Приватизация промышленности. 3
Ж.Т. Тощенко ввел термин метаморфозы - «своеобразный результат деформаций общественного сознания, знаменующий появление его превращенных форм на всех уровнях социальной организации общества» [6]. При этом фундаментальной причиной таких деформаций «на всех уровнях социальной организации общества» он считал именно приватизацию. Это был поистине коренной сдвиг в экономике и политике, более того, во всем жизнеустройстве народа. Состояние, при котором рабочий согласен на приватизацию и одновременно чувствует, что она противоречит его интересам - хороший пример такой метаморфозы. Но когда метаморфозы подобного типа происходят «на всех уровнях социальной организации общества», речь уже идет о национальной катастрофе.
Он писал: «Вступление России в 90-е гг. в рыночную экономику усугубило процессы деформации общественной жизни, породив новые метаморфозы общественного сознания с еще более глубокими и кардинальными социальными последствиями. Эти превращенные формы общественного сознания особенно мощно стали формироваться в связи с реализацией политики экономических реформ и в первую очередь приватизацией, которая имела на первом этапе облик ваучерной (1992-1994), на втором этапе (с 1994 г.) - денежной, продолжающейся до сих пор» [6].
Если так, то искренний переход тех, кто в момент приватизации был ее противником, в лагерь ее сторонников, почти невероятен. Травма была глубока, и дальнейший ход событий ее лишь углублял. Но жить надо, и люди надели маски - это вполне разумный конформизм. Гораздо вероятнее был переток сторонников приватизации в лагерь ее искренних противников.
Это предположение подтверждается изучением отношения к перестройке, которая воспринимается как подготовительный этап реформы. Спустя 20 лет исследователи пишут: «После 1988 г. число поддерживающих идеи и практику перестройки сократилось почти в два раза - до 25%, а число противников выросло до 67%. И сегодня доля россиян, позитивно оценивающих перестройку, хотя и несколько возросла и составляет 28%, тем не менее, большинство населения оценивает свое отношение к ней как негативное (63%)» [7].
А общий вывод из этого исследования 2005 г. весьма жесткий: «Приведенные данные фиксируют очень важное обстоятельство - ни перестройка сама по себе, ни последовавшие за ней либеральные реформы, ни социальные трансформации сегодняшнего дня не смогли создать в России той общественной «среды обитания», которая устроила хотя бы относительное большинство населения» [7].
В исследовании, проведенном в июне 1996 года (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод: «Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждено, что «современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства». Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как «грабежом трудового народа» (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).
Девять из десяти взрослых жителей страны считают, что «основные отрасли промышленности, транспорт, связь должны быть собственностью государства, принадлежать всему народу, а не группе людей». Серьезные аналитики и политики не имеют права не учитывать такую позицию трудящегося населения страны, как бы они ее не оценивали.
Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь» [9].
Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям. Здесь - сложная методологическая проблема. Какой должна быть программа социологических опросов при наличии «латентной ценностной структуре общественного мнения в форме конфликтного сосуществования» двух разных систем ценностей? Как интерпретировать ответы людей, приверженных разным системам? Ведь одна часть опрошенных надеется прожить под покровительством экономического и административного капитала, а другая ведет катакомбное духовное бытие. Строго говоря, программы социологических исследований должны строиться по-разному для разных частей расколотого общества - системы ценностей у них разные, значит, и смысл понятий и терминов разные, для них нельзя (или очень трудно) найти какие-то «стыковочные» понятия.
Здесь - проблема несоизмеримости ценностей двух общностей, но в российской социологии об этой проблеме не говорят и как будто вообще не слышали о ней.
Сделаем небольшое методологическое отступление. Реально, приватизация 1990-х годов сопровождалась замалчиванием важного знания об этом процессе, включая знание о свежем опыте приватизации в Польше и Венгрии. Более того, имела место и дезинформация о важных сторонах проблемы конкретно России. Граждане осознали этот факт слишком поздно, но это стало важным фактором раскола общества и углубления кризиса 90-х годов. Понятно, что социолог не должен своими вопросами оказывать идеологическое давление на опрашиваемых, но разве не требует научная этика дать им хотя бы минимум объективного знания, которого их лишили политики?
Конкретно, в случае приватизации социологи оказались в такой ситуации. Выше говорилось о работе в 1992 г. группы ведущих экспертов (М. Кастельс, А. Турен, Ф.Э. Кардозу, М. Карной и С. Коэн), которые обсуждали с членами Правительства России (в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным) доктрину приватизации. Но ведь в качестве экспертов с российской стороны выступали видные социологи - профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. Им сказали, что «существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» и привели веские доводы, совершенно понятные и неоспоримые для социологов.
Ведущие российские социологи услышали эти суждения и доводы в ходе прямой дискуссии. Ну ладно, политическое руководство скрыло это знание от общества и населения - нечего о нем и говорить. Но разве не требует профессиональная этика социологов ввести это знание в научный оборот, чтобы исследователи могли учесть его в своих исследовательских проектах? Разве социолог - не врач и просветитель для общества? Тут он скорее выглядит как боец идеологического спецназа в информационно-психологической войне против народа своей страны.
Производным от этой проблемы является такой вопрос: кому предназначено знание, полученное в социологическом исследовании? Этот вопрос лежит в плоскости социодинамики знания, но он непосредственно влияет и на когнитивную структуру исследования. Одно дело, когда социолог строит программу исследования как разведчик, отправленный властью в общество, как «в тыл противника». Он должен добыть достоверное знание, но структурированное особым образом - исходя из доктрины «холодной гражданской войны», каковой является технократическая «демократия решений». Другое дело, когда социолог следует нормам науки как открытого знания, способствующего рациональному самопознанию общества и государства и выработке общественного договора.
В условиях кризиса, вызвавшего глубокий конфликт ценностей и интересов, часто происходит смешение когнитивных норм и методов, и открытые публикации результатов исследования составляют странный гибрид политкорректности, умолчаний и искажения меры. Это и становится одним из генераторов метаморфоз общественного сознания, поскольку транслируется из обществоведческой литературы в массовое сознание через СМИ. Через обратную связь это дискредитирует исследования, и их результаты становятся все менее достоверными.
Вот поучительный случай. В октябре 1993 г. ВЦИОМ объявил о положительном отношении населения к действиям Ельцина против Верховного Совета. Основывая свой вывод на основе опроса городского населения, Л. Седов писал, что «результаты этих событий были восприняты россиянами как ожидаемое потрясение на пути установления порядка и предотвращения сползания страны к хаосу и анархии». Он обосновал свое заключение о мнении всего населения тем, что 26% респондентов, «не будучи сбиты с толку декларациями законодательной власти, думают, что этот сдвиг осуществлен во имя демократии» [3].
Это как, господа «демократические социологи» - положительную оценку 26% респондентов объявлять «отношением населения»? Скорее, это - крайнее выражение «метаморфоз обществоведческого сознания», но их мягкое проявление наблюдается во множестве публикаций. Судя по частоте этого явления, дело не в цинизме и не в страхе перед работодателями, а именно в деформации когнитивного аппарата. Но слепой поводырь слепому не нужен!
Вернемся к отношению населения к приватизации.
В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного в конце 2001 г. Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М.К. Горшкова [4], говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 гг. положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%».
Даже разгон Верховного Совета России с расстрелом из танков здания в октябре 1993 г. не вызвал такого возмущения: его оценили «скорее положительно» 26%, «скорее отрицательно» 38,3% и «безразлично» 35,6%.
Таким образом, в 2001 г. общественная оценка приватизации была однозначно негативной. От неопределенности 1992-1993 гг. подавляющее большинство населения России сдвинулось к тяжелой молчаливой ненависти к центральной акции всей реформы - ограбления народа в форме приватизации под прикрытием обмана.
Пройдем дальше по оси времени. Вот сравнение результатов двух исследований - 1998 и 2003 гг. Предмет - «отношение к кардинальным реформам, социально-экономическим переме¬нам, которые произошли в нашей стране с начала 90-х годов. Важнейшая из них - при¬ватизация общественной собственности» [10]. Метод - измерение толерантности жителей Москвы - специфической выборки контингента, в наибольшей степени приверженного ценностям рыночной реформы.
Автор, профессор РАГС В.М. Соколов, пишет: «Уровень толерантности москвичей виден из ответов на вопрос “Нужно ли в судебном порядке пересмотреть итоги приватиза¬ции, проводившейся в нашей стране с 1992 по 2000 гг.?” 32% уверены, что “обязатель¬но нужно”. “В какой-то мере, может быть, и нужно” - 33; “не нужно” - 18; затрудни¬лись с ответом - 17%.
То есть, 65% горожан не только отрицательно относятся к про¬шедшей в нашей стране приватизации, но и выступают за ее полный или частичный пересмотр. Столь же нетерпимо отношение москвичей к основным авторам и испол¬нителям данных реформ: Е. Гайдару, А. Чубайсу, другим активным деятелям, прово¬дившим социально-экономические реформы 90-х годов (свободные цены и т.д.)... 33% относятся отрицательно, так как “они принесли России больше вреда, чем пользы”; 30% высказались резко отрицательно, считая, что “надо судить за их де¬ла”.
Неоднозначные установки москвичей были выявлены в результате изучения отношения населения города к очень богатым людям в России. 10% респондентов ответили: “Уважаю в любом случае”; 29% - “Уважаю, но только в том случае, если богатство получено честным путем”; 21% - “Не уважаю, так как в России нельзя получить большое богатство без обмана, мошенничества, присвоения общественного добра”; а 24% ответивших считают, что обязательно надо в судебном порядке рассмотреть деятельность всех российских миллионеров, каким способом они разбогатели.
Таким образом, низкий уровень толерантности к богатым характерен для 45% опрошенных, терпимое отношение - почти 40%. По сравнению с данными опроса по аналогичной проблеме, проведенного в 1998 г., толерантность москвичей в этом отношении заметно выросла. Пять лет назад только 5% опрошенных уважали богатых людей и почти 60% требовали той или иной репрессивной меры по отношению к ним» [10].
Десять лет наблюдений за последствиями приватизации позволили социологам выявить ряд явлений, которых массовое сознание в хаосе 90-х годов не фиксировало и не включало в образ, создаваемый в ходе «культуральной работы» двух сторон баррикады. Вот некоторые элементы реальности, которые были означены и ассимилировались общественным сознанием. Это, прежде всего, осознание неизбывности того типа массовой бедности, которую породила приватизация как лишение половины населения «дивидендов», которые она получала от общенародной собственности.
Н.М. Римашевская пишет: «Устойчивая» бедность связана с тем, что низкий уровень материальной обеспеченности, как правило, ведет к ухудшению здоровья, деквалификации, депрофессионализации, а в конечном счете - к деградации. Бедные родители воспроизводят потенциально бедных детей, что определя¬ется их здоровьем, образованием, полученной квалификацией. Со¬циальные исследования устойчивости бедности подтвердили эту гипотезу и показали, что люди, “рождающиеся как постоянно бед¬ные”, остаются таковыми в течение всей жизни…
Возникла категория “новых бедных”, представляющих те группы населения, которые по своему образованию и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам никогда ранее (в советское время) не были малообеспеченными. Все специалисты пришли к выводу о том, что работающие бедные - это чисто российский феномен…
Драматичность ситуации состоит в том, что две трети детей и одна треть престарелого населения оказались «за порогом» социаль¬ных гарантий, в группе бедности. Между тем, основная часть по¬жилых людей своим прошлым трудом обеспечила себе право на, по крайней мере, безбедное (по “новой метрике”) существование, а с бедностью детей нельзя мириться, т.к. она несомненно приводит к снижению качества будущих поколений и, как следствие - основных характеристик человеческого потенциала нации» [11].
взято у sg_karamurza в Приватизация промышленности. 3
Он писал: «Вступление России в 90-е гг. в рыночную экономику усугубило процессы деформации общественной жизни, породив новые метаморфозы общественного сознания с еще более глубокими и кардинальными социальными последствиями. Эти превращенные формы общественного сознания особенно мощно стали формироваться в связи с реализацией политики экономических реформ и в первую очередь приватизацией, которая имела на первом этапе облик ваучерной (1992-1994), на втором этапе (с 1994 г.) - денежной, продолжающейся до сих пор» [6].
Если так, то искренний переход тех, кто в момент приватизации был ее противником, в лагерь ее сторонников, почти невероятен. Травма была глубока, и дальнейший ход событий ее лишь углублял. Но жить надо, и люди надели маски - это вполне разумный конформизм. Гораздо вероятнее был переток сторонников приватизации в лагерь ее искренних противников.
Это предположение подтверждается изучением отношения к перестройке, которая воспринимается как подготовительный этап реформы. Спустя 20 лет исследователи пишут: «После 1988 г. число поддерживающих идеи и практику перестройки сократилось почти в два раза - до 25%, а число противников выросло до 67%. И сегодня доля россиян, позитивно оценивающих перестройку, хотя и несколько возросла и составляет 28%, тем не менее, большинство населения оценивает свое отношение к ней как негативное (63%)» [7].
А общий вывод из этого исследования 2005 г. весьма жесткий: «Приведенные данные фиксируют очень важное обстоятельство - ни перестройка сама по себе, ни последовавшие за ней либеральные реформы, ни социальные трансформации сегодняшнего дня не смогли создать в России той общественной «среды обитания», которая устроила хотя бы относительное большинство населения» [7].
В исследовании, проведенном в июне 1996 года (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод: «Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждено, что «современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства». Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как «грабежом трудового народа» (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).
Девять из десяти взрослых жителей страны считают, что «основные отрасли промышленности, транспорт, связь должны быть собственностью государства, принадлежать всему народу, а не группе людей». Серьезные аналитики и политики не имеют права не учитывать такую позицию трудящегося населения страны, как бы они ее не оценивали.
Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь» [9].
Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям. Здесь - сложная методологическая проблема. Какой должна быть программа социологических опросов при наличии «латентной ценностной структуре общественного мнения в форме конфликтного сосуществования» двух разных систем ценностей? Как интерпретировать ответы людей, приверженных разным системам? Ведь одна часть опрошенных надеется прожить под покровительством экономического и административного капитала, а другая ведет катакомбное духовное бытие. Строго говоря, программы социологических исследований должны строиться по-разному для разных частей расколотого общества - системы ценностей у них разные, значит, и смысл понятий и терминов разные, для них нельзя (или очень трудно) найти какие-то «стыковочные» понятия.
Здесь - проблема несоизмеримости ценностей двух общностей, но в российской социологии об этой проблеме не говорят и как будто вообще не слышали о ней.
Сделаем небольшое методологическое отступление. Реально, приватизация 1990-х годов сопровождалась замалчиванием важного знания об этом процессе, включая знание о свежем опыте приватизации в Польше и Венгрии. Более того, имела место и дезинформация о важных сторонах проблемы конкретно России. Граждане осознали этот факт слишком поздно, но это стало важным фактором раскола общества и углубления кризиса 90-х годов. Понятно, что социолог не должен своими вопросами оказывать идеологическое давление на опрашиваемых, но разве не требует научная этика дать им хотя бы минимум объективного знания, которого их лишили политики?
Конкретно, в случае приватизации социологи оказались в такой ситуации. Выше говорилось о работе в 1992 г. группы ведущих экспертов (М. Кастельс, А. Турен, Ф.Э. Кардозу, М. Карной и С. Коэн), которые обсуждали с членами Правительства России (в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным) доктрину приватизации. Но ведь в качестве экспертов с российской стороны выступали видные социологи - профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. Им сказали, что «существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» и привели веские доводы, совершенно понятные и неоспоримые для социологов.
Ведущие российские социологи услышали эти суждения и доводы в ходе прямой дискуссии. Ну ладно, политическое руководство скрыло это знание от общества и населения - нечего о нем и говорить. Но разве не требует профессиональная этика социологов ввести это знание в научный оборот, чтобы исследователи могли учесть его в своих исследовательских проектах? Разве социолог - не врач и просветитель для общества? Тут он скорее выглядит как боец идеологического спецназа в информационно-психологической войне против народа своей страны.
Производным от этой проблемы является такой вопрос: кому предназначено знание, полученное в социологическом исследовании? Этот вопрос лежит в плоскости социодинамики знания, но он непосредственно влияет и на когнитивную структуру исследования. Одно дело, когда социолог строит программу исследования как разведчик, отправленный властью в общество, как «в тыл противника». Он должен добыть достоверное знание, но структурированное особым образом - исходя из доктрины «холодной гражданской войны», каковой является технократическая «демократия решений». Другое дело, когда социолог следует нормам науки как открытого знания, способствующего рациональному самопознанию общества и государства и выработке общественного договора.
В условиях кризиса, вызвавшего глубокий конфликт ценностей и интересов, часто происходит смешение когнитивных норм и методов, и открытые публикации результатов исследования составляют странный гибрид политкорректности, умолчаний и искажения меры. Это и становится одним из генераторов метаморфоз общественного сознания, поскольку транслируется из обществоведческой литературы в массовое сознание через СМИ. Через обратную связь это дискредитирует исследования, и их результаты становятся все менее достоверными.
Вот поучительный случай. В октябре 1993 г. ВЦИОМ объявил о положительном отношении населения к действиям Ельцина против Верховного Совета. Основывая свой вывод на основе опроса городского населения, Л. Седов писал, что «результаты этих событий были восприняты россиянами как ожидаемое потрясение на пути установления порядка и предотвращения сползания страны к хаосу и анархии». Он обосновал свое заключение о мнении всего населения тем, что 26% респондентов, «не будучи сбиты с толку декларациями законодательной власти, думают, что этот сдвиг осуществлен во имя демократии» [3].
Это как, господа «демократические социологи» - положительную оценку 26% респондентов объявлять «отношением населения»? Скорее, это - крайнее выражение «метаморфоз обществоведческого сознания», но их мягкое проявление наблюдается во множестве публикаций. Судя по частоте этого явления, дело не в цинизме и не в страхе перед работодателями, а именно в деформации когнитивного аппарата. Но слепой поводырь слепому не нужен!
Вернемся к отношению населения к приватизации.
В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного в конце 2001 г. Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М.К. Горшкова [4], говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 гг. положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%».
Даже разгон Верховного Совета России с расстрелом из танков здания в октябре 1993 г. не вызвал такого возмущения: его оценили «скорее положительно» 26%, «скорее отрицательно» 38,3% и «безразлично» 35,6%.
Таким образом, в 2001 г. общественная оценка приватизации была однозначно негативной. От неопределенности 1992-1993 гг. подавляющее большинство населения России сдвинулось к тяжелой молчаливой ненависти к центральной акции всей реформы - ограбления народа в форме приватизации под прикрытием обмана.
Пройдем дальше по оси времени. Вот сравнение результатов двух исследований - 1998 и 2003 гг. Предмет - «отношение к кардинальным реформам, социально-экономическим переме¬нам, которые произошли в нашей стране с начала 90-х годов. Важнейшая из них - при¬ватизация общественной собственности» [10]. Метод - измерение толерантности жителей Москвы - специфической выборки контингента, в наибольшей степени приверженного ценностям рыночной реформы.
Автор, профессор РАГС В.М. Соколов, пишет: «Уровень толерантности москвичей виден из ответов на вопрос “Нужно ли в судебном порядке пересмотреть итоги приватиза¬ции, проводившейся в нашей стране с 1992 по 2000 гг.?” 32% уверены, что “обязатель¬но нужно”. “В какой-то мере, может быть, и нужно” - 33; “не нужно” - 18; затрудни¬лись с ответом - 17%.
То есть, 65% горожан не только отрицательно относятся к про¬шедшей в нашей стране приватизации, но и выступают за ее полный или частичный пересмотр. Столь же нетерпимо отношение москвичей к основным авторам и испол¬нителям данных реформ: Е. Гайдару, А. Чубайсу, другим активным деятелям, прово¬дившим социально-экономические реформы 90-х годов (свободные цены и т.д.)... 33% относятся отрицательно, так как “они принесли России больше вреда, чем пользы”; 30% высказались резко отрицательно, считая, что “надо судить за их де¬ла”.
Неоднозначные установки москвичей были выявлены в результате изучения отношения населения города к очень богатым людям в России. 10% респондентов ответили: “Уважаю в любом случае”; 29% - “Уважаю, но только в том случае, если богатство получено честным путем”; 21% - “Не уважаю, так как в России нельзя получить большое богатство без обмана, мошенничества, присвоения общественного добра”; а 24% ответивших считают, что обязательно надо в судебном порядке рассмотреть деятельность всех российских миллионеров, каким способом они разбогатели.
Таким образом, низкий уровень толерантности к богатым характерен для 45% опрошенных, терпимое отношение - почти 40%. По сравнению с данными опроса по аналогичной проблеме, проведенного в 1998 г., толерантность москвичей в этом отношении заметно выросла. Пять лет назад только 5% опрошенных уважали богатых людей и почти 60% требовали той или иной репрессивной меры по отношению к ним» [10].
Десять лет наблюдений за последствиями приватизации позволили социологам выявить ряд явлений, которых массовое сознание в хаосе 90-х годов не фиксировало и не включало в образ, создаваемый в ходе «культуральной работы» двух сторон баррикады. Вот некоторые элементы реальности, которые были означены и ассимилировались общественным сознанием. Это, прежде всего, осознание неизбывности того типа массовой бедности, которую породила приватизация как лишение половины населения «дивидендов», которые она получала от общенародной собственности.
Н.М. Римашевская пишет: «Устойчивая» бедность связана с тем, что низкий уровень материальной обеспеченности, как правило, ведет к ухудшению здоровья, деквалификации, депрофессионализации, а в конечном счете - к деградации. Бедные родители воспроизводят потенциально бедных детей, что определя¬ется их здоровьем, образованием, полученной квалификацией. Со¬циальные исследования устойчивости бедности подтвердили эту гипотезу и показали, что люди, “рождающиеся как постоянно бед¬ные”, остаются таковыми в течение всей жизни…
Возникла категория “новых бедных”, представляющих те группы населения, которые по своему образованию и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам никогда ранее (в советское время) не были малообеспеченными. Все специалисты пришли к выводу о том, что работающие бедные - это чисто российский феномен…
Драматичность ситуации состоит в том, что две трети детей и одна треть престарелого населения оказались «за порогом» социаль¬ных гарантий, в группе бедности. Между тем, основная часть по¬жилых людей своим прошлым трудом обеспечила себе право на, по крайней мере, безбедное (по “новой метрике”) существование, а с бедностью детей нельзя мириться, т.к. она несомненно приводит к снижению качества будущих поколений и, как следствие - основных характеристик человеческого потенциала нации» [11].
взято у sg_karamurza в Приватизация промышленности. 3