День в истории. Галина Серебрякова
Галина Серебрякова. 1936 год
20 декабря - день рождения Галины Иосифовны Серебряковой (1905-1980). Не все, даже левые, знают, кто такая Галина Серебрякова, а жаль. Это жена Леонида Серебрякова (1888-1937), а затем Григория Сокольникова (1888-1939), двух видных большевиков, участников левой оппозиции Троцкого, а в 1937 году - подсудимых по делу «параллельного троцкистского центра». Один был расстрелян по приговору суда, другой спустя пару лет был убит в тюрьме. Реабилитированы они были только в 1988 году. Сама Галина Иосифовна провела долгие годы в лагерях. Но при этом она была, так сказать, из «неправильных репрессированных». И в 60-е годы она оказалась в числе оппонентов знаменитой «шестидесятнической интеллигенции», этих предтеч перестройки. Как иронически замечала сама Серебрякова, эти люди «больше любят мёртвых реабилитированных, чем живых». Почему? Потому что она постоянно говорила вещи, которые им не нравились. Её свидетельства - как участницы событий - ломали выстроенные ими исторические образы и мифы. Вот типичный пример. В годы перестройки стала весьма популярна книга Юрия Борева «Сталиниада», куда он собрал множество разнообразных историй и баек о Сталине. Вот одна из них:
«Галина Серебрякова рассказывала, как в бытность её женой наркома финансов Сокольникова у них однажды собрались гости. Это были крупные военные и партийные деятели того времени. Мужчины удалились в кабинет хозяина. Курили и разговаривали. Когда Серебрякова вошла в кабинет, неся кофе, она услышала реплику Алёши Сванидзе, брата первой жены Сталина:
- Коба зарвался, надо его ликвидировать».
Но замечателен комментарий, которыё давал к этому сам Борев:
«Неясно, было ли это на самом деле или этот эпизод возник в сознании Серебряковой после ареста, во время суровых допросов, по требованию следователей». (!)
Изумительно, не правда ли? Перестроечная мифология жёстко требовала изображать «старую гвардию» большевиков как собрание безобидных агнцев, куда случайно затесался один-единственный волчище (Сталин). Ну, а свидетельство этой неугомонной Серебряковой ломало об колено это сложившееся представление... Получалось, что борьба была с обеих сторон, а не с одной. Поистине, «мёртвые реабилитированные» доставляли либералам-шестидесятникам и перестройщикам гораздо меньше хлопот, чем живые! Уже в 60-е годы Серебрякова говорила: «Я согласна снова сесть в тюрьму, в лагерь, чтобы не дать затоптать достижения нашей революции».
Галина Серебрякова
Причём обвинить Серебрякову в «сталинизме» в 60-е годы получалось... плохо. По сути, она не только представляла тонкую прослойку «старых революционеров», или «марксистов-идеалистов», как иногда выражались, но и традицию инакомыслия и оппозиции внутри партии. Как-никак, она была женой двух погибших лидеров антисталинской оппозиции. Да и сталинцев в речах не сильно жаловала. Рассказывали, что на одной из встреч Хрущёва с интеллигенцией Серебрякова расстегнула свою блузку и показала шрамы на груди, оставшиеся, по её словам, от тюремных пыток. Это произвело такое впечатление на присутствовавшего в зале композитора Дмитрия Шостаковича, что он упал в обморок. Он хорошо знал Серебрякову ещё до её ареста. А Константин Симонов при виде этой сценки довольно цинично пошутил: «Вот если бы это проделала Ахмадулина...» Поэтессе Ахмадулиной в тот момент было около 25 лет.
Леонид Серебряков (1888-1937), первый муж Галины Серебряковой
Григорий Сокольников (1888-1939), второй муж Галины Серебряковой
Дружеский шарж на Г. Сокольникова. Обложка и страница детской книжки «Твои наркомы у тебя дома», 1926
Рисунок из журнала «Красный перец» за 1924 год. Наркомфин Сокольников предъявляет список налогов одному из своих коллег по правительству (вероятно, главе ВСНХ Алексею Рыкову). Тот скорбно отвечает: «Денег нет у меня, один трест на груди».
Лидеры «Левой оппозиции» в 1927 году незадолго до их высылки из Москвы. Сидят слева направо: Л. Серебряков, К. Радек, Л. Троцкий, М. Богуславский и Е. Преображенский; стоят: Х. Раковский, Я. Дробнис, А. Белобородов и Л. Сосновский
Дом в Романовом переулке, где жила Галина Серебрякова и находился её домашний салон
Рисунок К. Елисеева. 1927 год. «Вылет. Троцкисты Серебряков и Преображенский исключены из ВКП(б) за раскольническую фракционную работу.
Троцкий: - Гляди-ка! Птенцы-то уже оперились и вылетели!..
Зиновьев: - Из гнезда?
Троцкий: - Нет, из партии».
Рисунок Кукрыниксов. 1937 год. «Своя ноша не тянет». Изображены Л. Троцкий (в виде собачки), в нижнем ряду слева направо: Карл Радек, Георгий Пятаков, Леонид Серебряков, Григорий Сокольников. Карикатура изображает, в том числе, сразу двух мужей Г. Серебряковой
Но наибольшее впечатление на современников произвело столкновение Галины Серебряковой и Ильи Эренбурга в 1963 году. Кто такой Илья Эренбург, наверное, все знают. В 1905-1908 годах - большевик, потом - беспартийный. Октябрь 1917 года встретил противником большевиков, но по мере угасания гудящего пламени революции мало-помалу с ней примирился. В 40-е годы - автор лозунга «Убей немца!», за который его мягко пожурила «Правда» («Товарищ Эренбург упрощает»). Автор названия хрущёвской эпохи «оттепель» и горячий её сторонник... В общем, идейный предшественник либералов эпохи перестройки. Один из которых, Евгений Евтушенко, посвятил ему в 2004 году такие строки:
Не люблю в Эренбурга - камней,
хоть меня вы камнями побейте.
Он, всех маршалов наших умней,
нас привёл в сорок пятом к победе.
Танк назвали «Илья Эренбург».
На броне эти буквы блистали.
Танк форсировал Днепр или Буг,
но в бинокль наблюдал за ним Сталин.
Не пускали, газету прочтя,
Эренбурга на самокрутки,
и чернейшая зависть вождя
чуть подымливала из трубки.
Илья Эренбург
Илья Эренбург и Галина Серебрякова в 60-е годы
И вот Серебрякова публично, на одной из встреч Хрущёва с творческой интеллигенцией, выступила против Эренбурга. Она обвинила его в неблаговидной роли в деле Еврейского антифашистского комитета. Из книги Евы Берар «Бурная жизнь Ильи Эренбурга»: «Слово взяла Галина Серебрякова, писательница, прошедшая через ГУЛАГ, вдова крупного партийного руководителя, а также жертвы сталинской чистки. Она решительно отвергает «теорию молчания», а заодно обвиняет Эренбурга: обвиняет вовсе не в том, что он молчал, а в том, что он являлся проводником сталинской воли, что он предал своих товарищей по Еврейскому антифашистскому комитету и виновен в их гибели. В качестве источника информации она сослалась на Александра Поскрёбышева, бывшего секретаря Сталина. Зал был потрясён. Никто не ожидал, что дискуссия примет такой оборот. Как замечает Мишель Татю, французский политический обозреватель, «главное оружие десталинизации» - разоблачение соучастия в преступлениях - оказалось обоюдоострым и обратилось на противников сталинизма». По окончании собрания Шостакович, Каверин и некоторые другие демонстративно пожали руку Эренбургу, стараясь поддержать его и выразить своё доверие и сочувствие».
Серебрякову поддержал Хрущёв, он даже противопоставил её и Эренбурга. Сказал, что «несмотря на перенесённую несправедливость, товарищ Серебрякова не потеряла веры в партию». И язвительно отметил, что Эренбург «в эпоху культа личности не подвергался преследованиям, его не притесняли».
Всё это произвело на Илью Григорьевича потрясающее действие. Его в эти дни навестила Лидия Чуковская: «Лицо у Эренбурга было совершенно жёлтое. Обычно такой спокойный, он весь кипел и выкрикивал: «Глава государства не имеет права судить писателей!». «Это унизительно! это унизительно!» - повторял он. Он был в таком состоянии, что, провожая меня, никак не мог отыскать дверь».
Но во всей этой истории более всего показательно, на чьей стороне оказались симпатии не только старшего поколения интеллигенции, вроде Шостаковича и Каверина, но и молодой «шестидесятнической» поросли. Может быть, на стороне Серебряковой, большевички с 1919 года, участницы оппозиции, пострадавшей за свои взгляды? Ничуть не бывало. Они оказались на стороне Эренбурга, вполне лояльного сначала сталинского, а потом антисталинского журналиста, процветавшего, когда Серебрякова и её друзья сидели в лагерях и ссылках.
В действительности, и это очень печально, в СССР уже в 60-х годах не было сколько-нибудь значимой аудитории для идей «марксистов-идеалистов». Для либерально-шестидесятнических идей, а ля Эренбург-Евтушенко, слегка подсвеченных красным - сколько угодно. Для «патриотов»-почвенников - тоже. А для «марксистов-идеалистов» - увы. А ведь Серебрякова настойчиво пыталась проповедовать именно их, публиковала книги о Карле Марксе. Но ведь даже Хрущёву, во многом принадлежавшему к этому поколению, в 1963 году уже недолго оставалось во главе правительства (и, кстати, его уход, что бы ни говорили потом, значительная часть интеллигенции восприняла с облегчением и одобрением). Интеллигенция же, к которой пытались обращаться такие люди, как Серебрякова, постепенно втягивалась в новое для неё и страшно увлекательное занятие - закрепление и постепенное увеличение личных прав - интеллектуальных, творческих, политических (чем с 1965 года открыто занялись диссиденты), а там и материальных... Конечно, интеллигенты были совсем не против, а даже всецело за то, чтобы это до поры до времени оформлялось неким флёром, туманом из «марксистских» слов, но этим искусством владели такие мастера, как Эренбург и Евтушенко, а отнюдь не Серебряковы...
Дмитрий Налбандян. «Встреча руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией». 1957
Д. Налбандян. «Встреча Н. Хрущёва и Е. Фурцевой с работниками культуры». 1962
А это из тюремных воспоминаний Галины Серебряковой «Смерч»:
«Работая над историей Великой Французской революции, я не раз задумывалась над тем, почему вожди разных партий в Конвенте, такие, как Бриссо, Дантон, Робеспьер, да и сотни других выдающихся и рядовых революционеров, шли как бы с завязанными глазами навстречу ножу гильотины. Только раз, перечитывая дневник якобинца Сенара, я нашла признания, в которых задолго до своей гибели, до Термидора, с леденящей душу прозорливостью он предвидел своё будущее. Остальные, как воины в жаркой схватке, были ослеплены уверенностью в своей правоте и потому душевно безоружны. Очевидно, нигде ослепляющий накал страстей не достигает такой силы, как в политике. Ни моя семья, ни я никогда не думали о том, что нас ждало».
«Я вспоминала суровые законы древних римлян, которые обрекали на казни и преследования семьи заподозренных сенатом или потерпевших поражение в политической борьбе. Разве не погибли как жёны врагов республики или цезарей супруга Цицерона, возлюбленная Цицерона, Помпея и других увековеченных историей государственных деятелей? Великая Французская революция умертвила на гильотине Люсиль Демулен, верную подругу трибуна, преследовала Елизавету Леба».
Но мне самыми сильными строчками её воспоминаний показался диалог с дочерью в 1937 году, когда Галину Серебрякову отпустили домой после кратковременного ареста.
«- Что мы делали в жизни плохого? - наивно спрашивала я.
- А что мы делали хорошего? Очевидно, мало, - отвечала Зоря.
- Почему мы так несчастны? - сетовала я. Девочка не по-детски тяжело вздыхала.
- А почему ты думаешь, мам, что жизнь - это счастье, а не несчастье? Иначе не было бы революций».
Такие дела...
