100 лет без Брюсова
Валерий Брюсов. Портрет работы С. В. Малютина. 1913
100 лет назад, 9 октября 1924 года, не стало Валерия Брюсова (1873-1924). Отлично помню день, когда началось моё школьное знакомство с его творчеством. Это было году в 1985-м, на заре перестройки. Молодая учительница - она была очень романтически идейно настроена и поддерживала тогда и большевиков, и перестройку - они ещё не пришли между собой в непримиримое противоречие - выписала на доске эпиграф к очередному уроку. Это было стихотворение Брюсова:
«О закрой свои бледные ноги».
По классу, когда мы прочли этот эпиграф, прокатился весёлый смешок.
Учительница спросила:
- Вы понимаете, что это моностих, что это не строчка из стихотворения, а всё стихотворение целиком?
По классу прокатилась ещё одна смеховая волна, даже посильнее первой... А вообще урок тот, посвящённый поэтам-символистам, а отчасти, кажется, и футуристам, был довольно интересным...
Собственно говоря, этим эпизодом школьное знакомство с произведениями Брюсова для меня и закончилось, потому что подробно его на уроках не изучали.
Александр Балагин. Кубо-шарж на Валерия Брюсова. 1915
Но Брюсов - в чём-то фигура уникальная. Разумеется, среди большевиков было немало людей и постарше поэта, который по возрасту приближался к 50 годам. Но это были старые революционеры, которые вступили в ряды социал-демократов ещё задолго до революции. А чтобы уже состоявшийся и широко известный писатель, не первой молодости, вступил в РКП(б) в 1920 году - это было исключительное явление.
Многие другие поэты и писатели оказались, прямо скажем, не на высоте своего предыдущего творчества, если совсем грубо - предали самих себя. Чего стоит, например, Константин Бальмонт (1867-1942), до революции сочинявший истерично-пафосные вирши, которые даже и сейчас любят цитировать многие левые. Особенно вот это:
Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима,
Наш царь - кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму - темно...
Наш царь - убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.
Годом позже, находясь в Париже, Бальмонт написал ещё более энергичное и требовательное, если это только можно себе представить, стихотворение на ту же тему, «Николаю Последнему»:
...Ты должен быть казнён рукою человека,
Быть может, собственной, привыкшей убивать,
Ты до чрезмерности душою стал калека,
Подобным жить нельзя, ты гнусности печать.
Ты осквернил себя, свою страну, все страны,
Что стонут под твоей уродливой пятой,
Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный,
Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой.
Природа выбрала тебя для завершенья
Всех богохульностей Романовской семьи,
Последыш мерзостный, ползучее сцепленье
Всех низостей, умри, позорны дни твои.
Лично мне вспоминается мнение Варлама Шаламова: «Искусство лишено права на проповедь. Никто никого учить не может, не имеет права учить». Но это, согласен, дело личного вкуса. Тут важно другое. Всё, о чём в своём невыносимо-трескучем стиле пел Бальмонт, свершилось. Произошла революция, бывший царь «встал на эшафот», а вернее, встал к стенке в ипатьевском подвале. Наивно спросят: наверное, поэт, чьё пророчество так точно сбылось, прославил тех, кто исполнил вынесенный им самим приговор, в своих новых стихах? Ан нет, как бы не так. Бальмонт в белой эмиграции стал прославлять борцов с революцией, любых, включая даже монархиста Мориса Конради, убийцу революционера Вацлава Воровского. Монархиста, Карл! Это как?..
Карикатура и пародийные стихи на К. Бальмонта. Октябрь 1922. «Поэт Бальмонт за границей написал восторженную оду, посвящённую ген. Корнилову».
Хочу возврата ушедшей власти!
Хочу, чтоб снова был Николай.
Хочу участка! Желаю части!
Народ Российский, со мной желай!!!
О, Лавр!! Народу твой блеск желанен,
Мы два желанья в одно сольём.
Уйди, рабочий! Уйди, крестьянин!
Мне сладко с прошлым побыть вдвоём!..
Пародируется, как нетрудно понять, другое знаменитое стихотворение Бальмонта, неполитическое:
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Из сочных гроздий венки свивать.
Хочу упиться роскошным телом,
Хочу одежды с тебя сорвать!
Хочу я зноя атласной груди,
Мы два желанья в одно сольем.
Уйдите, боги! Уйдите, люди!
Мне сладко с нею побыть вдвоём!
Или Леонид Андреев (1871-1919), который, казалось бы, так хорошо понимал революционеров, написал о них апологетический «Рассказ о семи повешенных» (1908), щеголял на портрете Ильи Репина в ослепительно-алой рубахе... и что?
Илья Репин. Портрет Леонида Андреева. 1905
В июне 1919 года Андреев уже всей душой был на стороне контрреволюции и писал: «Получил неожиданное и радостное известие: телеграмму от брата-офицера, с осени пропавшего, что он жив и здоров. И знаете, откуда? Из Омска… Значит, брат добрался и устроился у Колчака, чему я очень рад. Может быть, это от плохой жизни, но в Колчака я твёрдо верю…» Чуть ранее он сочинял памфлеты против Ленина и призывы к Западу бороться против большевиков.
Были и другие, другие, другие...
«Остерегись, Максим! Гляди, как бы и тебя не пришлось зачеркнуть!» Карикатура на М. Горького («Рабочий». 1922). Леонид Андреев на рисунке изображён в числе «зачёркнутых»
Все они предали самих себя прежних и своё предыдущее творчество.
Но Валерий Брюсов остался верен себе, не изменил своему таланту, достаточно вспомнить его стихотворение 1904-1905 годов «Грядущие гунны»:
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По ещё не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с тёмных становий -
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите весёлое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме, -
Вы во всём неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажжённые светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей.
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно всё сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
Анатолий Луначарский вспоминал о своих беседах с Брюсовым в 1918 году, когда они впервые встретились:
«Брюсов вёл переговоры со мной в высокой степени честно и прямо. Его интересовало, как отнесётся Советская власть к литературе. Ведь вы помните, в своих первых революционных произведениях он приветствовал грядущих варваров, но приветствовал их скорбно, сознавая, что они разрушат накопленную веками культуру, и соглашаясь с тем, что культура эта, как барская, слишком виновна, чтобы сметь морально апеллировать против свежих и полных идеала убийц своих. Но если Брюсов готов был сам лечь под копыта коня какого-то завоевателя, несущего с собой обновление жизни человеческой, то для него было, конечно, несравненно приемлемее встретить в этом завоевателе осторожное и даже любовное отношение к основным массам старых культурных ценностей».
Луначарский называл поэта «певцом революции».
Анатолий Луначарский
При этом, например, ЛЕФ-овцы продолжали весьма жёстко критиковать Брюсова. Советский критик Борис Арватов (1896-1940), которого называли «Сен-Жюстом авангарда», писал о Брюсове в статье «Контрреволюция формы»: «Брюсов всеми силами тащит сознание назад, в прошлое; он переделывает революцию на манер греческих и других стилей, - приспособляет её к вкусам наиболее консервативных социальных слоев современности. Любой нэпман будет с удовольствием читать его напыщенные тирады, так как они с равным основанием могут быть отнесены к подвигам Робеспьера, войнам Александра Македонского или похождениям Ильи Муромца. Реальный, современный смысл описываемых событий отсутствует, зато имеется далекая от жизни, пышная картина, изукрашенная всяческими «красотами», которые так приятны сердцу обывателя».
Между прочим, Виктор Пелевин не отказал себе в удовольствие сделать такую своеобычную фигуру, как поэт-символист старшего поколения, ставший большевиком, персонажем своей прозы. В романе «Чапаев и Пустота» (1996) появляется Брюсов.
«- Добрый вечер, Валерий Яковлевич. Отдыхаете?
Брюсов вздрогнул и несколько секунд глядел на меня, явно не узнавая. Потом на его измождённом лице появилась недоверчивая улыбка.
- Петя? - спросил он. - Это вы? Сердечно рад вас видеть. [...] А я ведь и не знал, Петя, что вы из наших. Всегда ценил ваши стихи, особенно первый ваш сборничек, «Стихи Капитана Лебядкина». Ну и, конечно, «Песни царства «Я». Но ведь и вообразить было нельзя… Всё у вас какие-то лошади, императоры, Китай этот… [...] Кстати, вы «Двенадцать» Блока успели прочесть?
- Видел, - сказал я.
- И что думаете?
- Я не вполне понимаю символику финала, - сказал я, - почему перед красногвардейским патрулём идёт Христос? Уж не хочет ли Блок распять революцию?
- Да-да, - быстро сказал Брюсов, - вот и мы с Алёшей только что об этом говорили.
- Я слышал, - сказал я, - что он поменял конец. Теперь перед патрулём идёт матрос.
Брюсов секунду соображал, а потом его глаза вспыхнули.
- Да, - сказал он, - это вернее. Это точнее. А Христос идёт сзади! Он невидим и идет сзади, влача свой покосившийся крест сквозь снежные вихри!
- Да, - сказал я, - и в другую сторону.
- Вы полагаете?
- Я уверен, - сказал я...»