ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (94). «Война дворцам, чтобы строить дворцы»
Рисунок Михаила Черемных. 1939 год. «Чудеса диалектики. (В 1942 году). - Чтобы создавать такие дворцы, нужно было сначала объявить войну дворцам».
Вся история, как это ни может показаться странным, движется одним главным устремлением - к большей свободе. Это стремление очень противоречиво, поскольку большая свобода одних нередко требует закабаления других, но тем не менее это так. Этот закон неплохо сформулировал ещё молодой Карл Маркс, написавший: «Свобода настолько присуща человеку, что даже её противники осуществляют её, борясь против её осуществления…. Ни один человек не борется против свободы, - борется человек, самое большее, против свободы других». (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 1 стр. 55).
Получается, что призывать людей к ограничению их свобод столь же «разумно», как и убеждать, например, воду потечь вверх. Или уговаривать газ, занявший весь доступный ему объём, самостоятельно сжаться до одной его части. Ну, или, по крайней мере, не расширяться больше. А ведь именно такими бесплодными уговорами по большей части и занимались, и занимаются левые или считающие себя таковыми, в СССР и бывшем СССР, начиная со времён Нины Андреевой, а пожалуй, ещё и Всеволода Кочетова... Стоит ли удивляться, что, несмотря на всю «разумность» их доводов, они терпели одно фиаско за другим, а их противники, правые, призывавшие к «расширению свобод» (вот только - для кого...), наоборот, в каждом раунде неизменно побеждали? Впрочем, этот пост - на историческую или, скорее, общеэволюционную тему, не будем от неё отвлекаться на современность...
Сравнение явлений из области физики и истории совсем не случайно. В физике этот закон называется вторым началом термодинамики и изучен довольно хорошо. В истории тот же самый закон изучен гораздо хуже, хотя Маркс, как видим, дал его формулировку (одну из возможных). Можно сказать и так: ни одна социальная группа (включая классы и т.д.) никогда добровольно, без внешнего воздействия не откажется от однажды приобретённых ею возможностей. Она просто и не может этого сделать, как вода не может сама собой потечь вверх, а газ - освободить часть занятого им пространства. Л.Д. Троцкий сформулировал это ещё более афористично, хотя и более узко, чем Маркс: «Ни один дьявол ещё не обстригал добровольно своих когтей».
А Маркс сразу после приведённой выше цитаты продолжал: «Во все времена существовали, таким образом, все виды свободы, но только в одних случаях - как особая привилегия, в других - как всеобщее право». Иначе говоря, бывает борьба за свободу для привилегированных групп - за счёт всех остальных. Такую борьбу за свободу принято называть реакцией, в крайних её проявлениях - контрреволюцией. А бывает борьба за свободу как всеобщее право - причём свобода привилегированных групп при этом стремительно убывает. Наибольший размах такая борьба за свободу приобретает в эпохи революций, но, разумеется, начинается ещё до них. Наполеон Бонапарт был совершенно прав, когда говорил: «“Женитьба Фигаро” - это революция уже в действии. Странно, но в этот Век Просвещения монархи видят надвигающуюся грозу лишь тогда, когда она уже разразилась».
Первый советский танк «Борец за свободу товарищ Ленин». 1920
Но всё-таки борьба за свободу-реакция и борьба за всеобщую свободу диалектически связаны между собой и первая, как это ни парадоксально, в каком-то смысле подготавливает и предвосхищает вторую. Хотя они и уничтожают одна другую... Каким же образом они связаны? А очень простым... То, что завоёвывается вначале как привилегия для сравнительно небольшой группы населения за счёт всех остальных, на следующем этапе истории, с ростом производительных сил и возможностей общества, завоёвывается уже как всеобщее право. Мы увидим это, если сравнить, скажем, историю русского дворянства с петровских времён, и послереволюционную историю СССР.
Так, до революции хорошее образование, а первоначально даже и простая грамотность были привилегией дворянства и духовенства. Пётр I боролся за то, чтобы достичь всеобщей грамотности и образованности дворянства. Спустя сто лет после Петра это стало фактом, причём «элита» в течение XIX столетия сознательно воздвигала преграды для дальнейшего расширения образования, выпускала циркуляры о «кухаркиных детях». Согласно этому знаменитому циркуляру министра народного (ха!) просвещения Ивана Делянова 1887 года гимназии предлагалось «освободить от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за исключением разве одарённых необыкновенными способностями, не следует выводить из среды, к коей они принадлежат». Император Александр III тоже оставил об этом для истории своё мнение, собственноручно начертав на судебном показании крестьянки, сообщавшей, что её сын хочет учиться: «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!» На другом докладе из Тобольской губернии, сообщавшем о низкой грамотности в ней, государь милостиво начертал: «И слава Богу!».
Александр III (1845-1894). «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!»
А революция 1917 года поставила в повестку дня ликвидацию безграмотности и всеобщую доступность высшего образования. То есть то, чего Пётр I с большими усилиями добивался для малой части населения, для «элиты», революция сделала целью как всеобщее право.
Именно этим объяснялось тогдашнее почти благоговейное отношение к рабфаку - «рабочему факультету», который готовил молодёжь из рабочего класса к поступлению в вузы. Отношение, о котором писал Антон Макаренко: «В то время [речь идёт про 1923 год] слово «рабфак» означало совсем не то, что сейчас обозначает. Теперь это простое название скромного учебного заведения. Тогда это было знамя освобождения рабочей молодёжи от темноты и невежества. Тогда это было страшно яркое утверждение непривычных человеческих прав на знание, и тогда мы все относились к рабфаку, честное слово, с некоторым даже умилением».
Борис Иогансон (1893-1973). Рабфак идёт. 1928. Чтение на ходу (не слишком удобное занятие) стало буквально (как сказали бы теперь) мемом тех лет, символизирующим рабфак
Такие, как Макаренко, относились с умилением, а бывшие «бывшие люди», из прежде привилегированных сословий, относились, понятное дело, с откровенной или прикровенной враждебностью.
«Рабфаковцы». Советский плакат 1920-х годов
Следы этих чувств можно ощутить, например, в мемуарах писательницы Евгении Гинзбург (матери Василия Аксёнова и автора больших воспоминаний о лагерях «Крутой маршрут»). В 20-е годы Гинзбург была восторженной комсомолкой, о чём рассказывал её очерк в журнале «Юность» 1966 года «Студенты двадцатых годов». Из очерка:
«Вот хоть вчера на лекции нашего знаменитого лингвиста Рудде. Иногда не знаешь, чего в его лекциях больше - эрудиции или желчи против всего нового. Кто, например, может всерьёз принять его выпады насчёт слова «рабфак»? Дескать, по законам русского языка «рабфак» должен бы склоняться по типу слов «сапог», «пирог». То есть в родительном падеже должен быть «рабфаГа», а раз это невозможно, то слово это в нашем языке - инородное тело. «Это сам рабфак для него инородное тело», - пишет мне на полях блокнота Люба. Так и есть, конечно».
Образованием данный список, разумеется, не исчерпывается. «Элита» Российской империи имела доступ к сравнительно лучшей медицине - революция провозгласила всеобщее право на медицинскую помощь. «Элита» жила в хороших квартирах - революция, конечно, не могла мгновенно всех одарить хорошим жильём, но она сразу же провозгласила «уплотнение» бывших привилегированных, то есть переселение рабочих семей из подвалов и других малопригодных для жизни мест в просторные квартиры «элиты».
Евгений Гуров (1925-1994) и Юрий Черепанов (1922-2016). «Массовое переселение москвичей из подвалов в бельетажи». Рисунок 1979 года
Напримр, мать главного на тот момент врага Советской республики барона Врангеля баронесса Мария Дмитриевна Врангель (1856-1944), жившая в Петрограде и получавшая от РСФСР жалованье на советской службе, описывала ужасы уплотнения в 1920 году: «Меня уплотнили. Со мной теперь жили еврейка, два еврея, счётчица Народного банка... жила ещё хотя ворчливая, но хорошая старушка, бывшая няня, но она вскоре перебралась в деревню, а на её место поселился рядом со мной ужаснейший красноармеец... Вся эта компания жила припеваючи, ни в чём сравнительно себе не отказывала, меня же третировала и за нищету презирала. Зачастую, вдыхая в себя аромат жарившегося у них гуся или баранины, мне от раздражавшего мой аппетит запаха делалось дурно».
Другой стороной того же процесса - превращения дворцов из привилегии во всеобщее право - стало строительство «дворцов метро».
Рисунок Давида Дубинского (1920-1960). 1939 год
Дореволюционная «элита» ходила в театры, на балеты и оперы, учила своих детей в гимназиях - теперь это тоже становилось всеобщим правом. Тут ещё один, на первый взгляд не такой очевидный, источник преемственности 1940-х годов в СССР - в образовании, культуре, искусстве и многом другом. Вплоть до введения в советских школах раздельного обучения мальчиков и девочек и старых гимназических предметов вроде латыни и бальных танцев.
Рисунок Льва Бродаты (1889-1954). «Давным-давно.
- А наши мамы чуть не подрались!
- Чего ж от них ждать! Ведь они учились ещё вместе с мальчишками». Рисунок комментирует разделение школьных классов на мужские и женские. 1943 год
Примерно те же мотивации мы можем проследить и в такой известной реформе тех лет, как введение погон в Красной Армии. Из воспоминаний генерала армии Андрея Хрулёва (1892-1962), руководителя Тыла Вооружённых сил СССР:
«Наступил 1943 год. Наша армия успешно громила немцев в междуречье Волги и Дона. У всех было приподнятое настроение. В первых числах января, приехав по текущим делам в Кремль, я снова стал с настойчивостью просить наркома обороны решить вопрос о погонах.
Я попросил разрешения вызвать главного интенданта генерал-полковника П.И. Драчева. Через пятнадцать минут он был в Кремле. Когда он разложил в приёмной все образцы погон, Сталин походил вокруг них, посмотрел и, приказав соединить его с Калининым, попросил его зайти к нему. Минут через десять явился Калинин. Обращаясь к нему, Сталин шутливо сказал:
- Вот, товарищ Хрулёв предлагает нам восстановить старый режим, - и попросил рассмотреть представленные образцы погон и одежды.
Михаил Иванович, не торопясь, внимательно осмотрел все образцы и сказал:
- Видите ли, Иосиф Виссарионович, старый режим помним мы с вами, а молодёжь его не знает и золотые погоны сами по себе ни о чём ей не говорят. Если эта форма, напоминающая нам о старом режиме, нравится молодёжи и может принести пользу в войне с фашистами, я считаю, что её следует принять». (Военно-исторический журнал. 1963. №15. «По воспоминаниям генерала армии Хрулёва, бывшего начальника Главного управления тыла Красной Армии»).
Теперь отступим во времени немного назад, в 1916 год, и взглянем на эту известную фотографию рабочего Никиты Сергеевича Хрущёва, будущего Первого секретаря ЦК КПСС, накануне революции:
Никита Хрущёв с женой. 1916 год. Одет «франтом»
Тут, наверное, уместно вспомнить слова Георгия Плеханова, основателя той партии, которую спустя полвека возглавит Хрущёв:
«Революционеры из «интеллигенции» часто и горько упрекали рабочих за «буржуазную» склонность к франтовству, но не могли ни искоренить, ни даже хотя бы отчасти ослабить эту будто бы вредную склонность... В действительности рабочие заботились о своей наружности не больше, чем «интеллигенты» о своей, но только заботливость их выражалась иначе. «Интеллигент» любил принарядиться «по-демократически», в красную рубаху или в засаленную блузу, а рабочий, которому надоела засаленная блуза, надоела и намозолила глаза в мастерской, любил, придя домой, одеться в чистое, как нам казалось, - буржуазное платье. Своим часто преувеличенно небрежным костюмом интеллигент протестовал против светской хлыщеватости; рабочий же, заботясь о чистоте и нарядности своей одежды, протестовал против тех общественных условий, благодаря которым он слишком часто видит себя вынужденным одеваться в грязные лохмотья. Теперь, вероятно, всякий согласится, что этот второй протест серьёзнее первого». (Г.В. Плеханов, «Русский рабочий в революционном движении»).
Георгий Плеханов в молодости: одет «демократически»
Вдумавшись в слова Плеханова, нетрудно понять, что так просто угаснуть этот «второй протест» после революции никак не мог, он должен был получить свой выход. По мере того, как из руководящего слоя уходили привыкшие одеваться «демократически» революционеры, «второй протест» не только не слабел, но и становился сильнее. Неудивительно, что в 1940-е годы, спустя поколение после революции, волна «преемственности» в обществе достигла максимума.
А первое время после революции стремление «пожить, как господа», тоже очень сильное, зачастую носило наивный, стихийный характер и принимало такие формы, в которых не могло надолго и устойчиво реализоваться.
Иван Владимиров (1869/1870-1947). Крестьяне растаскивают имущество из барских поместий. Это прямо по Маяковскому - «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами. Тащь в хату пианино, граммофон с часами».
Николай Богданов-Бельский (1868-1945). Дети за пианино. 1918
(Продолжение следует)
ПОЛНОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ СЕРИИ