пролетая над гнездом Сорокина
Хотя я много читаю, литературовед из меня никудышный - как, впрочем, и искусствовед в принципе: мне никак не удается сформулировать, почему Репин и Писсарро, ГогХальс, Гольбейн, Пентуриккио, Петров-Водкин - отличные художники, Брейгель, Филонов, Пикассо, Ван Гог - вообще великие, а какие-нибудь там Баскаков или Рылов - и вовсе никакие.
Ну, есть, конечно, у меня более или менее внятное объяснение масштабу таланта мастера: по полотнам же всегда видно, кому ангел палитру нужным боком подсовывал, кому кисти подавал, кого по предплечью погладил, а к кому и вовсе в мастерскую так ни разу не залетел - но это же все равно не дает передать другим людям, как и почему от раннего Шагала перехватывает дыхание, а работы Налбандяна лучше не смотреть
Ну и с текстами так же: мне-то очевидно, как прекрасны Набоков, Бродский, Платонов или, скажем, «Шум и ярость» или «Игра в бисер» - но как передать это вИдение оставшимся равнодушными к «Дару» или «Второму Рождеству на берегу незамерзающего Понта» поклонникам Лукьяненко или Пратчетта?
В общем, не очень я умею рассказывать о литературе: например, чего мне не хватает в «Белом тигре», «Похороните за плинтусом» или у Славниковой, почему зануден Голдинг и почему так поверхностны Кабаков и Яркевич - и то вразумительно объяснить не могу.
Так же у меня и с Сорокиным: трудно мне его вслух анализировать.
Ничуть не меньше людей, которые не могут его читать органически, встречаю и тех, кто почитает автора «Марины» величайшим стилистом.
Для меня, правда, стилисты - это Саша Соколов и М.Шишкин или там Генри Джеймс, а вот в «Норме», хотя, несомненно, и изрядно стилизованной, я ожидаемого запредельного чувства слова не увидел. Кстати уж, по прочтении меня надолго отодвинула от писателя вовсе не копрофагия (что она мне, биологу! я на траулере с боцманом разговаривал, и то ничего), а некоторое недоумение: ну а зачем, собственно, он это всё? Ну не просто же для того, чтобы кого-то из неподготовленных читателей стошнило.
Ну а после долгого перерыва я к Сорокину вернулся - через вполне достойную Метель. Все эти витаминдеры, пирамидки, живой войлок - очень даже литература.
Потом Сахарный кремль и День опричника - несколько легковесно, на уроне Кыси, но тоже ничего.
И тогда я решил взяться за его желтый 2-й том - который еще несколько лет назад отложил после Нормы из 1-го до лучших времен.
И начал с романа Роман.
Про Романа. Это бывший успешный адвокат лет около 30-ти, внезапно бросивший практику и переехавший в большой деревенский особняк дяди и тети (Роман сирота), чтобы заниматься пейзажной живописью.
Роман и начинается с того, что Роман сходит с поезда.
Видимо, конец 19 в.: железная дорога уже есть, автомобилей еще нет.
Войн не было давно - и не видно на горизонте. Крепостные отношения - в достаточно далеком прошлом. В общем, полная славянофильская идиллия: охота на рябчиков, верховая езда, банька, разговоры за чаем. Хороводы есть, хероводов нет, больных и бедных тоже нет.
Баре выезжают к крестьянам на покос: «чтобы всем миром». Потихоньку становится скучно: все какие-то неживые, и очень всё условно. Постепенно Роман как-то вдруг (да-да, постепенно вдруг) влюбляется в дочку лесника - тоже условную и условного: у мужика в лесном доме коллекционные ружья и бочонки выдержанного рома.
Тут же на следующий день пара и венчается - и ни к портному им не нужно (у лесной девушки есть готовое свадебное платье), ни еду и спиртное: всё есть в доме в количествах совершенно несусветных. Далее идет свадьба - на 70 страниц убористого кегля (добрачная деревенская жизнь растянулась на 220), от которого уже ощутимо подташнивает: настолько приторны все тосты и само описание этого счастья в целом.
- Я жива тобой! - восторженно шепчет Роману в губы Татьяна, смеясь беззастенчиво, как девочка.
- Когда русский народ гуляет, это всегда хорошо, - умиляются родственники Романа.
- Да здравствует русский самовар! - провозглашают гости.
- Душой и характером русским родня мы навеки, - радуются все
А им все наливают, и ладные парни в атласных деревенских штанах всё носят на снятых с петель дверях зажаренных целиком осетров и свиней.
- Спасибо, честные труженики! Храни вас Бог! - произносит с террасы, подняв рюмку, дядя Романа Антон Петрович, обращаясь к рассевшимся за накрытые столы мужикам и бабам, бросившим сенокос, чтобы всей деревней погулять на свадьбе.
И наконец, когда уже почти и мочи нет читать дальше всю эту, молодые - не спав уже две ночи - дают нам передохнуть: уединяются. Нет-нет, чтобы рассмотреть подарки, вы не подумайте.
И тут же натыкаются в этих свадебных подарках на отличный топор на длинной ручке.
«Роман, быстро пройдя в бильярдную, высунулся из-за двери:
- Прошу сюда, дядюшка.
Роман изо всех сил ударил его топором в лицо. Кровь хлынулв из страшной раны, наискосок пересекающей лицо, разрубленная и вывороченная челюсть тряслась.»
Изрубив всех гостей и родственников в господском доме - автор подробно и со вкусом описывает, кого каким способом - счастливые молодожены пошли по уснувшей деревне.
«Роман взял его за руку и потянул. Петр Горохов упал с печки. Роман ударил его топором по голове. <…> Михаил Чернов стал просыпаться. Роман ударил его топором по голове. Михаил Чернов задрожал. Его вырвало. <…> Степанида Самсонова упала на пол и заплакала. Роман ударил Степаниду Самсонову топором по голове. Степанида Самсонова перестала плакать и не двигалась.»
Так еще 40 страниц. Ну, допустим жесткий Хармс. Такие сильно зачерствевшие Пакин и Ракукин.
Ну а потом «Роман набросил кожу Татьяны себе на спину. Роман взял кишки Татьяны. Роман привязал кожу Татьяны к своей спине. <…> Роман стал толочь содержимое купели левой ногой Татьяны. <…> Роман поскреб. Роман плюнул. Роман вздрогнул. Роман нажал. Роман лизнул. <…>»
Так еще 5 страниц. В общем, погуляли.
И я опять не понимаю - зачем. Нет, понятно, что топор и «Ударил топором. Размозжил лицо. Пукнул. Поскреб.» нужны, чтобы разрушить предыдущую приторную идиллию. Но вот в целом - зачем? Ну скучно же.
Непонятное послевкусие нужно было как-то смыть. А как раз после Романа в томе шли Сердца четырех - я и их прочитал.
«Ребров оттянул крайнюю плоть на члене, отстриг головку и быстро вложил в рот наклонившемуся Сереже. Сережа стал сосать головку, осторожно перекатывая ее во рту. Ольга вытерла ему губы платком».
Ну, не знаааю.
Но, в общем, я уверен, что Метель - добротная повесть. И убежден, что у нас сейчас подъем и расцвет литературы, который Серебряному веку и не снился.
Даже и не спорьте, пожалуйста.
А то еще решу, что вы в хорошей беллетристике ни фига не петрите.
Ну, есть, конечно, у меня более или менее внятное объяснение масштабу таланта мастера: по полотнам же всегда видно, кому ангел палитру нужным боком подсовывал, кому кисти подавал, кого по предплечью погладил, а к кому и вовсе в мастерскую так ни разу не залетел - но это же все равно не дает передать другим людям, как и почему от раннего Шагала перехватывает дыхание, а работы Налбандяна лучше не смотреть
Ну и с текстами так же: мне-то очевидно, как прекрасны Набоков, Бродский, Платонов или, скажем, «Шум и ярость» или «Игра в бисер» - но как передать это вИдение оставшимся равнодушными к «Дару» или «Второму Рождеству на берегу незамерзающего Понта» поклонникам Лукьяненко или Пратчетта?
В общем, не очень я умею рассказывать о литературе: например, чего мне не хватает в «Белом тигре», «Похороните за плинтусом» или у Славниковой, почему зануден Голдинг и почему так поверхностны Кабаков и Яркевич - и то вразумительно объяснить не могу.
Так же у меня и с Сорокиным: трудно мне его вслух анализировать.
Ничуть не меньше людей, которые не могут его читать органически, встречаю и тех, кто почитает автора «Марины» величайшим стилистом.
Для меня, правда, стилисты - это Саша Соколов и М.Шишкин или там Генри Джеймс, а вот в «Норме», хотя, несомненно, и изрядно стилизованной, я ожидаемого запредельного чувства слова не увидел. Кстати уж, по прочтении меня надолго отодвинула от писателя вовсе не копрофагия (что она мне, биологу! я на траулере с боцманом разговаривал, и то ничего), а некоторое недоумение: ну а зачем, собственно, он это всё? Ну не просто же для того, чтобы кого-то из неподготовленных читателей стошнило.
Ну а после долгого перерыва я к Сорокину вернулся - через вполне достойную Метель. Все эти витаминдеры, пирамидки, живой войлок - очень даже литература.
Потом Сахарный кремль и День опричника - несколько легковесно, на уроне Кыси, но тоже ничего.
И тогда я решил взяться за его желтый 2-й том - который еще несколько лет назад отложил после Нормы из 1-го до лучших времен.
И начал с романа Роман.
Про Романа. Это бывший успешный адвокат лет около 30-ти, внезапно бросивший практику и переехавший в большой деревенский особняк дяди и тети (Роман сирота), чтобы заниматься пейзажной живописью.
Роман и начинается с того, что Роман сходит с поезда.
Видимо, конец 19 в.: железная дорога уже есть, автомобилей еще нет.
Войн не было давно - и не видно на горизонте. Крепостные отношения - в достаточно далеком прошлом. В общем, полная славянофильская идиллия: охота на рябчиков, верховая езда, банька, разговоры за чаем. Хороводы есть, хероводов нет, больных и бедных тоже нет.
Баре выезжают к крестьянам на покос: «чтобы всем миром». Потихоньку становится скучно: все какие-то неживые, и очень всё условно. Постепенно Роман как-то вдруг (да-да, постепенно вдруг) влюбляется в дочку лесника - тоже условную и условного: у мужика в лесном доме коллекционные ружья и бочонки выдержанного рома.
Тут же на следующий день пара и венчается - и ни к портному им не нужно (у лесной девушки есть готовое свадебное платье), ни еду и спиртное: всё есть в доме в количествах совершенно несусветных. Далее идет свадьба - на 70 страниц убористого кегля (добрачная деревенская жизнь растянулась на 220), от которого уже ощутимо подташнивает: настолько приторны все тосты и само описание этого счастья в целом.
- Я жива тобой! - восторженно шепчет Роману в губы Татьяна, смеясь беззастенчиво, как девочка.
- Когда русский народ гуляет, это всегда хорошо, - умиляются родственники Романа.
- Да здравствует русский самовар! - провозглашают гости.
- Душой и характером русским родня мы навеки, - радуются все
А им все наливают, и ладные парни в атласных деревенских штанах всё носят на снятых с петель дверях зажаренных целиком осетров и свиней.
- Спасибо, честные труженики! Храни вас Бог! - произносит с террасы, подняв рюмку, дядя Романа Антон Петрович, обращаясь к рассевшимся за накрытые столы мужикам и бабам, бросившим сенокос, чтобы всей деревней погулять на свадьбе.
И наконец, когда уже почти и мочи нет читать дальше всю эту, молодые - не спав уже две ночи - дают нам передохнуть: уединяются. Нет-нет, чтобы рассмотреть подарки, вы не подумайте.
И тут же натыкаются в этих свадебных подарках на отличный топор на длинной ручке.
«Роман, быстро пройдя в бильярдную, высунулся из-за двери:
- Прошу сюда, дядюшка.
Роман изо всех сил ударил его топором в лицо. Кровь хлынулв из страшной раны, наискосок пересекающей лицо, разрубленная и вывороченная челюсть тряслась.»
Изрубив всех гостей и родственников в господском доме - автор подробно и со вкусом описывает, кого каким способом - счастливые молодожены пошли по уснувшей деревне.
«Роман взял его за руку и потянул. Петр Горохов упал с печки. Роман ударил его топором по голове. <…> Михаил Чернов стал просыпаться. Роман ударил его топором по голове. Михаил Чернов задрожал. Его вырвало. <…> Степанида Самсонова упала на пол и заплакала. Роман ударил Степаниду Самсонову топором по голове. Степанида Самсонова перестала плакать и не двигалась.»
Так еще 40 страниц. Ну, допустим жесткий Хармс. Такие сильно зачерствевшие Пакин и Ракукин.
Ну а потом «Роман набросил кожу Татьяны себе на спину. Роман взял кишки Татьяны. Роман привязал кожу Татьяны к своей спине. <…> Роман стал толочь содержимое купели левой ногой Татьяны. <…> Роман поскреб. Роман плюнул. Роман вздрогнул. Роман нажал. Роман лизнул. <…>»
Так еще 5 страниц. В общем, погуляли.
И я опять не понимаю - зачем. Нет, понятно, что топор и «Ударил топором. Размозжил лицо. Пукнул. Поскреб.» нужны, чтобы разрушить предыдущую приторную идиллию. Но вот в целом - зачем? Ну скучно же.
Непонятное послевкусие нужно было как-то смыть. А как раз после Романа в томе шли Сердца четырех - я и их прочитал.
«Ребров оттянул крайнюю плоть на члене, отстриг головку и быстро вложил в рот наклонившемуся Сереже. Сережа стал сосать головку, осторожно перекатывая ее во рту. Ольга вытерла ему губы платком».
Ну, не знаааю.
Но, в общем, я уверен, что Метель - добротная повесть. И убежден, что у нас сейчас подъем и расцвет литературы, который Серебряному веку и не снился.
Даже и не спорьте, пожалуйста.
А то еще решу, что вы в хорошей беллетристике ни фига не петрите.