"Есть уксус, приправа к кушанью, и есть уксусная "эссенция", которая убивает. Терроризм, мне кажется, концентрировал в "эссенцию" все то, что лет сорок, а распространенно и лет восемьдесят, писалось в торжествующем течении нашей литературы о России: здесь "сконцентрировалась" та гадливость к ней, которая сочилась из всякой заметки, из каждой "хроники" "Дела", "Отечественных Записок", "Русского Богатства", из каждой повести, подписанной безвестным именем или псевдонимом. И если отдаленно мы возьмем уже Герцена, то можно ли усомниться, что его прелестные "oeuvres", такие остроумные, игривые, блещущие всяческим талантом и философа, и критика, и публициста, и беллетриста, представлялись их автору куда интереснее и значительнее, чем несчастная обширная "глуповщина", населенная "соотечественниками". Щедрин в "Истории одного города" так и определил Россию, как "город Глупов", населенный "головотяпами". Спросите Петрищева из "Русского Богатства", что такое Россия, и он ответит вам:
- Конечно; страна непроходимых дураков. Мякотина?
- О, в России живут совершенные ослы. Все. Кроме меня и моего приятеля Петрищева.
Пешехонова?
- Страна пауков и вшей, которую раздавить бы.
Это еще со Щедрина... Да и куда дальше его, лучше его.
У обывателя, старой дворянки, старого дворянина, но людей обыкновенного ума (в этом все дело), под действием такого страшного давления должна была зародиться такая меланхолия, такое отчаяние, что возьмешь бомбу... Тут "делатели", пожалуй, "без вины виноваты"... Именно молодые-то люди, которые не могли "разобраться" во всех этих "авторитетах", от Герцена до Пешехонова, и взяли в руки бомбы... "Надо раздавить гадов". Ну а что Россия - гадость, об этом кто же у нас не "пел". Только становясь постарше и начав постигать, что, кроме России печатной, есть Россия живущая и что эта-то Россия, предположительно состоящая Из "гадов"; дала, однако, несомненно весь оригинальный материал для такого творчества, как Пушкина, Лермонтова, Толстого, что, не будь фактической Тамани, - Лермонтову не о чем было бы написать рассказа "Тамань", Гончарову не о чем было бы написать "Обрыв", Толстому - "Детство и отрочество", "Казаков", "Войну и мир", "Каренину", только догадавшись, что единственно одна Россия и есть у нас поэт, поющий песнь всею своею жизнью, а Пушкин, Лермонтов и Толстой всего лишь типографские наборщики и резчики по дереву, "исполнявшие" в своих произведениях "оригинал", сообразив все это, - люди под 40, под 50 лет, из прежних "анархистов", делали то, что, вытащив с полки книг "Историю одного города", шлепали ее с размаха об пол:
- Но ведь Щедрин? Авторитет?.. "Великий"?
- А черт с ним!
- Вы, значит, отрицаете литературу? Такую великую... такую священную... благоухающую... Такие идеалы, идеалищи...
- Своя голова дороже...
- Почему "голова дороже"? К чему? Какой смысл?
- Такой, что если я поверю всему этому омуту, вот что, кроме меня и "любимого автора", ничего порядочного на Руси нет и никогда не было и что папаши-то наши были свиньи, а дедушки были прохвосты и вся Россия только и занималась, что прохвостными делами: то, хотя, по уверенью "любимого писателя", я и есть золотой человек, вместе с этим писателем нас только двое, и еще вот несколько тоже влюбленных в этого писателя читателей, - то я с ума сойду и, конечно, повешусь! Или кого-нибудь убью. И вот, чтобы спастись от этой убийственной мысли, я и предпочитаю думать, что я просто дурачок, да и писатель мой не очень умен или, правильнее, что мы оба "так себе люди", не совсем худые, но и далекие от хорошего, "как все", и что точь-в-точь были такие же наши папаши и дедушки. Так-то ровнее и утешительнее."
"Есть уксус, приправа к кушанью, и есть уксусная "эссенция", которая убивает. Терроризм, мне кажется, концентрировал в "эссенцию" все то, что лет сорок, а распространенно и лет восемьдесят, писалось в торжествующем течении нашей литературы о России: здесь "сконцентрировалась" та гадливость к ней, которая сочилась из всякой заметки, из каждой "хроники" "Дела", "Отечественных Записок", "Русского Богатства", из каждой повести, подписанной безвестным именем или псевдонимом. И если отдаленно мы возьмем уже Герцена, то можно ли усомниться, что его прелестные "oeuvres", такие остроумные, игривые, блещущие всяческим талантом и философа, и критика, и публициста, и беллетриста, представлялись их автору куда интереснее и значительнее, чем несчастная обширная "глуповщина", населенная "соотечественниками". Щедрин в "Истории одного города" так и определил Россию, как "город Глупов", населенный "головотяпами". Спросите Петрищева из "Русского Богатства", что такое Россия, и он ответит вам:
- Конечно; страна непроходимых дураков. Мякотина?
- О, в России живут совершенные ослы. Все. Кроме меня и моего приятеля Петрищева.
Пешехонова?
- Страна пауков и вшей, которую раздавить бы.
Это еще со Щедрина... Да и куда дальше его, лучше его.
У обывателя, старой дворянки, старого дворянина, но людей обыкновенного ума (в этом все дело), под действием такого страшного давления должна была зародиться такая меланхолия, такое отчаяние, что возьмешь бомбу... Тут "делатели", пожалуй, "без вины виноваты"... Именно молодые-то люди, которые не могли "разобраться" во всех этих "авторитетах", от Герцена до Пешехонова, и взяли в руки бомбы... "Надо раздавить гадов". Ну а что Россия - гадость, об этом кто же у нас не "пел". Только становясь постарше и начав постигать, что, кроме России печатной, есть Россия живущая и что эта-то Россия, предположительно состоящая Из "гадов"; дала, однако, несомненно весь оригинальный материал для такого творчества, как Пушкина, Лермонтова, Толстого, что, не будь фактической Тамани, - Лермонтову не о чем было бы написать рассказа "Тамань", Гончарову не о чем было бы написать "Обрыв", Толстому - "Детство и отрочество", "Казаков", "Войну и мир", "Каренину", только догадавшись, что единственно одна Россия и есть у нас поэт, поющий песнь всею своею жизнью, а Пушкин, Лермонтов и Толстой всего лишь типографские наборщики и резчики по дереву, "исполнявшие" в своих произведениях "оригинал", сообразив все это, - люди под 40, под 50 лет, из прежних "анархистов", делали то, что, вытащив с полки книг "Историю одного города", шлепали ее с размаха об пол:
- Но ведь Щедрин? Авторитет?.. "Великий"?
- А черт с ним!
- Вы, значит, отрицаете литературу? Такую великую... такую священную... благоухающую... Такие идеалы, идеалищи...
- Своя голова дороже...
- Почему "голова дороже"? К чему? Какой смысл?
- Такой, что если я поверю всему этому омуту, вот что, кроме меня и "любимого автора", ничего порядочного на Руси нет и никогда не было и что папаши-то наши были свиньи, а дедушки были прохвосты и вся Россия только и занималась, что прохвостными делами: то, хотя, по уверенью "любимого писателя", я и есть золотой человек, вместе с этим писателем нас только двое, и еще вот несколько тоже влюбленных в этого писателя читателей, - то я с ума сойду и, конечно, повешусь! Или кого-нибудь убью. И вот, чтобы спастись от этой убийственной мысли, я и предпочитаю думать, что я просто дурачок, да и писатель мой не очень умен или, правильнее, что мы оба "так себе люди", не совсем худые, но и далекие от хорошего, "как все", и что точь-в-точь были такие же наши папаши и дедушки. Так-то ровнее и утешительнее."
Reply
Leave a comment