Уборка

May 11, 2018 07:06

Балкон - удобная штука и годится для многого. Однако эти три квадратных метра тяготеют к накоплению хлама, как некий гнусный аппендикс: чему место не в доме, а на свалке, часто начинает свой путь по назначению именно с балкона. Потом еще бывает чулан, гараж, сарай на даче и даже специально арендованный склад. В общем, путь разного домашнего хлама на ближайшую свалку - путь неблизкий.

Как-то летом мною овладело сильное желание вернуть балкону его прежний вид - ведь когда-то там помещались не только все члены семьи, чтобы полюбоваться отражением заката в окнах дома напротив, но даже небольшая детская ванна. Солнце нагревало налитую в неё воду, и так у детей появлялся пусть небольшой, но бассейн, прямо дома. Теперь же на балкон можно было только поглядеть через окно, а вот выйти - никак.

Поразительно, сколько в доме ненужных вещей! - их ведь и не отдашь никому, потому что никому они не нужны, все эти обломки, давно утратившие способность служить как-нибудь человеку. Зачем это все хранилось на балконе - совершенно неизвестно.

К концу второго дня уборки я уже был немного не в себе - так мне это все надоело. В результате вынес с балкона на свалку даже то, что еще могло бы послужить. Такие вещи безошибочно угадываются «специалистами» и там не залеживаются. Мой раж сошел на нет, только когда я обнаружил на балконе обширный картонный ящик с книгами. Университетские учебники, собрание сочинений популярного в далеком прошлом автора и обширная коллекция того, что иначе как чтиво не назовешь - вот какова была моя добыча.



Однако выбросить все это я не смог. И даже чтиво уцелело и обрело какое-то свое место где-то подальше от моих глаз. Не могу, и все тут. Рука не поднимается. Стыдно. Пусть там лежит; «пусть, может быть, кто-то выбросит это, когда меня не будет дома», - малодушно думал я, поспешно отворачиваясь от ярких обложек.

И лежат себе эти книги где-то под кроватью, в платяном шкафу, за креслом, скромно покрываются пылью, изредка попадаясь мне на глаза во время генеральных уборок. «Не сейчас», - говорю я всякий раз и это самое «сейчас» для уже обреченных книг все никак не настанет…



Вспомнить об этих книгах заставил случай. Жила в нашем доме старушка, жила-жила и умерла, как это иногда со старушками происходит. Я знал ее совсем немного - так, заходил к ней по какому-то хозяйственному делу когда-то давно. Возможно, раза два или три, уже не помню. Зато хорошо помню ее книги - старушка всю жизнь трудилась в библиотеке и к книгам относилась трепетно и с почтением. В общем, там было на что посмотреть, - хотя коллекция была небольшой, но подбиралась, видно, со вкусом и ответственно. Чтива там я не приметил.

Эта коллекция заставила меня вспомнить другую домашнюю библиотеку - огромную, раскинувшуюся в четырех просторных комнатах, в которую меня иногда пускали в детстве. Соседка имела какое-то отношение к книжной торговле, и за те десятилетия, пока она это отношение имела, она собрала все, что было достойно внимания (да и прочла, наверное все - иначе почему у ее очков были такие толстенные стекла?). И смог прочитать я немало только благодаря ее книжной страсти - тогда таких книг было не найти. Не знаю, что стало с той библиотекой потом; но еще несколько отличных домашних библиотек из моего детства очень ненадолго пережили людей, их собиравших. Наследники мгновенно сплавили все это в комиссионные магазины…

Но о судьбе библиотеки старушки из моего дома я кое-что узнал. В ее квартиру заселились родственники; года через полтора, зимой, когда я возвращался с работы, я обнаружил в подъезде две массивные вязанки книг. Остановился посмотреть - мало ли, кто-то выезжает или въезжает, просто полюбоваться на книги и полюбопытствовать, что читают нынче люди. Корешки показались мне знакомыми - и точно, все это я видел у старушки. Неужели?.. - тут мне навстречу вышла соседка, поздоровалась и кивнула на книги:
- Видали, внучки-то книги выбрасывают. Это же Марии Семеновны книги, они сегодня целый день ее вещи выносили в мусор, вот и до книг дело дошло. - И она вышла во двор, качая головой и что-то бормоча.

Я посмотрел на стопки книг. Ну, хоть не на улицу вынесли, там снег, все бы промокло. Значит, если не страсть, то хотя бы некоторое уважение к книгам передаются от дедов к внукам…

В подъезде появился еще один сосед:
- А, любуешься? Ну, я бы себе тоже чего-то взял, но у меня во, - он провел рукой по горлу, - некуда, везде они, - от ткнул коротким толстым пальцем с обломанным ногтем в сторону книг. - А ты бери, чего смотришь, смотри, какой словарь! - И он стремительно исчез.

Вот не подумал бы, что он тоже книжник и книгочей. А словарь действительно, ценный: Ожегов, ему, наверное, лет 60, этому словарю. Ага, 1952 год, издание второе, исправленное и дополненное. Я схватил словарь и почти убежал домой.

Дома мой рассказ о выброшенных книгах встретил большое сочувствие, а дочь мгновенно обулась и поволокла в подъезд:
- Давай все заберем!



И мы спустились вниз и забрали почти все, кроме каких-то сельскохозяйственных брошюрок и тетрадей. Некоторые имена я очень хорошо знал, а некоторые оказались сюрпризом. Помню, Довлатов упоминал такого классика советской литературы - Л. Пантелеева. Но я - человек довольно ленивый; кроме того, читая Довлатова, я не могу оторваться, чтобы посмотреть, о ком это он упомянул. А потом, когда черный том Довлатова с трудом отложен, мною вновь овладевает лень.

Но Л. Пантелеев пришел ко мне сам - вот так вот, вместе со многими другими, брошенными без сожаления в подъезде. Оказалось, это он - автор «Республики Шкид»; книга была им написана в юности, она сразу же стала очень популярной в СССР и была переведена на многие языки. Критики отмечали, что молодой автор покорил всех своей писательской зрелостью - вот так вот взял и предъявил миру в свои 19 лет роман, не требующий корректуры и редактирования. Потом выяснилось, что чтение и писательство были его страстью с детства, и начал писать он для газет и журналов еще в свои беспризорные годы. Думаю, псевдоним Л. Пантелеев (настоящее имя писателя - Алексей Иванович Еремеев) мог иметь отношение к знаменитому петербургскому налетчику (и следователю ВЧК по совместительству) Леньке Пантелееву (Пантёлкину), хотя это только мое безответственное предположение.

«Республику Шкид» он написал вместе со своим другом, тоже бродягой и беспризорником, Григорием Белых. В 30-х годах Белых был расстрелян; Пантелеева тогда тоже пытались в чем-то обвинить, но за него будто бы вступились Маршак и Чуковский. Уж не знаю, почему они не вступились за Белых… Впрочем, можно ли было тогда спасти всех?

Пантелеев умер в 1987 году. Довлатов вспоминал о нем как о человеке достаточно состоятельном и в то же время готовом помочь - хотя бы материально - товарищу, попавшему в беду. Так, литераторы решили собрать деньги для Рида Грачева - был такой талантливый писатель, который страдал шизофренией. После того, как его первую и единственную книгу «Где твой дом» (1967) «порезала» цензура, болезнь обострилась, и Грачев попал в психиатрическую больницу. Об этой книге Довлатов говорит коротко и емко: «в ней шесть рассказов, трогательных и сильных». Я читал эти рассказы - пронзительные и по-настоящему, неподдельно человечные. Что там могло насторожить цензуру? - не человечность же…

Итак, Довлатов в «Ремесле» вспоминает:

«Литературовед Тамара Юрьевна Хмельницкая позвонила двадцати шести знакомым. Все согласились давать ежемесячно по три рубля. Требовался человек, обладающий  досугом, который бы непосредственно всем этим занимался,
Я тогда был секретарем Пановой, хорошо зарабатывал и навещал ее через день. Тамара Юрьевна предложила мне собирать эти деньги и отвозить Риду. Я, конечно, согласился.
У меня был список из двадцати шести фамилий. Я принялся за дело. Первое время чувствовал себя неловко. Но большинство участников  мероприятия легко и охотно выкладывали свою долю. Алексей Иванович  Пантелеев сказал:
- Деньги у меня есть. Чтобы не беспокоить вас каждый  месяц, я дам тридцать шесть рублей сразу. Понадобится  больше - звоните.
- Спасибо, - говорю.
- Это вам спасибо...»

История эта закончилась печально: «Помочь  Риду не удалось. Он совершенно невменяем», - писал Довлатов. Потом я узнал, что Грачев после выписки из больницы исчез. Через много лет, в 1994 году, была издана книга Грачева «Ничей брат». Аннотация гласит: «Кому выпали посох и сума, кому - труд и глад, а Риду Грачеву досталась та же участь, что и Батюшкову, горчайшая из всех, как думал Пушкин. Тридцать с лишним лет прошли со времени пронзительного дебюта, четверть века назад увидела свет первая и единственная, изуродованная цензурой книга Рида Грачева, и уже два десятилетия он живет, не участвуя в литературе, не участвуя почти ни в чем и почти ни с кем не говоря. Он в другом измерении, в другой галактике ценностей - бездомной, страшной. В этой книге собрано все, что удалось собрать».

Иосиф Бродский после выхода из печати книги Грачева «Где твой дом» - вполне возможно, что Бродский читал рассказы Грачева в самиздате, а не в цензорской версии, - выдал ему такую вот «Охранную грамоту»:

«Риду Иосифовичу Вите (Грачеву) для ограждения его от дурного глаза, людского пустословия, редакторской бесчестности и беспринципности, лживости женской, полицейского произвола и всего прочего, чем богат существующий миропорядок; а паче всего - от всеобщего наглого невежества. И пусть уразумеет читающий грамоту сию, что обладатель ея нуждается, как никто в Государстве Российском, в теплом крове, сытной пище, в разумной ненавязчивой заботе, в порядочной женщине; и что всяк должен ссужать его бессрочно деньгами, поелику он беден, ссужать и уходить тотчас, дабы не навязывать свое существование и не приковывать к себе внимание. Ибо Рид Вите - лучший литератор российский нашего времени - и временем этим и людьми нашего времени вконец измучен. Всяк, кто поднимет на обладателя Грамоты этой руку, да будет предан казни и поруганию в этой жизни и проклят в будущей, а добрый - да будет благословен. С чувством горечи и надежды и безо всякой улыбки писал это в Лето Господне 1967-е раб Божий Иосиф Бродский, поэт».

Умер Рид Грачев в 2004 году, в Ленинграде, похоронен на Большеохтинском кладбище.

…Вот так в моем владении - не знаю, вполне ли законном? - оказались четыре тома Л. Пантелеева, собрания сочинений Прилежаевой, Сергея Михалкова и раритетное издание словаря Ожегова и еще несколько десятков книг - многие были в моей библиотеке в других изданиях, но эти я не мог не взять - ведь именно такие издания я читал лет 30 назад. Да и по другим причинам тоже - не мог я их там, в подъезде, в десяти метрах от мусорных баков, оставить.

Нет, это не просто книги. Вот, одна только «Республика Шкид» побудила меня на такие окололитературные псевдо-исследования. И так, наверное, каждая книга таит в себе больше, чем можно представить. Среди новообретенного - и собрание сочинений Аркадия Гайдара, почти такое же, каким я зачитывался в детстве и которое считал безвозвратно потерянным вместе с той домашней библиотекой, где я их одалживал бессчетное количество раз (люблю, знаете ли, перечитывать). А моя собственная толстенная книга Гайдара -  в ней было почти все, что я у него любил - оказалась похищенной, когда я однажды принес ее в школу на урок по творчеству Гайдара. Я даже не мог долго сердиться на неведомого вора - вполне извинительный поступок, хотя по самой книге горевал долго. Еще об одной вот так же похищенной у меня книге я целый рассказ написал - «Сила искусства», входит в цикл рассказов «Димкины хроники». Та книга о партизанах была написана советским генералом; он тяжело болел, не вынес мук и застрелился. Я перечитывал ее раз сто, но о судьбе автора, да и вообще о том, кем он был, узнал только недавно… Мда, не помогла ему, видно, та книга, а вот меня она реально подняла с больничной койки - хотя могу ли я судить о чужих страданиях? - А вот моего соседа по палате она сделал вором. Но с книгами и читателями такие штуки происходят постоянно. А уж что происходит с писателями…

…Нет, пусть еще немного полежат в моем доме книги, найденные среди хлама на балконе. Вдруг и с ними все не так просто?


...и маленькое послесловие: недавно попал в мои руки советский журнал "Семья и школа", 1990, № 5. Майский, значит, номер, стало быть, тематический. Среди прочего в журнале обнаружился и рассказ Рида Грачёва "Победа" - коротенький, непафосный, от имени послевоенного сироты написанный. Мальчик умоляет воспитательницу детдома взять его к себе жить, а она отказывает - строжайше воспрещается. Никакой "антисоветчины" вроде нет. Хотя... ведь через полтора года после публикации рассказа СССР исчез. А не печатали Грачёва - и стоял себе. Совпадение? - всё может быть.

Да, в журнале никакой информации об авторе не приводится - имя, и всё; еще есть указание, что рассказ взят из книги Грачёва "Дети без отцов". В его библиографии такая книга не названа - зато упомянут рассказ с таким названием в той самой в 1994 году изданной "Ничей брат". То есть со сгинувшим отовсюду, ненапечатанным и больным Грачёвым в очередной раз не поцеремонились. Вот это, я полагаю, и есть - самая матерая, кондовая, посконная, дубовая антисоветчина. И таки да! - через полтора года СССР развалился. Совпадение? - всё может быть.

Если обнаружить еще одно совпадение - боюсь, вывод станет самоочевидным. Впрочем, для кого-то он всегда был таким, а для кого-то таким никогда не будет.

Упоминаю здесь об этом журнале еще и потому, что попал он мне в руки таким же почти образом, как и Пантелеев с Ожеговым. Я нашел его на берегу реки - вот так вот просто, на пенечке в лесочке лежала аккуратная книжка. Изданная почти 30 лет назад, она выглядела так, словно только что вышла из типографии или там из киоска "Союзпечати". А тот, кто ее читал, отложил ее на минутку, отлучился к реке удочки проверить, да так и не вернулся никогда, пропал где-то, сгинул, как тот самый Грачёв... Совпадение?!
2014
Все рисунки предположтительно Jacek Yerka

творчество, СССР, литература, медленное чтение, morning pages, эгобеллетристика, писательство

Previous post Next post
Up