Георгий Иванов: "Гумилев в советские времена часто вздыхал: - Жаль, что Городецкого нет. - Он, кажется, у белых? - Да. На юге где-то. Это, впрочем, к лучшему. Застрянь он здесь, его живо бы расстреляли. - Нас же не расстреливают? - Мы другое дело. Он слишком ребенок: доверчив, восторжен... и прост. Стал бы агитировать, резать большевикам правду в лицо, попался бы с какими-нибудь стишками... Непременно бы расстреляли. Слава Богу, что он у белых. Но мне его часто недостает, -- того веселья, которое от него шло." "Весной 1920 года Городецкий приехал в Петербург. Приехал с новеньким партийным билетом в кармане и в предшествии коммунистки Ларисы Рейснер. Муж Рейснер, известный Раскольников, комиссар Балтфлота, захватил где-то, на фронте, вместе с поездом "Освага" и работавшего в "Осваге" Городецкого. ...На эстраде на этот раз стоял не Кольцов, а Ленин, и не вилы, а молот перекрещивался с серпом. И уж не косоворотка, а "революционный" френч был на Городецком. Рейснер говорила вступительное слово.
- Кто из нас бросит в него камнем? У кого из нас руки не выпачканы... грязными чернилами "Речи"? Он заблуждался, - теперь он наш. Забудем прошлое...
После Рейснер - Городецкий, встряхнув кудрями и окинув аудиторию милыми, добрыми, серыми глазами, читал стихи о Третьем Интернационале. Гумилев сказал, пожимая плечами: -- В самом деле, как в него бросишь камнем? Мы же эту его невменяемость поощряли, за неё, в сущности, и любили его. Ведь не за стихи же? Вот он и продолжает играть в пятнашки... - Только, - прибавил он, - теперь я вижу, - Бог с ней, с этой детскостью. Потерял я к ней вкус. Лучше уж жить с обыкновенными, не забавными... отвечающими за себя людьми."
Впрочем, обычно дело. Тиняков-Одинокий до революции был черносотенцем, потом активно сотрудничал в большевистских газетах (а по слухам и работал в ЧК). Хотя Тиняков, к его чести, карьеры при Советах не сделал и умер нищим.
Георгий Иванов:
"Гумилев в советские времена часто вздыхал:
- Жаль, что Городецкого нет.
- Он, кажется, у белых?
- Да. На юге где-то. Это, впрочем, к лучшему. Застрянь он здесь, его живо бы расстреляли.
- Нас же не расстреливают?
- Мы другое дело. Он слишком ребенок: доверчив, восторжен... и прост. Стал бы агитировать, резать большевикам правду в лицо, попался бы с какими-нибудь стишками... Непременно бы расстреляли. Слава Богу, что он у белых. Но мне его часто недостает, -- того веселья, которое от него шло."
"Весной 1920 года Городецкий приехал в Петербург. Приехал с новеньким партийным билетом в кармане и в предшествии коммунистки Ларисы Рейснер. Муж Рейснер, известный Раскольников, комиссар Балтфлота, захватил где-то, на фронте, вместе с поездом "Освага" и работавшего в "Осваге" Городецкого. ...На эстраде на этот раз стоял не Кольцов, а Ленин, и не вилы, а молот
перекрещивался с серпом. И уж не косоворотка, а "революционный" френч был на Городецком.
Рейснер говорила вступительное слово.
- Кто из нас бросит в него камнем? У кого из нас руки не выпачканы... грязными чернилами "Речи"? Он заблуждался, - теперь он наш. Забудем прошлое...
После Рейснер - Городецкий, встряхнув кудрями и окинув аудиторию милыми, добрыми, серыми глазами, читал стихи о Третьем Интернационале. Гумилев сказал, пожимая плечами:
-- В самом деле, как в него бросишь камнем? Мы же эту его невменяемость поощряли, за неё, в сущности, и любили его. Ведь не за стихи же? Вот он и продолжает играть в пятнашки...
- Только, - прибавил он, - теперь я вижу, - Бог с ней, с этой детскостью. Потерял я к ней вкус. Лучше уж жить с обыкновенными, не забавными... отвечающими за себя людьми."
Reply
Да, именно этот фрагмент.
Впрочем, обычно дело. Тиняков-Одинокий до революции был черносотенцем, потом активно сотрудничал в большевистских газетах (а по слухам и работал в ЧК). Хотя Тиняков, к его чести, карьеры при Советах не сделал и умер нищим.
Reply
Leave a comment