М. Хайдеггер Нищета (июнь 1945г.)
Делая набросок статьи, посвященной периодам исторического развития Запада, Гёльдерлин записывает следующие ключевые слова:
«У нас все сконцентрировано на духовном, мы сделались нищи, чтобы стать богатыми» (III 3, 621).
Эти слова были написаны в эпоху перехода от XVIII века к XIX-му. Мнение, будто Гёльдерлин относит их к современной ему эпохе, кажется столь естественным, что от специальных замечаний по этому поводу предпочитают воздерживаться. Ведь Гёльдерлин говорит: «У нас все сконцентрировано на духовном». Относится ли выражение «у нас» в данном изречении только к немцам, и имеются ли здесь в виду современники того периода европейской истории, на который пришлась жизнь Гёльдерлина? Разрешить этот вопрос нелегко, и разрешим он не вдруг. Мы, однако, знаем, что Гёльдерлин, когда он говорит об истории, всегда подразумевая при этом Запад, мыслит большими эпохами. Говоря «теперь» и называя нас «мы», он имеет в виду не тот исторически датируемый момент времени, когда он делает эту запись; хотя он и включает себя самого в это «мы», но полагает «себя» не как исторически определенное лицо, а «себя» как поэта, который в поэзии воспаряет над «своим временем» и провидит «годы народов» (К немцам IV, 133), проникая тем самым в то скрыто свершающееся в истории Запада, что, однако, никогда не узнать из данностей, которые фиксирует историческая наука. Поэтому слова Гёльдерлина, конечно же, не могли быть сказаны о том времени и для того времени, когда они были написаны, а посему и время, к которому они были обращены, - некое иное, нежели время исторической даты и различимого момента хронологически известного столетия.
Гёльдерлин говорит: «У нас все сконцентрировано на духовном, мы сделались нищи, чтобы стать богатыми». Мы сможем понять содержание и значимость этого изречения, только если узнаем, что мыслит Гёльдерлин, когда говорит о «духовном».
Конечно, «духовное» - это определенное из духа и через дух. Но что есть «дух»?
В долгой традиции мышления мы можем найти множество готовых ответов на этот вопрос. Так, говорят: дух есть противоположное веществу. Духовное, как противоположное материальному, есть имматериальное. Однако это определение духа и духовного останавливается на голом отрицании вещества и вещественного. Уже греческое слово ……….(пневма), латинское spiritus и французское I’ esprit говорят нечто большее. Имматериальное есть пневматическое и спиритуальное. Это значит: дух есть действующая сила просветления и мудрости, по- гречески - ………….(софия). Эта субстанциальная сущность духа в теологически - философской спекуляции христианской церкви была продумана в [догмате] триединства Бога; для западной римской церкви основополагающим стал труд Августина «De trinitate»; в восточной церкви осуществилось другое развитие; так, в России, в русском (Russentum) получило распространение учение о священной Софии. Оно и сегодня все еще живет в русской мистике, принимая такие формы, которые нам трудно себе даже представить. Действие духа как всепроникающей силы просветления и мудрости (Софии) «магично». Сущность магического столь же темна, как и сущность пневматического. Но мы знаем, что теософ и философ Якоб Бёме - герлицкий сапожник, тишайший из всех сапожников, как его называли, - узнал магическое в свете своей сапожницкой лампы и помыслил его как изначальную волю. Учение Бёме о божественной Софии (Теософии) стало известным в России уже в XVII веке; русские говорили тогда о святом отце церкви Якобе Бёме; возобновление этого влияния Якоба Бёме произошло в России в начале XIX столетия, совпав [затем] с мощным воздействием Гегеля и Шеллинга (Владимир Соловьев). Поэтому отнюдь не будет преувеличением, если я скажу: то, что сегодня недальновидно и недостаточно продуманно рассматривают только как нечто «политическое», даже грубо - политическое и называют русским коммунизмом, пришло из духовного мира, о котором мы почти ничего не знаем, не говоря уже о том, что мы забываем подумать, в каком смысле даже грубый материализм, внешняя сторона коммунизма, есть не нечто материальное, но спиритуальное; мы не думаем о том, что он - некий духовный мир, и понять его, как и принять решение о его истинности или неистинности, можно только в духе и исходя из духа.
Но дух есть не только деятельная воля как субстанция; одновременно и прежде всего начиная с Декарта на протяжении всего Нового времени он мыслит как самосознание, т. е., как субъект, и - в качестве интеллекта, разума, рассудка - сопоставляется с душой как принципом жизни, понимаемой как нечто всего лишь витальное и плотское, и при этом рассматривается как что- то более высокое, чем душа, или же равное ей, или ей противостоящее (ср. толкование Ницше у Клагеса: Дух как антагонист души; дух как «рассудок»; при этом забытым оказывается пневматическое и спиритуальное, о котором очень хорошо знал сам Ницше). Сущность духа есть изначальная воля , которая волит самое себя, каковая воля мыслит то как субстанция, то как субъект, то как их единство. Об этих, более или менее распространенных, но все же повсюду господствующих представлениях о сущности духа - представлениях метафизических - необходимо было сейчас кратко напомнить для того, чтобы мы смогли увидеть и понять, что Гёльдерлин мыслит сущность духа совсем по- иному.
Что есть дух для Гёльдерлина? На чем покоится для него духовное? Что значит: у нас все сосредоточено на духовном?
Приблизительно в то же время, что и упомянутое изречение, возник один философский набросок Гёльдерлина, из которого взят следующий отрывок («О религии», III 3, 263).
«Ни из себя самого только, ни единственно из предметов, которые его окружают, не может человек узнать, что в мире есть нечто большее, чем механический процесс, что в нем есть дух, есть Бог, но [узнать это он может] лишь благодаря более живому, возвышенному над нуждой отношению, которое устанавливается между ним и тем, что его окружает».
Каково это возвышенное отношение, в котором человек пребывает с тем, что его окружает? Узнавая это отношение, мы узнаем дух и духовное. Гёльдерлин не говорит ничего более определенного об этом отношении, и поэтому мы, чтобы пойти ему навстречу, должны пытаться помыслить его более отчетливо. Это отношение не есть отношение к предметам, говорит Гёльдерлин; оно - не отношение субъекта к объектам, которое бывает определено по большей части [господствующей] нуждой, поскольку предметы суть то, что мы обрабатываем и используем ради тех или иных целей и задач, которые пробуждает в нас нужда.
Человек пребывает в отношении с тем, что его окружает, и это отношение возвышено над отношением субъекта к объекту. «Возвышено» здесь не означает только: парит над ним, но простирается в самую высь, о которой Гёльдерлин сказал как- то, что человек- тем более поэт - может «провалиться» в высь. Поэтому высота этих высей возвышенного есть в себе также и глубина. Возвышенное отношение- отношение к тому, что превосходит все предметы и человека и одновременно является опорой всего этого. Так что же оно? Гёльдерлин о том не говорит; посему мы должны продумать это особо, что значит: мы должны поэтически придумать это (hinzudichten). То, что обычно окружает нас, отдельные предметы (= объекты) мы называем также сущими, которое есть. Но это «есть» сущего само не есть снова какое- то сущее, но то, что впервые позволяет всему сущему (Seiende) быть чьим- то сущим (Seyendes) и потому охраняет и охватывает его. Мы называем это бытием (das Seyn). Возвышенное отношение, в котором пребывает человек, есть отношение бытия к человеку, причем оно таково, что само бытие есть отношение, которое влечет к себе человеческое существо- как такое существо, которое пребывает в этом отношении и, внутри него пребывая, охраняет и обживает его. В открытом просторе такого отношения бытия к человеческому существу мы узнаем «дух»- он есть правящее из бытия и, наверное, для бытия.
Изречение Гёльдерлина гласит: «У нас все сконцентрировано на духовном». Теперь это значит: свершается некая концентрация, т. е., сосредоточение на отношении бытия к нашему существу, каковое отношение есть центр, средоточие, которое есть везде как центр круга, периферия которого- нигде.
«У нас все сконцентрировано на духовном»- это не историческая фиксация какого- то факта, относящегося к тогдашней исторической ситуации, но мысляще- поэтизирующее поименование сокрытого в самом бытии свершения, которое простирается далеко в грядущее, и лишь немногие, - быть может, только тот, кто говорит и мыслит это, - способны догадываться о нем.
Столь же поэтично по своему характеру и то высказывание, которое следует за первой частью изречения: «У нас все сконцентрировано на духовном, мы сделались нищи, чтобы стать богатыми». Что значит «нищи»? В чем состоит сущность нищеты? Что значит «богатый», если мы только в нищете и через нищету становимся богатыми? «Нищета» и «богатство» в их обычном значении соотносятся с владением, обладанием. Нищета есть не- имение, а именно - нужда в самом нужном. Богатство есть отсутствие нужды в нужном, обладанием большим, чем самое нужное. Однако сущность нищеты покоится в неком бытии. Быть поистине нищим означает: быть так, что мы не нуждаемся ни в чем, кроме ненужного.
Поистине нуждаться означает: не мочь быть без не- нужного и именно поэтому принадлежать единственно не- нужному.
Но что есть не- нужное? Что есть нужное? Что значит нужно (notig)? Нужно то, что появляется из нужды (Not) и через нужду. А что есть нужда? Сущность нужды, согласно основному значению этого слова, есть принуждение (der Zwang). Нужное, необходимое и понуждающее (Notigende) есть принуждающее, причем именно такое, которое принудительно рождает (erzwingt) в нашей «жизни» потребности для ее поддержания и настоятельно вынуждает нас к удовлетворению этих потребностей.
Ненужное есть то, что возникает не из нужды, т. е., не из принуждения, но из свободного.
Но что же такое свободное (das Freie)? Согласно вещим сказаниям нашего древнейшего языка свободное, fri, есть неповрежденное, пощаженное, то, что не берут в использование. «Давать свободу» в изначальном и подлинном смысле означает: щадить, оставлять нечто покоиться в его собственном существе, оберегая его. Оберегание же (Behuten) означает: удерживать существо в сохранности, а в сохранности оно останется только тогда, когда ему будет позволено покоиться, возвратившись к собственной сущности. Оберегать - это значит: неизменно помогать обрести этот покой, ожидая своего. Только в этом - событийная сущность щадящего сберегания, которое совсем не исчерпывает себя в негативности простого отказа от расходования и использования.
В подлинном щажении состоит дарение свободы. О- свобожденное (das Be- freite) - это отпущенное к своей сущности и избавленное от принуждений нужды. Освобождающее [начало] свободы прежде всего отвращает или превозмогает нужду. Свобода- это превозможение (das Wenden) нужды. Только в свободе и в ее щадящем освобождении правит необходимость. Если мы мыслим сущность свободы и необходимости таким образом, то необходимость отнюдь не есть противоположность свободы, как полагает вся метафизика, но наоборот- только свобода и есть в себе необходимость как превозможение нужды (Not- wendigkeit).
Метафизика заходит столь далеко, что в лице Канта учит: необходимость, т. е., принуждение должного и пустое понуждение к долгу ради самого долга, есть истинная свобода. Метафизическая сущность свободы находит свое завершение в том, что свобода становится «выражением» необходимости, из которой воля к власти волит самое себя как единственную действительность и как жизнь. В духе идеи воли к власти пишет, например, Э. Юнгер (Рабочий, S. 57): «К признакам свободы принадлежит уверенность в причастности к самому внутреннему началу (Keim) времени, - уверенность, которая поразительно воодушевляет для дел и мыслей; в этой уверенности свобода творящего деяния познает себя как особое выражение необходимости».
Но продумаем данный поворот глубже, и все обернется в противоположность. Свобода есть необходимость, поскольку дающее свободу, а не понужденное нуждой есть не- нужное (nicht durch die Not Genotigte das Un- notige ist).
Быть нищим - это значит: не нуждаться ни в чем, кроме ненужного- не нуждаться ни в чем, кроме свободного освобождающего (das Freie- Freiende).
Конечно: то, в чем мы нуждаемся, нам не присуще, - однако так, что для нас все зависит от того, чтобы оно захотело быть нам присущим. Тем, в чем мы нуждаемся, мы не обладаем, - оно обладает нами. Оно может обладать нами даже таким образом, что наше существо оказывается привязанным только к нему, к тому, в чем мы нуждаемся, поскольку оно только ему принадлежит, ибо некогда (раз и навсегда) отдало ему свою сущность.
Быть нищим- значит нуждаться только в не- нужном, иными словами: и прежде, и после принадлежать свободно освобождающему, т. е., пребывать в отношении с освобождающим.
Но ведь бытие, которое всегда позволяет быть всему сущему тем, что оно есть и как оно есть, именно потому и есть освобождающее, что каждому позволяет покоиться, прийдя к своей сущности, т. е., щадит его.
Если сущность человека подлинно пребывает в отношении освобождающего бытия к человеку, т. е., если человеческое существо нуждается в не- нужном, тогда человек стал в подлинном смысле нищ.
Гёльдерлин говорит: «У нас все сконцентрировано на духовном, мы сделались нищи, чтобы стать богатыми». Концентрация на духовном согласно сказанному означает: сосредоточиться на отношении бытия к человеку и, так сосредоточившись, пребывать в нем.
Мы сделались нищи, чтобы стать богатыми. Становление богатым не следует за бытием в нищете как действие за причиной; нет, подлинное бытие в нищете само по себе есть бытие в богатстве. Если мы, будучи нищи, не нуждаемся ни в чем, то мы уже и так имеем все, мы стоим в изобильном потоке бытия, который всегда с избытком покрывает принуждения нужды.
Подобно тому как свобода в ее освобождающей сущности для всех есть то, что превозмогает нужду, есть необходимость, так и бытие в нищете - как отсутствие нужды в чем- либо, кроме не- нужного - само по себе уже есть бытие в богатстве.
Когда у нас все концентрируется на духовном, свершается бытие в нищете. На него настроено человеческое существо. Нищета есть основной тон все еще скрытого существа западных народов и их судьбы.
Нищета есть печальная радость, - ведь мы никогда не будем достаточно нищи. В этом тихом беспокойстве покоится отрешенность, которой привычно превозмогать все связанное с нуждой.
Подлинная опасность нужды и периодов ее господства - в том, что перед лицом неприкрытой нужды они закрывают путь к тому, чтобы узнать сущность нужды и из этой сущности воспринять указание на то, как ее превозмочь.
Опасность голода, например, и «скудных лет», если посмотреть на нее с точки зрения целостной и собственной сути западной судьбы, состоит совсем не в том, что может погибнуть много людей, но в том, что спасшиеся будут жить уже только для того, чтобы насытиться и выжить. «Жизнь» вращается вокруг себя самой в собственной пустоте, которая берет ее в осаду, принимая облик почти незаметной и часто непризнаваемой скуки. В этой пустоте человек сходит на нет. Он теряет себя в пути, на котором узнает сущность нищеты.
Нищими делает нас не то, что под несоразмерным именем «коммунизм» стоит перед нами как судьба исторического мира. Мы суть нищи только тогда, когда все у нас концентрируется на духовном.
Лишь тогда, когда европейские нации настроены на основной тон нищеты, становятся они богатыми народами Запада, которому не грозит и не может грозить закат, ибо не было еще и восхода. Начало его восхода покоится, скорее, в том, что его народы - разбудив друг друга для обретения своей сущности - научатся узнавать сущность нищеты, с тем, чтобы уметь быть нищими.
Быть нищим - не значит избежать или обойти коммунизм, но значит превозмочь его в его сути. Только так мы сможем поистине преодолеть его.
Путь далек. Но еще больше степень неспособности мыслить по истине, заботливо внимать уже помысленному и сказанному, воспринимать Единственное и Однократное и претворять воспринятое в знание.
Войны не могут разрешить то, что исторически послано судьбой, ибо они уже основаны на духовных решениях и лишь упрочивают их. Даже мировые войны не способны на это. Но они сами и их исход могут дать народам толчок к осмыслению. Само оно, однако, берет начало из других источников, которые должны проистекать из собственной сущности народов. И поэтому есть нужда в самоосмыслении на пути диалога народов друг с другом.