Душеполезная возможность
В ту необычайную эпоху, когда люди ещё не догадывались о том, насколько они наивны, в северо-восточных, или в юго-западных провинциях одной из стран, о которой нам сейчас известно крайне немного, бытовал себе один небольшой городок, рядом с которым находились другие такие же селенья, где-то поодаль шумело море, под горой текла река, и все птицы, набравшись мужества, стремились долететь до её середины, а если получится, то и на другой берег перемахнуть, и свить свои гнёзда на тёплом склоне. Хотя, справедливости ради, скажу-таки, что редкая птица долетала до середины.
Всё так и шло бы, коль не настали, однажды, новые времена! Ну не всю же вечность старым стоять, вы сами подумайте, когда-то нужно было уже и новым начаться! И вот, с понедельника, с первого числа, условленного судьбой месяца, наступили новые дни!
Птицы принесли с собою, на хвостах, неожиданные веяния, или ветра пригнали их на себе, с другого берега, или кто-то просто открыл шторку, скрывавшую нечто, до поры, но все заговорили о выборе, о новой морали, о бессмысленности старой косности, и о том, что по-настоящему свободный человек никогда не выберет второе, из добра и зла, и не предпочтёт первое, из грязи и совершенства, а ограничивая его в таком выборе консулы-управители лишь унижают высокую суть свободы совести и лишают своё общество чего-то большого и важного!
Пускай будет немного зла и немного грязи, откровенной, смрадной, не скрытой ханженской моралью, говорили некие голоса, зато откровенность её наличия отлично оттенит истинную добродетель и даст людям совершать достойный и ответственный выбор, уверяли они. Не стоит укрывать негодное пеленою ложной морали и задирать планку приличий так, что до неё допрыгивать надо, говорили голоса, нужно спустить всё и вся на землю, с нереальных небес на твёрдую почву, и вы увидите насколько более упорядоченной и честной станет жизнь общества человеческого, насколько абсурдны покажутся былые запреты, условности и фальшивая мораль, в сравнении с новым здравием естественного бытия, урегулированным инстинктом целесообразности, коему подчинится, наконец, жизнь человеческая, и станет подотчётна она только свободе выбора.
Надо сказать, что и градоначальник того городка, что находился у птичьей реки, тоже был весьма передовых взглядов человек, всё более и более приходивший к убежденью о бессмысленности ограничений для человеческой совести и необходимости дать горожанам полную власть над своими досугами, над рисками и опасностями моральных дилемм, градоначальник не желал более ограничивать их у рубиконов и берегов, а решил просто дать им возможность испить из всех чаш и выбрать своё. Городской голова был уверен, что выбор будет верным, ведь обязательно окажется продиктован инстинктом свободной целесообразности и здравием естественного бытия.
А поскольку, как уже было сказано выше, в провинциях тех, с самого понедельника, с первого числа, настали новые и неожиданные времена, градоначальнику очень скоро представился случай сделать выбор, которого прежде не могло быть.
Новые времена подарили провинциям синематограф, демонстраторы которого разъезжали по городам и устраивали сеансы, показывая разнообразные кина, в зданиях больших и малых театров. И вот, однажды, в город прибыли сразу двое демонстраторов, один привёз научно-популярный фильм о зарождении государств античности, а другой откровенную картину под названием «Тайны борделя в марсельском порту». Градоначальник охотно подписал разрешение на показ научного фильма, направив демонстратора в здание большого летнего театра, но всё колебался, не решаясь подписать бумагу тому синематографисту, который привез «тайны борделя», тем более, что демонстратор сразу признавался, что в течение всей картины на экране шастают голые люди, занимаясь такими вещами, что мама родная извини!
Однако же градоначальник был человек передовых отчаянных взглядов, и понимая, что жизнь есть жизнь, и что глупые запреты и ханженство верны лишь для косности вчерашнего дня, подписал-таки разрешение на показ «марсельского порта», направив демонстратора, разумеется, в малый зал, ведь понятно же, что низкое действо привлечёт куда меньше публики, коей дадено будет, наконец, по-настоящему вольное право сделать выбор из высокого и постыдного, да и посовестятся многие явиться на зрелище человеческого низа, не захотят марать своего воскресного настроенья.
Градоначальник даже, ради смеха, решил бороду наклеить и очки нацепить, чтоб инкогнитом явиться на сеанс и понаблюдать за тем, как мало будет на нём народу, и как ответственно подойдут горожане к своему выбору, явившись на фильм о славной античности!
С утра повесили две афиши, и вот, два театра - большой и малый начали продавать билеты, а в полдень сеансы готовились начаться.
Большой летний театр, надо сказать, собрал под свои своды лишь пять человек, причём трое из них были старушками-библиотекаршами, ещё один - старый ветеран великой войны, который пережил уже всех, кого только можно, хотя и сохранял необычайную бодрость духа и ясность разума, он хотел привести на просмотр научного фильма и своих внуков, но те юркнули куда-то, с самого утра, и найти их не было никакой возможности; и лишь двое пришедших на сеанс были молодыми - какой-то рыжеватый парень со своей тоненькой девушкой. Парень писал дипломную по теме античной истории, и потому прельстился лёгким способом получения информации, а его девушка пришла вслед за ним. Парочка села на последний ряд, и поначалу тихо целовалась, но потом девушка задремала на плече у парня, и он просмотрел-таки большую часть замечательной картины о политике и жизни Древней Греции. Картина, и вправду, сообщала много нового, для дипломной работы это было как нельзя лучше. Парень сделал свой выбор и не жалел о нём.
Малый зал, однако же, был заполнен до отказа, поскольку очень многим хотелось узнать - сколько же в городе найдётся бесстыжей публики, согласной смотреть на то, как по экрану, всю дорогу шастают голые люди и вытворяют такие вещи, что мама родная извини!
В большом зале было ровно пять человек, в малом ровно пятьсот.
После фильма многие возмущались тому, как бессовестно повёл себя градоначальник, позволяя демонстрировать такое низкое зрелище, другие же восхищались его смелостью, ведь понятное же дело, что такой большой наплыв публики на картину о тайнах марсельского борделя, объясняется лишь новизной ситуации, лишь неожиданностью представившегося выбора, но как только пройдёт момент новизны, так обыватели, проникнувшись гораздо более осознанной ответственностью, чем в прежние времена, подойдут к праву своего выбора со всей силой разума.
И, в предположениях подобного рода, смельчаки не ошибались, ведь в следующую субботу в обоих театрах опять демонстрировали два разных фильма - в большом летнем зале крутили научно-историческое кино и вечевой демократии древних славян, а в малом тесном театре показывали откровенный боевик - «Секрет старой сводницы», и прогресс в наполняемости залов был очевиден, ведь теперь на историческое кино пришло уже шесть человек, а на проделки бесстыжих подопечных престарелой сводни явилось посмотреть всего лишь четыреста девяносто девять человек. Правда, потом оказалось, что это старый ветеран, сумел-таки выловить одного из своих внуков, самого мелкого сопляка, и притащить его в кинозал, остальной же состав публики был прежним - трое библиотекарш сидели на первом ряду, а ещё - та парочка, что забрела сюда в прошлые выходные, молодые люди опять тихо и целомудренно целовались на последнем ряду, пока девушка не начала смотреть кино и не задремала на плече у любимого.
Но всё же, прогресс-то был, согласитесь, вместо пяти человек - сразу шесть, и потому градоначальник не отчаивался и решил-таки продолжать свой эксперимент разрешая своему городу всё, решительно всё, что только можно вообразить.
Момент-то выискался новый, в истории совершенно неожиданный, но время постояло, немного, в неожиданном оцепенении, но потом двинуло дальше, плюнув, видать, и пустив своё колесо по накатанной, хотя и слегка искривлённой, отныне, дороге.
С тех пор город стал меняться, многое в нём уже не могло оставаться прежним, новые фильмы, новые мысли, новые страсти охватили горожан… хотя, кое-кто по-прежнему возмущался, как начал с самого первого дня, увидав афишу «марсельского борделя», так и не переставал, критикуя новую политику градоначальника.
Надо сказать, что для некоторой критики основания таки находились, ведь градоначальник был довольно молод, совершал немало ошибок в градостроительном вопросе, отчего в сравнении с прежним головой проигрывал, да и радикальное отношенье к свободе выбора и сфере моральных запретов, а вернее разрешений, тоже шокировало кое кого.
По городу прокатилась новая волна ропота, когда, в скорые сроки, десятка два молодых девиц, живших в разных концах города, бросили ходить на женские курсы, права обучаться на которых так долго добивались, и стали ежедневно замечены в районе старого мотеля, где воплощалось теперь всё то, о чём красочно поведал тот первый фильм, прорвавший оборону косного ханженства городка.
А туда попозже, город, и подавно, охватила оторопь, ведь стало известно, что двое каких-то парней, отпраздновав своё совершеннолетие и впервые выпив вина, не нашли ничего лучшего, как затащить знакомую малолетку в развалины старого форта и снасильничать над нею, по очереди. На услуги девиц из мотеля, денег у них не было, но отставать от прочих товарищей они не хотели.
Когда юнцов уводили из зала суда в наручниках и колодках, все думали, что это отрезвит город, но наступила новая суббота, и молодёжь, а когда и более зрелая публика, опять повалила в малый зал, который вновь демонстрировал секреты очередного борделя, в котором кто-то вытворял такие вещи, что мама родная извини!
Градоначальник уже пробовал запрещать сии действа, но теперь уж запретить всю эту канитель было не так и просто, ведь несмотря на то, что в большом летнем зале вновь показывали что-то научное, историческое, интереснейшее (на этот раз красочный фильм о птицах и необычайных теориях господина Дарвина), но на просмотре этого яркого и полезного зрелища сидело пятеро человек - старый ветеран, становившийся всё более суровым, и немного сдавший, трое библиотекарш, старой закалки, и парочка, которая уже успела пожениться и являлась теперь на научные картины для того, чтоб воскресить в памяти лучшие минуты юности и первые поцелуи.
Все остальные городские обыватели, почти всякий раз, обещали себе явиться на высоколобое душеполезное кино, чтоб узнать о греках, славянах, о теориях науки и о систематике птиц, но как только оказывались на городской площади, судьба, будто и не давала им никакого выбора, о почти все они, опустив глаза, топали, на ватных ногах, к кассе малого зала, набивались в него, и бледнея, краснея, не умея сдержать воспламенения природных инстинктов, наблюдали за грубыми телесными действами, показанными со всей незатейливой откровенностью.
Время в городе продолжало нести воды реки, которая, отчего-то становилась всё более мутной, птицы продолжали попытки долететь до её середины, а если получится и до противоположного берега, но долетало теперь всё меньше, однако гибель прочих никого ничему научить не могла.
Несмотря на громкий суд над глупыми пьяными юнцами, растлившими свою жертву, несмотря на громкие пересуды о бесстыжих девицах, принявшихся, с недавних пор, растлевать других юнцов, зарабатывая этим деньги, несмотря на то, что о высокой морали, вернее о восстановлении её господства, или уж хотя бы о возвращении на место прежней стыдливости было много словопрений, дело шло в противоположную строну, вернее в привычную уже, и никто больше не удивлялся новым громким безобразиям, новым проявлениям всего того, чего творилось прежде лишь в тёмных закоулках марсельского порта, да и за экраном, но не водилось в тихой речной заводи сего патриархального городка, раскинувшегося у птичьей реки.
Находиться в ночном городе стало небезопасно, отпускать ребенка на вечернее гулянье стало боязно, наблюдать за новыми переменами стало тоскливо и грустно, всё пошло наперекосяк, и у многих, кто был юн в те годы, появилось немало того, о чём совестно было вспоминать.
На место прежнего градоначальника поставили нового, прогнали неудачника. Новая метла, поначалу, взялась рьяно, но разметать завалы не сумела и за год, пошёл второй, но всё было по-прежнему, с небольшими лишь изменениями. Новый строгий градоначальник запретил выдавать разрешения на развратные зрелища, на показ всевозможных сладострастий и насильств, запретил фильмы о своднях, о распутницах и марсельских, ненасытных моряках, но большой летний зал, куда, как и прежде, привозили душеполезные кина о науке и культуре, собирал чрезвычайно мало народу, а малый зал, на свой страх и риск, допускал у себя показ сладострастных кинолент, разве что ближе к ночи.
Однажды, когда запретное кино об очередном трудовом дне южного борделя, ждущим зрителям не удавалось посмотреть уже месяца полтора, новую ленту привезли-таки, и под покровом ночи стали показывать опять, потребовав за просмотр двойную цену. Народу тогда набилось столько, что часть публики решила забраться на поперечную балку, поддерживающую карниз и кровлю, и оттудова смотреть, удерживаясь двумя руками, но на эту балку залезло слишком много народу, всё больше - молодые крепкие парни, и старая конструкция не сумела выдержать такой нагрузки, треснула, обвалилась, за нею обрушилась и кровля, потом что-то воспламенилось, загорелось, под завалами погибло больше половины зрителей.
И снова город бурлил, снова спорил до хрипоты, разделившись на два противоположных лагеря, один из которых стоял за то, что во всех плачевностях последнего времени виновата неумная политика вседозволенности, заведённая прежним молодым градоначальником, другие уверяли, что прямой связи нет, а свобода выбора ещё покажет себя с наилучшей стороны, ведь не насильно же гонят людей на развратные фильмы, не насильно же загоняют в мотель, который теперь стал борделем, не насильно же суют пакости, люди сами это выбирают, и совсем скоро они пресытятся этим, а по воскресеньям и субботам станут ходить исключительно на фильмы и лекции о древних греках и систематике птиц, дающих столько пользы для развития логики и расширения кругозора.
Однако же на просмотрах научных фильмов и на публичных лекциях о вреде алкоголя и курения, которые вновь возобновили свою практику, после долгого перерыва, появлялось мало народу, и хотя бывало что и побольше придёт, но часть прежних зрителей поумирало, а новых не находилось. Умер даже тот старик-ветеран, который, в былые времена, всё и всех пережил, сохраняя бодрость духа и ясность разума, но тут его подкосило что-то и скоропостижно вынесло из этой жизни в мир иной.
Спустя полгода, или того раньше, был отремонтирован малый зал, в нём, после долгого перерыва опять давали представления самодеятельного театра, в выходные и в нём стали показывать душеполезные фильмы, на них порой набиралась публика, хотя и не весьма обильная, но в какую-то ночь, у городского шлагбаума опять мелькнула кибитка того демонстратора, который привозил кина о проделках изголодавшихся марсельских моряков, без стыда вытворявших с развратными девицами такое, что мама родная извини. И вновь будто какой-то злобный магнит нагнал публики в тесный зал, она пришла, хотя и зареклась уже не раз.
Люди могли почитать хорошую книжку, могли пораньше лечь спать, сделать что-то хорошее, узнать много нового, в течение двух часов досуга, они могли расспросить друзей о том новом, о чём сегодня днём рассказали в замечательном научном фильме, у людей, казалось бы, был этот выбор! Но на ватных ногах, слегка дрожа от волнения, перемешанного с отвращением и жгучим желанием видеть низкое зрелище, опустив глаза, под светом редких фонарей, сотни людей шли на манкое и запретное действо, и не могли совладать с собою, среди них был и прежний градоначальник, он явился как и прежде - в своём бородатом камуфляже; всех этих людей тянула какая-то сила, не давая им сделать иной выбор.
Когда-то, в далёком прошлом, у молодого градоначальника был выбор, но у этих людей выбора не было, ведь то, что предоставлялось им, выбором не являлось.