Конченый жлоб Жванецкий
Внебрачный сын Михаила Жванецкого написал эссе о своих отношениях с биологическим отцом. Я не очень люблю все эти разборки внутри семей. Но тут меня заинтересовал именно Жванецкий. Как человек, прежде всего. И вот я читаю:
"Я вспомнил, когда отец первый раз позвонил мне. Он был пьяным, в Горках-9, где только что пообедал с Ельциным. Там они шутили под водку, которой, видимо, было так много, что папа попросил ФСО найти мой телефон. Служба с задачей, как обычно, справилась. А я, к сожалению, нет.
Мои успехи (мне было шестнадцать) не произвели на папу никакого впечатления. После того как президент страны приглашает тебя на частный обед, один на один, мои разговоры о школе, каких-то девочках и о том, что с меня наконец сняли брекеты, были скучны Михаилу Жванецкому. Это было нормально, говорил я себе, оправдывая дикую боль и чувство неполноценности, которые возникали от каждого слова отца, - он в гостях у самого Ельцина, и это я такой скучный. Пока не дорос.
Заканчивая разговор, биологический папа одарил меня одним из своих великих, но, к сожалению, неопубликованных афоризмов: «Андрей, сначала я должен полюбить тебя как собеседника, а уже потом - как сына». На прощание он попросил не называть его папой: «Только отец! Так монументальнее, понимаешь?». На этом спецсвязь отключилась.
Я остался заплаканным у гудящей телефонной трубки. Надо стать таким же интересным собеседником, как Борис Ельцин, Иосиф Бродский или Михаил Барышников - все папины друзья-собеседники, - чтобы решить вопрос отцовской любви. Я вытер слезы, принялся читать книжки и даже писать что-то свое. Ведь не о брекетах же с ним говорить - полубогам весь этот мой быт был не нужен.
С тех пор мы виделись раз десять, всегда после его выступлений. Он всегда был в гримерке, в гриме, в идеальном костюме, в цветах, окруженный бесчисленными поклонниками, камерами и телохранителями. Все проходило по отработанной схеме: двухминутные «сколько же тебе сейчас лет?», «как мама?», а затем - торжественная презентация конверта с тысячей долларов и обязательным напутствием про «стыдно должно быть - в семнадцать лет деньги брать у отца». Иногда, вручая конверт, он говорил мне: «Будь счастлив».
Я никогда не отказывался. Эта ежегодная тысяча долларов стала нашим связующим звеном: он был слишком труслив, чтобы признать, что бросил ребенка и просто хотел откупиться, а я был слишком труслив, чтобы признать, что не нужен отцу, и принимал этот кеш как папин подарок. Как свидетельство, что отец у меня все-таки есть.
Потом и эти встречи прекратились. Когда на свой день рождения я внезапно оказался в Москве и пригласил отца встретиться, вместо него пришел его директор, деловито передал конверт у метро Белорусская, оправдался занятостью Михал Михалыча и обещал передать «Дежурному по стране» мой привет. Долларов в том конверте было ровно пятьсот".
Вот эти пятьсот долларов, переданные через директора - это, конечно, показатель. Я не знаю, насколько там все по любви и т.п. Но пятьсот баксов вместо тысячи - это вот всё, что можно сказать о Жванецком. 500 баксов в год, замечу. По 40 долларов в месяц. При его уровне доходов. Жлоб он, короче.
"Я вспомнил, когда отец первый раз позвонил мне. Он был пьяным, в Горках-9, где только что пообедал с Ельциным. Там они шутили под водку, которой, видимо, было так много, что папа попросил ФСО найти мой телефон. Служба с задачей, как обычно, справилась. А я, к сожалению, нет.
Мои успехи (мне было шестнадцать) не произвели на папу никакого впечатления. После того как президент страны приглашает тебя на частный обед, один на один, мои разговоры о школе, каких-то девочках и о том, что с меня наконец сняли брекеты, были скучны Михаилу Жванецкому. Это было нормально, говорил я себе, оправдывая дикую боль и чувство неполноценности, которые возникали от каждого слова отца, - он в гостях у самого Ельцина, и это я такой скучный. Пока не дорос.
Заканчивая разговор, биологический папа одарил меня одним из своих великих, но, к сожалению, неопубликованных афоризмов: «Андрей, сначала я должен полюбить тебя как собеседника, а уже потом - как сына». На прощание он попросил не называть его папой: «Только отец! Так монументальнее, понимаешь?». На этом спецсвязь отключилась.
Я остался заплаканным у гудящей телефонной трубки. Надо стать таким же интересным собеседником, как Борис Ельцин, Иосиф Бродский или Михаил Барышников - все папины друзья-собеседники, - чтобы решить вопрос отцовской любви. Я вытер слезы, принялся читать книжки и даже писать что-то свое. Ведь не о брекетах же с ним говорить - полубогам весь этот мой быт был не нужен.
С тех пор мы виделись раз десять, всегда после его выступлений. Он всегда был в гримерке, в гриме, в идеальном костюме, в цветах, окруженный бесчисленными поклонниками, камерами и телохранителями. Все проходило по отработанной схеме: двухминутные «сколько же тебе сейчас лет?», «как мама?», а затем - торжественная презентация конверта с тысячей долларов и обязательным напутствием про «стыдно должно быть - в семнадцать лет деньги брать у отца». Иногда, вручая конверт, он говорил мне: «Будь счастлив».
Я никогда не отказывался. Эта ежегодная тысяча долларов стала нашим связующим звеном: он был слишком труслив, чтобы признать, что бросил ребенка и просто хотел откупиться, а я был слишком труслив, чтобы признать, что не нужен отцу, и принимал этот кеш как папин подарок. Как свидетельство, что отец у меня все-таки есть.
Потом и эти встречи прекратились. Когда на свой день рождения я внезапно оказался в Москве и пригласил отца встретиться, вместо него пришел его директор, деловито передал конверт у метро Белорусская, оправдался занятостью Михал Михалыча и обещал передать «Дежурному по стране» мой привет. Долларов в том конверте было ровно пятьсот".
Вот эти пятьсот долларов, переданные через директора - это, конечно, показатель. Я не знаю, насколько там все по любви и т.п. Но пятьсот баксов вместо тысячи - это вот всё, что можно сказать о Жванецком. 500 баксов в год, замечу. По 40 долларов в месяц. При его уровне доходов. Жлоб он, короче.