День в истории. Возвращение Сахарова
23 декабря 1986 года. Москва, Ярославский вокзал. Встреча академика-диссидента
23 декабря 1986 года Горбачёв совершил один из первых ярких либеральных шагов в ходе перестройки. В Москву на Ярославский вокзал вернулся из ссылки в городе Горький (ныне Нижний Новгород) академик Андрей Дмитриевич Сахаров (1921-1989), советский «диссидент номер один». Помню этот день, вечером я, студент-первокурсник, слушал по французскому радио на русском языке ликующий репортаж о возвращении главного советского диссидента в столицу. Тогда, честно признаюсь, мне наивно казалось, что это хорошо: больше станет свободы, а всё хорошее, что есть в СССР, оно же так крепко, незыблемо, несокрушимо, неисчерпаемо, как скала, его меньше от этого никак не станет... Куда оно может деться? Как бы не так.
Накануне, 16 декабря состоялся телефонный разговор Генерального секретаря ЦК Михаила Горбачёва и диссидента-академика. Из воспоминаний последнего:
«15 декабря исполнилось 25 лет со дня смерти папы. Вечером мы с Люсей, как обычно, смотрели телевизор, сидя рядом в креслах, Люся что-то штопала. В 10 или в 10.30 неожиданный звонок в дверь. Для почты слишком поздно, а больше никто к нам не ходит. Может, обыск? Это были два монтёра-электрика, с ними гебист. «Приказано поставить вам телефон». (У нас возникла мысль, что это какая-то провокация; может, надо отказаться? Но мы промолчали). Монтёры сделали «перекидку». Перед уходом гебист сказал: «Завтра около 10 вам позвонят».
Мы с Люсей строили всякие предположения, что бы это могло быть. Может, попытка взять интервью для газеты? До этого было две попытки: в сентябре письмо из «Нового времени» и в начале ноября из «Литературной газеты» (…) Я отказался, так как не хотел давать интервью в условиях, когда я никак не могу проконтролировать точность передачи моих слов, вообще не могу давать «интервью с петлёй на шее» - это перефраз названия книги Фучика. В этот раз я также собирался отказаться.
До 3 часов дня 16 декабря мы сидели, ждали звонка. Я уже собирался уйти из дома за хлебом. Далее - на основе записи из моего дневника, с некоторыми комментариями.
В три часа позвонили. Я взял трубку. Женский голос: «С вами будет говорить Михаил Сергеевич». - «Я слушаю». (Люсе: «Это Горбачёв». Она открыла дверь в коридор, где происходил обычный «клуб» около милиционера, и крикнула: «Тише, звонит Горбачёв». В коридоре замолчали.) «Здравствуйте, это говорит Горбачёв». - «Здравствуйте, я вас слушаю». - «Я получил ваше письмо, мы его рассмотрели, посоветовались». Я не помню точных слов Горбачёва, с кем посоветовались, но не поименно, и без указаний, в какой инстанции. «Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. (Или он сказал: «Действие Указа будет прекращено». - А.С.). Принято также решение относительно Елены Боннэр». Я - резко: «Это моя жена!»
Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), сколько, главным образом, на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой! Горбачёв: «Вы сможете вместе вернуться в Москву. Квартира в Москве у вас есть. В ближайшее время к вам приедет [президент Академии наук СССР] Марчук. Возвращайтесь к патриотическим делам!». Я сказал: «Я благодарен вам! Но несколько дней назад в тюрьме убит мой друг Марченко. Он был первым в списке в письме, которое я вам послал. Это было письмо с просьбой об освобождении узников совести - людей, репрессированных за убеждения». Горбачёв: «Да, я получил ваше письмо в начале года. Многих мы освободили, положение других облегчено. Но там очень разные люди». Я: «Все осуждённые по этим статьям осуждены незаконно, несправедливо, они должны быть освобождены!» Горбачёв: «Я не могу с вами согласиться». Я: «Я умоляю вас ещё раз вернуться к рассмотрению вопроса об освобождении людей, осуждённых за убеждения. Это - осуществление справедливости. Это - необычайно важно для всей нашей страны, для международного доверия к ней, для мира, для вас, для успеха всех ваших начинаний». Горбачёв сказал что-то неопределённое, что именно - не помню. Я: «Я ещё раз вас благодарю! До свидания!» (Получилось, что я, а не он, как следовало по этикету, прервал разговор. Видимо, я не выдержал напряжения разговора и боялся внутренне, что будет сказано что-то лишнее. Горбачёву не оставалось ничего другого, как тоже окончить разговор). Горбачёв: «До свидания».
Очередная годовщина того зимнего дня даёт повод немного поговорить о диссиденте-академике, его взглядах и наследии, а также сыгранной им роли в истории. Идеи Сахарова, казавшиеся многим «красивыми» и «гуманными», создали изящную глянцевую обёртку для тарана контрреволюции, и возвращения на развалины СССР всех порядков прошлой исторической эпохи. Среди которых мы и живём уже более тридцати лет.
1926 год. Будущему академику 5 лет
1948 год. Один из авторов советской водородной бомбы уже узнаваем
Так выглядела водородная бомба, взорванная 12 августа 1953 года, она же «слойка Сахарова»
1989. Андрей Сахаров на трибуне съезда народных депутатов СССР. За его спиной - Михаил Горбачёв
На трибуне митинга 21 мая 1989 года. Слева направо: Михаил Бочаров, Гавриил Попов, сзади Попова: левее - Тихонов, правее - Вячеслав Игрунов, далее - Борис Ельцин, неизвестные лица, Глеб Павловский, Андрей Сахаров, Тельман Гдлян, на переднем плане Илья Заславский.
Май 1989 года. Лужники
Советский астроном Иосиф Шкловский рассказывал, что как-то раз у него был интересный разговор с, так сказать, «американским Сахаровым» - то есть «отцом водородной бомбы» США Эдвардом Теллером. Шкловский спросил американца:
«- А знаете, мистер Теллер, несколько лет тому назад ваше имя было чрезвычайно популярно в нашей стране!
Теллер весьма заинтересовался моим заявлением. А я имел в виду известный «подвал» в «Литературной газете», крикливо озаглавленный «Людоед Теллер». (Насколько помню, небольшая заметка с фото Теллера и его цитатой называлась «Людоед изгаляется». - А.М.) Пытаясь рассказать хозяину дома содержание этой статьи, я, к своему ужасу, забыл, как на английский язык перевести слово «людоед». На размышление у меня были считанные секунды, и я, вспомнив, что родной язык Теллера - немецкий, сказал: Menschenfresser.
- О! - радостно простонал Эдвард, - Каннибал!
Позор - как же я забыл это знакомое мне с детства французское слово - пожалуй, первое французское слово, которое я узнал.
Но как это звучит по-русски?
- Лю-до-ед, - раздельно произнёс я.
Теллер вынул свою записную книжку и занёс туда легко произносимое русское слово.
- Завтра у меня лекция студентам в Беркли, и я скажу им, что я есть - лью-до-лед!».
Эдвард Теллер и Андрей Сахаров. Теллера, убеждённого американского милитариста, в советской доперестроечной печати называли «людоедом»
Здесь же, в небольшом мемуарном очерке, Шкловский вспомнил и другого своего знакомого - Сахарова, у которого как-то спросил, не страдает ли он «комплексом Изерли» (раскаяние, которое будто бы испытывали участники американской бомбардировки Хиросимы):
«- Конечно, нет, - спокойно ответил мне один из наиболее выдающихся гуманистов нашей планеты.»
Что ж, за этот ответ Сахарова, пожалуй, можно только похвалить - ведь действительно, советская водородная бомба помогла предотвратить Третью мировую войну и спасла тем самым миллионы жизней. И то, что Сахаров не раскаивался в том, что помог создать бомбу и передал её в руки - о, ужас! - Сталина и Берии, говорит как раз в его пользу.
Но вот был ли Андрей Дмитриевич позднее «одним из наиболее выдающихся гуманистов нашей планеты»? Увы, нет, ни в коей мере. Его вполне можно, по аналогии с Теллером, назвать одним из наиболее выдающихся людоедов советской истории - но, конечно, никак не за бомбу. За другое...
Чтобы убедиться в этом на самом деле очевидном факте, давайте проследим за эволюцией взглядов Андрея Дмитриевича в одном вроде бы частном вопросе. Речь идёт о вьетнамской войне.
В своём первом диссидентском произведении, «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968 год) академик писал о вьетнамской войне так:
«Во Вьетнаме силы реакции не надеются на желательный для них исход народного волеизъявления, применяют силу военного давления, нарушают все правовые и моральные нормы, совершают вопиющие преступления против человечности. Целый народ приносится в жертву предполагаемой задаче остановки «коммунистического потопа». От американского народа пытаются скрыть роль соображений личного и партийного престижа, цинизм и жестокость, бесперспективность и неэффективность антикоммунистических задач американской политики во Вьетнаме, вред этой войны для истинных целей американского народа, которые совпадают с общечеловеческими задачами укрепления мирного сосуществования. Прекращение войны во Вьетнаме - это в первую очередь дело спасения гибнущих там людей. Но это также дело спасения мира во всем мире. Ничто так не подрывает возможности мирного сосуществования, как продолжение войны во Вьетнаме». «...во Вьетнаме самая прямая ответственность лежит на США».
Позиция Сахарова, как нетрудно заметить, практически ничем не отличается от тогдашней советской официальной позиции. Разве что расстановкой акцентов, про «спасение гибнущих людей». Ну, что ж, это любимейшие рассуждения диссидентов про пресловутую «слезинку ребёнка», которой они, как сиропом, обильно поливали и приправляли любой свой текст. Но, может быть, в данном случае эти рассуждения не так уж плохи и фальшивы, как всегда? Эх, если бы...
А дальше случилось вот что: академик понял, что его позиция по Вьетнаму не соответствует настроениям советской (вернее, уже антисоветской) интеллигенции.
Мы имеем любопытное воспоминание Бориса Альтшулера, как он высказал это мнение Сахарову:
«В начале августа 1968 года мы с Андреем Дмитриевичем оказались в одном самолёте, направляясь на международную гравитационную конференцию в Тбилиси... Я в весьма сдержанных выражениях сказал, что абзацы в «Размышлениях», посвященные вьетнамской войне, мне не понравились своей однозначно антиамериканской направленностью. Интересен ответ Сахарова. Он согласился, что всё не так просто с вьетнамской войной, но добавил, что отрицание или даже просто критическое обсуждение ещё и этого идейного стереотипа означало бы полное отторжение от потенциального читателя; в работе и без того достаточно способных отпугнуть непривычных идей, а он надеется, что «Размышления» будут прочитаны и услышаны советской интеллектуальной, научной элитой... Сахаров рассчитывал на прочтение его труда высшими советскими партийными идеологами и старался говорить на понятном им языке; и резкая отповедь «силам реакции» за преступления во Вьетнаме отражает желание быть услышанным также и западной либеральной интеллигенцией, сотни тысяч лучших, самых честных представителей которой активно боролись тогда против вьетнамской войны».
Занятно, да? То есть «спасение гибнущих людей» для нашего «гуманиста» было сугубо вторично, а первично - желание попасть в унисон с настроениями некоторой общественной группы, на которую он ориентировался. По словам своего собеседника академик понял, что ему это не удалось...
И вот уже в 1975 году Сахаров вернулся к вьетнамской теме. Теперь в новой работе «Страна и мир» он написал об этом так:
«Американские критики вьетнамской войны ясно видели, что победа никак не приближается, и ошибочно, с моей точки зрения, считали, что она возможна лишь при условии таких решительных действий, которые поставят под угрозу весь современный мировой порядок. Короче говоря, они заранее считали войну проигранной и только искали из неё более или менее достойный выход... Я говорю о наиболее честных, исторически ответственных критиках войны (к числу которых я отношу, например, Элсберга, братьев Берриганов, Пола Майера и других). Наряду с ними была целая армия гораздо более шумных и безответственных критиков, фактических дезертиров и саботажников и политиканов, использовавших великую трагедию для своих узкополитических целей. Особенно возмутительна позиция многих европейцев, которые не ударили палец о палец для реальной помощи, но часто демагогически искажали сложное реальное положение и историческую перспективу. Многие критики участия США во вьетнамской войне полностью игнорировали, что война началась в результате прямого военного нарушения Женевских соглашений, что все эти годы непрерывно имело место мощное военное, экономическое и политическое вмешательство СССР и Китая, не только якобы бескорыстная помощь, но и прямое давление... Не учитывалось огромное значение верности США своим союзническим обязательствам для сохранения чувства уверенности во всём противостоящем коммунизму мире. Я считаю, что при большей решительности и последовательности в американских действиях в военной и особенно в политической областях можно было бы предупредить трагическое развитие событий. Политическое давление на СССР с целью не допустить поставок оружия Северному Вьетнаму, своевременная посылка мощного экспедиционного корпуса, привлечение ООН, более эффективная экономическая помощь, привлечение других азиатских и европейских стран - всё это могло повлиять на ход событий, тем самым предупредить войну со всеми её обоюдными ужасами. Очень велика ответственность других стран Запада, Японии и стран «третьего мира», никак не поддержавших своего союзника, оказывающего им огромную помощь в трудной, почти безнадежной попытке противостоять тоталитарной угрозе в Юго-Восточной Азии».
Хочется сказать: но помилуйте! Ведь этот текст написан с диаметрально противоположной стороны баррикады. Все оценки развернулись на 180 градусов. И что такое «трагическое развитие событий»? Это, видимо, как раз и есть состоявшееся окончание войны и прекращение бомбёжек. А вот если бы война продолжалась, и велась «силами реакции», то есть, виноват, «противостоящим коммунизму миром» с «большей решительностью и последовательностью», да ещё при участии «мощного экспедиционного корпуса» - вот тогда всё было бы зашибись!
И как-то сами собой замирают и испаряются вертящиеся на языке вопросы: простите, а как же «вопиющие преступления против человечности»? Как же «цинизм и жестокость»? Как же, извиняюсь за выражение, «правовые и моральные нормы»? И, наконец, «главное» - «спасение гибнущих людей»?.. Всё это принесено в жертву той самой «предполагаемой задаче остановки «коммунистического потопа», которую наш «гуманист» так бойко и гневно осуждал в 1968 году!
Что к этому добавить? Ведь в этом отношении к трагедии вьетнамского народа, как в капле воды, всё отношение наших диссидентских «гуманистов» (ха, ха) к трагедии советского народа после 1991 года (до которой Андрей Дмитриевич, правда, не дожил, но которую всеми силами приближал). К недавним трагедиям ливийского, украинского народов...
А тогда, в 1986-1989 годах, кое-кто из сторонников Сахарова ещё повторял по инерции старые сахаровские идеи о «конвергенции» социализма и капитализма, о том, чтобы взять лучшее и из того, и из другого строя, но для него самого это был уже вчерашний день. Он полностью и безоговорочно перешёл на другую сторону баррикады, противоположную социализму и СССР.
А. Ваганов. Плакат. 1990
Плакат. 1990. Культ Сахарова в 1990-1991 годах служил тому же классу, что и сам покойный академик. Кстати, на плакате нимб над головой Андрея Дмитриевича сделан, если присмотреться, из... советского герба!
Советский художник «Наше Всё в карикатуре» Борис Ефимов (1900-2008), выходит, и такое рисовал...
«Да святится имя твоё». А этот плакат создал советский художник Марк Левин (1940 г.р.), лауреат медали «60 лет Великого Октября», четверть века работавший с издательством ЦК КПСС «Плакат». Чудны дела твои, господи!
Ещё по теме:
"95 лет Андрею Сахарову. Памяти человека-водородной бомбы"