День в истории. Соседка называла его просто - «Ваше Величество»
Автор мемуаров о А. Введенском - Анатолий Краснов-Левитин (1915-1991), обновленец, позднее диссидент и политзаключённый
30 августа исполняется 135 лет со дня рождения Александра Введенского (1889-1946) - лидера русского церковного обновленчества. Недавно писал о нём, но вот отрывки из мемуаров о нём Анатолия Краснова-Левитина (1915-1991), очень оригинальной исторической фигуры - человека, который был и соратником Введенского по обновленчеству в 1930-1940-е годы, и участником диссидентского движения 1960-х и 1970-х, и политзаключённым (недолго, около недели в 1930-х и 4 года в 1970-х).
Итак, выдержки из мемуаров Краснова-Левитина:
«Введенский не укладывается ни в какие рамки, ни в какие правила школьной гомилетики. Амплитуда его как оратора поистине беспредельна. Иногда он - лектор. Однажды против него выступало 11 специалистов (это был диспут на тему «Наука и религия»). Он оперировал точными данными из высшей математики, биологии, физики. Оперировал теорией относительности, астрономическими терминами. Его оппоненты возражал ему, заикаясь от волнения, выглядели школьниками. Другой раз перед вами был трибун, Савонарола, который обличал, громил, а потом голос вдруг смягчался, и он, как бы всматриваясь в даль, говорил о весне, приходящей в мир, об обновлении мира тихостью Святого Духа. А иногда его речь была тихой исповедью, лирическим раздумьем о судьбах мира, о судьбах церкви. Тихая грусть как бы овевала слушателей. И тем неожиданнее был взрыв в конце. Призыв к вере, восторженное исповедание веры в Бога. Особенно впечатляюще он говорил о Христе, о Его любви. Христос - это единственная светящаяся точка в истории, в этом мире, в котором царствует хаос страстей. «Какой ужас, какая гибель в душе без Христа!» - восклицал он, и всех охватывал ужас...»
Александр Введенский (1889-1946)
Обложка журнала «Смехач». 1925 год. Рисунок Бориса Антоновского (1891-1935). «Парад алле. По поводу серии диспутов «Есть бог или нет бога». Глас с небеси: «Чемпион Наркомпроса, тяжеловес Луначарский! Богатырь Нового Афона, Александр Введенский! Борьба решительная - до результата!»
«Самый страшный удар из всех, какие испытал когда-либо в жизни А.И. Введенский, был нанесён ему б декабря 1936 года. На другой день после принятия «сталинской» конституции знаменитый проповедник был вызван в «Церковный стол при Моссовете». Здесь третьестепенный чиновник, с невыразительным, незапоминающимся лицом, сухо сообщил, что поскольку новая конституция разрешает отправление религиозного культа, но не религиозную пропаганду, служителям культа запрещается произносить проповеди. Впоследствии такое толкование конституции было официально опровергнуто. В тот момент для А.И. Введенского это был удар грома среди ясного неба. Представьте себе Ф.И. Шаляпина, которому бы запретили петь, или Шопена, которому запретили бы играть, или Врубеля, которому бы отрубили правую руку, - эффект будет примерно тот же. Впоследствии, правда, было разъяснено, что проповеди могут произноситься тогда, когда они являются «неотъемлемой частью богослужения»... И странно, внезапно и непостижимо чудесный проповеднический дар покинул его, все проповеди, которые произносил А.И. Введенский после 1936 года, оставляли досадное и тягостное впечатление: вдруг погас огненный темперамент, исчезли гениальные озарения и дивные взлеты - на кафедре стоял заурядный священник, который неимоверно длинно и скучно излагал давным-давно всем известные истины».
«Равнодушный раньше к житейскому комфорту, Александр Иванович в это время становится страстным приобретателем-коллекционером. Каких только коллекций он ни собирал в это время: и коллекцию картин, и коллекцию бриллиантов, и даже коллекцию панагий.
Александр Введенский с женой среди своих антикварных коллекций
Александр Введенский со своим сыном от первого брака, с женой и сыном, у себя дома, 1941 год
Коллекции он собирал неумело, ловкие предприниматели обманывали его, как ребёнка. Все «старинные» картины фламандских мастеров оказывались сплошь и рядом произведениями «толкучего» рынка. Бриллианты оказывались стекляшками. Возраст «древних» панагий не превышал пятидесяти лет. Но он не хотел верить этому, страшно гордился своими коллекциями, по-детски радовался каждой находке. Покупка собственного автомобиля (тогда собственные автомобили были редкостью) радовала его сердце».
«Я предпочитаю общество автомобилей обществу людей, - бросил он мельком, - уж они-то не меняют своих убеждений».
В самом начале Великой Отечественной войны, в августе 1941-го, Введенский и формально стал главой Обновленческой церкви.
Краснов-Левитин: «Введенский берётся за дело с необыкновенной энергией (это, кажется, последняя вспышка энергии в его жизни). Своё восхождение на вершину духовной власти он решил сделать импозантным: прежде всего, он ввёл новый титул: «Святейший и блаженнейший Первоиерарх Московский и всех православных церквей в СССР». Эпитеты «святейший» и «блаженнейший» были заимствованы Александром Ивановичем из титула грузинского патриарха - католикоса. Что касается титула «Первоиерарх», то Александр Иванович со свойственным ему юмором говорил следующее: «Не знаю, не знаю - это новый сан. Поэтому я сам не знаю своих полномочий. Вероятно, они безграничны».
Соседка упрощала его титул до более понятного - «Ваше Величество». Поскольку каждое утро он играл на фортепиано, начиная обычно с Шопена, продолжая Листом, то она как-то попросила его: «Ваше Величество, нельзя ли играть потише, а то у нас дети». Он преспокойно обещал играть тише.
- Почему она вас так титулует? - спросил удивлённый свидетель этого диалога.
- Ну, она же знает, что у меня есть какой-то экзотический титул, только не знает - какой, - юмористически отвечал Введенский.
А. Введенский: «Музыка и религия, религия и музыка - вот что в жизни главное, и надо, чтобы жизнь была наполнена этими двумя божественными стихиями»
«Мне вспоминается один очень откровенный разговор, который у нас произошёл весной 1943 года в Ульяновске. «Быть может, мы не понимаем Сталина, - говорил он. - Он прежде всего военный человек, и вся его политика неразрывно связана с предвидением войны. Победой в войне эта политика исчерпает себя». Я выразил несогласие. Победа в войне вскружит голову Сталину и тем, кто стоит за ним, и они увидят в этой победе оправдание своих методов. После победы над фашизмом, говорил я, предстоит упорная борьба у нас на родине - против самодурства, произвола и единоличной власти. «Может быть, может быть, - сказал он задумчиво, - но это уж вы боритесь, а я устал, с меня довольно». И он замолк надолго, смотря куда-то вдаль... Мы стояли с ним на Венце - на самом возвышенном месте Ульяновска. Чудесная, широкая-широкая Волга расстилалась перед нами. Вдали догорал закат, лёгкий ветерок трепал его курчавые волосы (он был без шляпы). «Видите, какой закат и какая красота, а вы говорите - бороться», - сказал он наконец.
- А фашизм?
- Да, победить фашизм - это большая задача, и её хватит на одно поколение. Поймите, крови у людей мало, и её надо жалеть!»
«Вот идём мы в воскресенье на Красную горку в тёплый майский день к литургии. Он в белом клобуке. Я иду рядом. «Смотрите, мотыльки; вот будете писать обо мне воспоминания, не забудьте написать про то, как шли мы с вами служить литургию, а вокруг порхали белые весенние мотыльки», - говорил он.
Исполняя пожелание покойного... скажу от себя: и в душе у него всегда была чистая и ясная весна...
Он был широким человеком - интерес к искусству, к науке, к общественно-политическим вопросам был присущ ему органически, он не мог не думать об этих вопросах. Он был христианским социалистом: «Я могу понять лишь религиозное обоснование социализма», -- говорил он часто. Вернее - его социализм был религиозно-эстетическим социализмом. «Музыка и религия, религия и музыка - вот что в жизни главное, и надо, чтобы жизнь была наполнена этими двумя божественными стихиями», - часто говорил он. «Вся беда в том, - говорил он неоднократно, - что в глазах народа мы являемся, говоря языком Великой французской революции, присяжным духовенством. Нас больше всего компрометирует Красницкий, тогда как Антонин Грановский (несмотря на все свои сумасбродства) нас нисколько не компрометирует».
Тут надо заметить, что священник Владимир Красницкий был до революции видным деятелем Союза русского народа и автором богословского труда «Обличение социализма» с основной идеей «социализм от дьявола». После Октября он почти мгновенно записался в ряды «обновленцев». А уже в 1919 году Красницкого лично принимал Владимир Ильич Ленин! К сожалению, подробности этой встречи неизвестны. Введенский говорил о нём: «Хотел бы я знать - откуда взялся этот тип. Никогда ни в одной обновленческой группировке не участвовал, ни с кем из нас никакого дела не имел. И вдруг появляется на каком-то нашем совещании. Он, видите ли, что-то там делает и что-то там тоже подготовляет».
Священник-обновленец Владимир Красницкий (1881-1936), бывший деятель Союза русского народа
Нетрудно понять, что Красницкий до своей кончины от гриппа в 1936 году был буквально антиподом Введенского в Обновленческой церкви. А митрополит Антонин Грановский (1865-1927) призывал идти путём очень смелых литургических и канонических реформ. Но Введенский опасался так далеко заходить, и объяснял это так: «Я вам скажу правду: я испугался, что останусь один».
«Особенно врезалась в память последняя наша беседа - 20 июня 1946 года... Начинаю говорить о том, как много значил он в моей жизни и что он был предтечей того, кто ещё должен прийти, - и вдруг смущённо замолкаю, заметив, что употребил глагол «был».
- Ну да, да! Лютер пришёл не сразу. У него были предшественники, - замечает он, делая ударение на «были».
Чтоб переменить тему разговора, я рассказываю о том, что недавно я прочёл его юношескую работу «Причины неверия русской интеллигенции» и о своём впечатлении от неё. Он внимательно слушает, опускает голову, и его побледневшие губы произносят латинскую фразу: «Я сделал, что мог, кто может сделать больше, пусть сделает».
Надгробие Александра Введенского