Моряк и Садовод. Баллада.
Евгений Хуэйчао был железным человеком с богатой биографией. И тут судьба столкнула его с юной землянкой, дочерна загорелой и такой, знаете, ладненькой. Сисечки такие, попочка, всё такое обтекаемо-приятное, опять же глаза с искрой. Сердце Евгения Хуэйчао дрогнуло. Искра в глазах манила в бездны греха. Пронзённые стрелой Амура, молодые люди рухнули в пучину пылающих страстей, откуда Евгений Хуэйчао вынырнул, спустя какое-то время, тяжело дыша.
Глядя на ржавеющие царапины, оставленные судьбой на его железном сердце, Евгений Хуэйчао, обратился за утешением к той, кто никогда не оттолкнёт, всегда выслушает и приласкает - к прозрачной и холодной водке. Он припал к ней, как младенец к материнской груди, доверчиво и безоглядно. И водка приняла его в ледяное лоно своё, и баюкала железного человека Евгения Хуэйчао до тех пор, пока ржавчина не сошла и царапины не стали неразличимы в синей мгле.
Увы. Как многие красавицы, его прозрачная гордая подруга оказалась жестокосердной. В тихий фиолетовый вечер, когда мокрые листья прилипают к черной жопе челябинского асфальта подобно незаслуженным юбилейным медалям, в груди Евгения Хуэйчао забились сразу два сердца. Сначала он испугался и потрогал себя за железную грудь, но два сердца действительно стучали там, под рёбрами, в разнобой, как необученные новобранцы. Евгений Хуэйчао лежал в крохотной хрущёвой комнатухе большой боевой диагональю. К утру из углов пришли тёмные незнакомые духи и сказали, чтобы он не боялся, потому что два сердца - это, в общем-то, не самое плохое. Но голоса духов скрежетали позеленевшей бронзой и ложью.
Так Евгений Хуэйчао поехал на принудительное лечение в больницу, где в облезшей палате стояла большая клетка, набитая незнакомыми людьми, поражёнными безумием и страхом. Евгению Хуэйчао досталась нижняя шконка у окна и то было хорошо ему: он мог подтягиваться на решётке и немного дышать в форточку, тогда второе, ненастоящее сердце успокаивалось и он возвращался в мир. Над его шконкой размещался старый моряк, а напротив коротал свои дни матёрый садовод, король салата и повелитель малиновых кустов. Между ними лежал старый раздувшийся циррозник и тихо умирал, испуская дикий аромат живого гниения, помноженный на запах страха, который заливал клетку под самый потолок.
В клетке никто не спал. Подгоняемые шугняками, вошкаясь в тине паранойи и вины за неибывные грехи, бедолаги гнали свои телеги сквозь затхлые ночи и вонючие дни. Садовод и моряк круглые сутки говорили друг с другом, и слыша эти ебанутые скрипучие голоса Евгений Хуэйчао грыз решетку, чтобы больше не убить никого на свете. Циррозник, тем временем, распухал, как свекольный монгольфьер, участвуя в беседе новыми вспышками запаха, словно большой жук.
- Чувствую, тащит нас галсами, а гроза хуярит всё сильнее, - говорил моряк.
- Тогда я начал их понемногу пасынковать, - отвечал садовод.
- Пффф, - вылетал из циррозника вонючий не то выдох, не то ветер.
- Я кричу старпому, мол, чиф, хуйня какая-то выходит, - говорил моряк.
- А всё равно нихуя кабачки не удались, - отвечал садовод.
- Пффф, - соглашался циррозник.
- И тут приходим мы в Норфолк, а дождина льёт, - говорил моряк.
- Я начал мелкие стволики отсекать и собирать деревце в штамб, - отвечал садовод.
- Пффф, - утверджал циррозник.
- А спасательный круг-то у нас был раз на пятьдесят маслом покрашен, - говорил моряк.
- И в результате, вся свекла (с обязательным ударением на конечное «а») пошла по пизде, - отвечал садовод.
И так круглые сутки, с недолгими перерывами на похезать в жестяную парашу в углу клетки. Евгений Хуэйчао отупело смотрел на них и думал о том, как доставал бы внутренности из моряка столовой ложкой, чтобы садовод смотрел, ждал и боялся. И тут его выписали. Евгений Хуэйчао вышел в мир и жизнь показалась ему ужасно прекрасной. Правда, железным он уже не был, а размягчился, став со временем обычным мужчиной средних лет. Почти обычным. Но это всё уже другие истории.
С тех пор минуло лет, наверное, двадцать. Однако до сих пор, когда меня кто-нибудь не понимает и достучаться до собеседника я никак не могу, то вспоминаю эту историю и ловлю себя на мысли, что с ехидной улыбкой бормочу стих, которому садовод научил Евгения, некогда прозываемого Хуэйчао:
- Да и морковка нихуя не уродилась,
Словно мышиные залупки,
Такая мелкая была.
оригинал записи опубликован в блоге iDiot Daily
PS: это кусочек моей книжки "Холодные зелёные уральские помидоры". Думаю, в середине сентября подготовить к публикации.
Глядя на ржавеющие царапины, оставленные судьбой на его железном сердце, Евгений Хуэйчао, обратился за утешением к той, кто никогда не оттолкнёт, всегда выслушает и приласкает - к прозрачной и холодной водке. Он припал к ней, как младенец к материнской груди, доверчиво и безоглядно. И водка приняла его в ледяное лоно своё, и баюкала железного человека Евгения Хуэйчао до тех пор, пока ржавчина не сошла и царапины не стали неразличимы в синей мгле.
Увы. Как многие красавицы, его прозрачная гордая подруга оказалась жестокосердной. В тихий фиолетовый вечер, когда мокрые листья прилипают к черной жопе челябинского асфальта подобно незаслуженным юбилейным медалям, в груди Евгения Хуэйчао забились сразу два сердца. Сначала он испугался и потрогал себя за железную грудь, но два сердца действительно стучали там, под рёбрами, в разнобой, как необученные новобранцы. Евгений Хуэйчао лежал в крохотной хрущёвой комнатухе большой боевой диагональю. К утру из углов пришли тёмные незнакомые духи и сказали, чтобы он не боялся, потому что два сердца - это, в общем-то, не самое плохое. Но голоса духов скрежетали позеленевшей бронзой и ложью.
Так Евгений Хуэйчао поехал на принудительное лечение в больницу, где в облезшей палате стояла большая клетка, набитая незнакомыми людьми, поражёнными безумием и страхом. Евгению Хуэйчао досталась нижняя шконка у окна и то было хорошо ему: он мог подтягиваться на решётке и немного дышать в форточку, тогда второе, ненастоящее сердце успокаивалось и он возвращался в мир. Над его шконкой размещался старый моряк, а напротив коротал свои дни матёрый садовод, король салата и повелитель малиновых кустов. Между ними лежал старый раздувшийся циррозник и тихо умирал, испуская дикий аромат живого гниения, помноженный на запах страха, который заливал клетку под самый потолок.
В клетке никто не спал. Подгоняемые шугняками, вошкаясь в тине паранойи и вины за неибывные грехи, бедолаги гнали свои телеги сквозь затхлые ночи и вонючие дни. Садовод и моряк круглые сутки говорили друг с другом, и слыша эти ебанутые скрипучие голоса Евгений Хуэйчао грыз решетку, чтобы больше не убить никого на свете. Циррозник, тем временем, распухал, как свекольный монгольфьер, участвуя в беседе новыми вспышками запаха, словно большой жук.
- Чувствую, тащит нас галсами, а гроза хуярит всё сильнее, - говорил моряк.
- Тогда я начал их понемногу пасынковать, - отвечал садовод.
- Пффф, - вылетал из циррозника вонючий не то выдох, не то ветер.
- Я кричу старпому, мол, чиф, хуйня какая-то выходит, - говорил моряк.
- А всё равно нихуя кабачки не удались, - отвечал садовод.
- Пффф, - соглашался циррозник.
- И тут приходим мы в Норфолк, а дождина льёт, - говорил моряк.
- Я начал мелкие стволики отсекать и собирать деревце в штамб, - отвечал садовод.
- Пффф, - утверджал циррозник.
- А спасательный круг-то у нас был раз на пятьдесят маслом покрашен, - говорил моряк.
- И в результате, вся свекла (с обязательным ударением на конечное «а») пошла по пизде, - отвечал садовод.
И так круглые сутки, с недолгими перерывами на похезать в жестяную парашу в углу клетки. Евгений Хуэйчао отупело смотрел на них и думал о том, как доставал бы внутренности из моряка столовой ложкой, чтобы садовод смотрел, ждал и боялся. И тут его выписали. Евгений Хуэйчао вышел в мир и жизнь показалась ему ужасно прекрасной. Правда, железным он уже не был, а размягчился, став со временем обычным мужчиной средних лет. Почти обычным. Но это всё уже другие истории.
С тех пор минуло лет, наверное, двадцать. Однако до сих пор, когда меня кто-нибудь не понимает и достучаться до собеседника я никак не могу, то вспоминаю эту историю и ловлю себя на мысли, что с ехидной улыбкой бормочу стих, которому садовод научил Евгения, некогда прозываемого Хуэйчао:
- Да и морковка нихуя не уродилась,
Словно мышиные залупки,
Такая мелкая была.
оригинал записи опубликован в блоге iDiot Daily
PS: это кусочек моей книжки "Холодные зелёные уральские помидоры". Думаю, в середине сентября подготовить к публикации.