствие."
А вот как происходил сам диспут:
"Диспут "Бог ли Христос?" - Луначарский - Введенский. Быстро работая локтями, мы добрались до первого контроля и попали во внутреннюю цепь - добровольцев, которые сами, каждый вызвался на эту работу, чтобы послушать двух знаменитых ораторов.
Мы постарались проникнуть в партер, и нам это удалось. Хотя, конечно, все время пришлось стоять. Но это не имело никакого значения. ... Александр Введенский вышел в чёрной рясе, перекрещенной цепями креста и панагии, черноволосый, смуглый, горбоносый. Вышел и сел за длинный красный стол без всякой застилки, где в президиуме уже сидели лица разного революционного калибра - от народовольца вроде Николая Морозова до социал-демократов вроде Льва Дейча. ... Взрывы аплодисментов, требующих начала - существует такой вид аплодисментов, становились всё чаще. Наконец, Луначарский встал и пошёл к трибуне, разложил на ней листки и начал свой доклад - одно из тех пятидесяти выступлений Луначарского, которые довелось слушать мне, тогдашнему студенту. Луначарский был нашим любимцем. Это был культурный, образованный человек, чуть-чуть злоупотреблявший этой культурой, почему недруги из нашей же среды звали его "краснобай"."
Заседание обновленческого Священного Синода, 1926 год
Из воспоминаний другого слушателя диспута и участника обновленческого движения (а потом, в 60-е годы - советского диссидента и политзаключённого) Александра Краснова-Левитина:
"Воодушевление овладело оратором [Введенским], он ничего не слышал и не видел. Оно передалось в зал. Половина публики повскакала с мест. Луначарский на эстраде, видимо, тоже нервничал, менял места. После окончания - минута тишины. Потом взрыв аплодисментов. Антракт. В антракте сплошной гомон. Спорящие голоса. Взволнованные лица. Звонок. Речи ораторов-безбожников. Их никто не слушает. Но вот на трибуне снова Луначарский. Начал речь признанием: «Я не собираюсь конкурировать с высококвалифицированным религиозным гипнотизёром» (крики: «Ещё бы!»). Речь в юмористическом тоне, через который, однако, прорывается раздражение. Ссылка на Ленина. Аплодисменты, но холодные, официальные. Конец.
Верующие взволнованы. Выхожу на улицу. Помню обрывки реплик: «...но ведь женатый!» «Ну и пусть! Я ему ещё десять приведу! Пусть только проповедует!» Я прихожу домой в совершенно восторженном состоянии. Поля, которая тоже была со мной на диспуте, хотя и не всё поняла, но тоже в восторге. Долго не могу заснуть. Всё раздаётся в ушах чудесный тенор великого проповедника. С тех пор я не пропускал ни одного диспута."
Самый эффектный удар по оппоненту, оставшийся в истории, Введенский приберёг на конец диспута.
- Анатолий Васильевич считает, что человек произошел от обезьяны. Я же держусь другого мнения. Ну, что ж, каждому его родственники лучше известны.
Шаламов: "Буря аплодисментов приветствовала эти слова. Зал встал и аплодировал целых пятнадцать минут. И мы ждали, как же ответит Луначарский на такой удачный удар противника. Обойти этот вопрос было нельзя - по законам диалектических турниров того времени. Промолчать - значит признать поражение. Но Луначарский не промолчал. Всё заключительное слово он посвятил разбору аргументов содокладчика и казалось, что он уже от ответа уходит. Но Луначарский не ушёл, и мы удовлетворённо вздохнули.
- Вот архиепископ Введенский упрекнул меня за такое родство с обезьяной. Да, я считаю, что человек произошел от обезьяны. Но в том-то его гордость, что на протяжении сотен тысяч поколений он поднялся от пещеры неандертальца, от дубинки питекантропа до тонкой шпаги диалектики участника нашего сегодняшнего турнира, что всё это человек сделал без всякой помощи бога, а сам."
Обложка сборника полемических речей Луначарского и Введенского и карикатура на их диспут
Краснов-Левитин: "Введенский не укладывается ни в какие рамки, ни в какие правила школьной гомилетики. Амплитуда его как оратора поистине беспредельна. Иногда он - лектор. Однажды против него выступало 11 специалистов (это был диспут на тему « Наука и религия »). Он оперировал точными данными из высшей математики, биологии, физики. Оперировал теорией относительности, астрономическими терминами. Его оппоненты возражал ему, заикаясь от волнения, выглядели школьниками. Другой раз перед вами был трибун, Савонарола, который обличал, громил, а потом голос вдруг смягчался, и он, как бы всматриваясь в даль, говорил о весне, приходящей в мир, об обновлении мира тихостью Святого Духа. А иногда его речь была тихой исповедью, лирическим раздумьем о судьбах мира, о судьбах церкви. Тихая грусть как бы овевала слушателей. И тем неожиданнее был взрыв в конце. Призыв к вере, восторженное исповедание веры в Бога. Особенно впечатляюще он говорил о Христе, о Его любви. Христос - это единственная светящаяся точка в истории, в этом мире, в котором царствует хаос страстей. «Какой ужас, какая гибель в душе без Христа!» - восклицал он, и всех охватывал ужас..."
Краснов-Левитин описывал и диспут января 1928 года, где Введенский состязался со своими оппонентами по тихоновской или, как её тогда насмешливо называли, "мёртвой" церкви. И этот диспут блестящий полемист Введенский, по мнению Левитина, проиграл.
"От обновленцев выступал митрополит Введенский, от староцерковников - бывший ректор Петербургской Духовной Семинарии, в это время настоятель храма Волкова кладбища, прот. Кондратьев. Сначала говорил Введенский. Первая часть его доклада была посвящена порокам церкви. Он говорил о цезарепапизме, процитировал слова Юстиниана, обращённые к епископам, «бессмертные по цинизму»: «Моя воля - вот ваш канон». Рассказал о том, как в ризнице Пантелеймоновской церкви он нашёл старинную икону «Семь Вселенских Соборов». Посредине император Константин, а по бокам семь маленьких кружков - семь Вселенских Соборов. «Древний иконописец здесь графически изобразил значение в церкви императорской власти и вселенских соборов!» Он затем говорил о традиционном консерватизме церкви. Процитировав слова Канта, что верующие люди всегда идут в арьергарде научных достижений человечества», Введенский с жаром заявлял, что назначение верующих христиан - идти впереди человечества, нести горящий факел мудрости и справедливости среди кромешной тьмы. Он заявил, что церковь не должна быть музеем, где все тщательно запротоколировано, проинвентаризировано и покрыто вековой пылью. «Откройте окна, впустите свежий воздух, пусть ворвётся в церковь солнечный свет», - исступленно требовал он.
Затем говорил отец Кондратьев, старик с большой белой бородой. Он весьма ехидно заявил, обращаясь к Введенскому : «Вы не отказались от политики, а переменили политику. Спросите любую из наших женщин, кто вы такие. Она вам ответит кратко: "красные попы". (Смех, аплодисменты. Улыбается и Введенский.) «Вы не отказались от подчинения государству, а лишь переменили хозяина». ... Наконец, отец Кондратьев огласил сенсационный документ : секретный циркуляр, подписанный Введенским как заместителем председателя Синода, обращенный к епархиальным архиереям, в котором рекомендовалось (в случае необходимости) обращаться к органам власти для принятия административных мер против староцерковников. «Вот Ваш факел, который Вы хотите нести человечеству», - говорил отец Кондратьев, потрясая злополучным циркуляром в старческой руке. Взрыв аплодисментов одной части зала. Обновленцы смущённо молчат, впечатление потрясающее. Слово берёт Введенский, который говорит, что он всегда боролся с Красницким и всегда был против административных мер, но впечатление не в его пользу: тут и всё его красноречие бессильно. Затем выступают комсомольцы, сектанты. Наконец, слово предоставляется молодому, энергичному батюшке - отцу Борису (староцерковнику) из храма Бориса и Глеба на Калашниковой набережной. Краткое, но сильное выступление. О Введенском говорит : «Какой оратор, какие знания, какие способности. Но иногда от небольшой ошибки инженера может рухнуть грандиозный мост. Не случилось бы этого с Введенским! Он допустил одну, как будто и неважную, как будто только тактическую, ошибку: пошёл на временный союз с безбожниками. И от этой ошибки рухнет всё его сооружение». И заключительные слова отца Бориса: «Обновленчество, староцерковничество - это всё только эпизоды. Главное в другом: это арена расчищается для последнего смертного боя между вами, безбожниками, и нами, божниками». Гробовая тишина. Все ошеломлены смелостью священника..."
Александр Введенский умер в 1946 году, так и не примирившись с церковью патриарха Сергия (с которым, кстати, был хорошо знаком ещё по тем временам, когда тот сам был обновленцем, и вместе, в одном вагоне, ехал в эвакуацию в 1941 году). В 1944 году в газетах появилась переписка Введенского с И. В Сталиным. Введенский написал, что «желая принять посильное участие во всенародном подвиге, внёс 4 марта в Московскую городскую контору Госбанка мой драгоценный архиерейский наперсный усыпанный изумрудами крест». В ответе (опубликованном в «Известиях» 21 апреля 1944 года) Сталин вежливо благодарил Введенского от лица Красной армии и передавал свой привет, однако именовал его не «первоиерархом», а «Александром Ивановичем».
Вывод В. Шаламова: "Александр Введенский и был тем церковным реформатором, - их очень много в истории и не только России - чьи идеи одержали победу, отстранив и уничтожив самого новатора. То, что в русской церковной истории называется наследством патриарха Сергия - это и есть идеи Введенского, принятые на вооружение при отстранении их автора и главного идеолога".
Стенограмма диспута Введенского и Луначарского "Христианство или коммунизм" 20 сентября 1925 года:
http://www.runivers.ru/philosophy/chronograph/436128/
А в красной печати в 20-е годы обновленцам доставалось почти столь же крепко, как и их церковным оппонентам. И. Малютин. Карикатура на «красную церковь». «Среди некоторых церковных служителей возникла мысль об организации „красной церкви". „Если есть краскупы (красные купцы), - рассуждают они, - то почему же не могут существовать краспопы?"».
Много нынче развелось у нас церквей:
Есть живая», есть «живой» ещё живей!
Есть живейшая, и есть совсем «антик» -
Церкви новые пекутся каждый миг.
Церковь красную выдумывает поп,
Церкви новые заткнуть за пояс чтоб!
Рядом с Марксом - лик «божественный»
Христа, На иконе - серп и молот... Кра-со-та!
(«Крокодил». 1923 г.)
И. Малютин. Карикатура на «Живую церковь». «Уголок мол. Костюм № 1 - „Живая церковь". Костюм выходной: брюки по последнему берлинскому фасону (можно перешить из синей шёлковой рясы), пижама с широкими рукавами и с вышивками, воротник из малинового креп-де-шина с бейками. Шляпа-цилиндр. Костюм № 2 - „красная церковь". Костюм служебный: юбочка из парчи, манто с кокеткой, отороченное крестовидным шитьём, на ногах высокие дамские ботинки. Шляпа комбинированная.
Выкройки прилагаются». («Крокодил». 1923 г.).
Д. Моор. Карикатура на «Живую церковь». «Перерегистрация святых». «Живая церковь: - Позвольте, гражданин угодник. Всем известно, что Вы дворянского происхождения. Мы исключаем Вас из месяцеслова за шкурничество и оторванность от небесных масс» («Крокодил». 1922 г.).