Опыт "Кровавого воскресенья" - учебный материал
Оригинал взят у sg_karamurza в Опыт "Кровавого воскресенья" - учебный материал
Дело даже не в масштабе насилия, а в бессистемности и неадекватности решений. Эта тема для нас очень актуальна. Историкам хорошо бы было провести нормальные структурно-функциональный анализ того эпизода.
Я здесь выложу кусок старого материала ("Гражданская война") - для объяснения этой озабоченности:
Факты таковы: в ожидании демонстрации, 6 января, на совещании приближенных царя было решено, что царь уедет из Петербурга, об этом будет сообщено рабочим, и шествие не состоится. Царь действительно уехал из города, но населению об этом не сообщили - напротив, над Зимним дворцом 9 января развевался царский штандарт, означавший, что царь находится во дворце. Войскам же выдали боевые патроны по максимальной норме боевых действий - и до сих пор неизвестно, кто и когда принял решение о такой беспрецедентной мере.
Принятие царским правительством решения о расстреле мирной демонстрации рабочих - одна из загадочных страниц истории 1904-1905 гг. Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому необычному для российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. Логика эта была явно неадекватна реальности, и это видно из такого мелкого, но красноречивого эпизода.
Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралась группа либеральной интеллигенции, взволнованной назревающим кровопролитием. Без всяких формальностей собравшиеся попросили нескольких видных деятелей и литераторов (среди которых был М.Горький) переговорить с влиятельными сановниками, чтобы попытаться предотвратить бедствие. На другой день после событий все члены этой делегации были арестованы - полиция посчитала, что они были членами тайного временного революционного правительства.
Это нелепое предположение, ставшее впоследствии предметом шуток, в действительности было симптомом той дезориентации, в которой находились главные структуры государственной безопасности.
Принятие решения о расстреле демонстрации показывает также, что царский государственный аппарат оказался неспособен понять резкое изменение динамики общественных процессов - перейти в своем мышлении к принципиально иному восприятию времени. В период революционных сдвигов историческое время имеет совершенно иной масштаб, нежели в стабильный период, и многие привычные механизмы и нормы перестают действовать. Власть, которая продолжает опираться на эти утратившие свою силу нормы и механизмы, совершает тяжелые ошибки.
С точки зрения формально действующего права намерение рабочих придти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Предводитель рабочих Гапон должен был быть арестован, а преступники должны были быть наказаны. Решение об аресте Гапона было принято, но полиция не смогла его выполнить 8 января.
Запрет на подачу петиций был одним из важных принципов государственного устройства царской России. Ранее только дворянство имело право ходатайствовать перед царем о сословных и государственных нуждах, но и это право было ликвидировано в 1865 г. Участие в составлении прошений, в которых можно было усмотреть постановку общественно значимых вопросов, по закону строго каралось, особенно если прошение предназначалось к подаче самому царю.
Исходя из этих формальных норм права, власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга. Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком, что проявилось, например, во время широкой «банкетной кампании» либералов в 1904 г., а позже в кампании наказов и приговоров крестьянских сходов. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и воспринималось рабочими как естественное право. Именно в этом смысле правомерно называть Гапона провокатором. Он, скорее всего, знал о противозаконном, юридически, характере демонстрации, но в своей агитации за ее проведение скрыл эту сторону дела, представив демонстрацию как мирную инициативу верноподданных рабочих.
Таким образом, возникло резкое противоречие между представлением о праве у государственной верхушки и у рабочей массы, и после расстрела власть стала в глазах рабочих антинародной, а значит, нелегитимной. В свою очередь, и сам царь воспринял результаты расстрела неадекватно. По словам Лопухина, «жестокая решительность военных начальников и покорность войск, проявленные в этот день, вполне укрепили в нем уверенность в безопасности и его лично, и престола».
Но и сама жестокость расстрела демонстрации 9 января не была выражением определенной уверенной линии. 17 января А.С.Ермолов убедил царя издать манифест по поводу этих событий, принять депутацию рабочих и оказать помощь жертвам (манифест был подготовлен в трех вариантах, но так и не утвержден царем). Идея снять вину с царя и возложить ее на министров и военное командование, («отделить царя милующего от правительства карающего»), со всей очевидностью вносила в массовое сознание разрушительную для самодержавия идею о том, что царь не контролирует события - выходит, войска могут стрелять в народ без его приказа. Судя по протоколам совещаний, министры это прекрасно понимали, но было трудно определить, какое зло меньшее.
Прием царем «депутации рабочих» также принес больше вреда, чем пользы. По заранее составленным спискам благонадежных рабочих полиция неожиданно схватила отобранную группу, их обыскали, переодели и, запрещая переговариваться, привезли в Царское Село, где царь по бумажке зачитал написанную Треповым речь. Этот фарс только подогрел страсти и озлобил рабочих, переживавших трагедию.
Акты массового кровопролития дестабилизируют массовое сознание, что ведет к размыванию культурных норм и запретов. Когда 4 февраля 1905 г. эсеры убили в Москве дядю царя, великого князя Сергея Александровича, ходила версия, что этот террористический акт боевики совершили как месть за Кровавое воскресенье. Одна кадетская деятельница писала в мемуарах о тогдашнем состоянии умов, что каким надо обладать воображением, чтобы решить, «что охранник Азеф помог революционерам убить дядю царя в отместку за то, что 9 января были расстреляны рабочие, которыми руководил священник, тоже агент охранки».
Пойдя по пути демонстративного насилия, власти раз за разом предпринимали действия, создающие непреодолимый раскол в обществе и необратимо толкающие события по пути, ведущему к катастрофе. Причем разрушительные шаги делались зачастую ради ликвидации временной, конъюнктурной проблемы. Так, осенью 1905 г. в Петербурге стало нарастать стачечное движение. Когда 12 октября объявили забастовку железнодорожники, генерал-губернатор Петербурга Трепов распорядился расклеить по всему городу свой приказ, вошедший в историю: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».
Начальник канцелярии Министерства двора генерал А.А.Мосолов (по рекомендации которого и был назначен Трепов генерал-губернатором Петербурга) пишет в воспоминаниях, что, увидев у Трепова черновик приказа, он спросил его: «В своем ли ты уме?» Трепов ответил: «Войск перестали бояться, и они сами стали киснуть. Завтра же, вероятно, придется стрелять. А до сих пор я крови не проливал. Единственный способ отвратить это несчастье и состоит в этой фразе».
При том состоянии массового сознания, которое реально имело место в больших городах, этот приказ Трепова не только подхлестнул развитие революции, но и отложился в коллективной памяти как яркий символ царской власти - символ, сыгравший большую роль в созревании Гражданской войны.
Дело даже не в масштабе насилия, а в бессистемности и неадекватности решений. Эта тема для нас очень актуальна. Историкам хорошо бы было провести нормальные структурно-функциональный анализ того эпизода.
Я здесь выложу кусок старого материала ("Гражданская война") - для объяснения этой озабоченности:
Факты таковы: в ожидании демонстрации, 6 января, на совещании приближенных царя было решено, что царь уедет из Петербурга, об этом будет сообщено рабочим, и шествие не состоится. Царь действительно уехал из города, но населению об этом не сообщили - напротив, над Зимним дворцом 9 января развевался царский штандарт, означавший, что царь находится во дворце. Войскам же выдали боевые патроны по максимальной норме боевых действий - и до сих пор неизвестно, кто и когда принял решение о такой беспрецедентной мере.
Принятие царским правительством решения о расстреле мирной демонстрации рабочих - одна из загадочных страниц истории 1904-1905 гг. Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому необычному для российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. Логика эта была явно неадекватна реальности, и это видно из такого мелкого, но красноречивого эпизода.
Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралась группа либеральной интеллигенции, взволнованной назревающим кровопролитием. Без всяких формальностей собравшиеся попросили нескольких видных деятелей и литераторов (среди которых был М.Горький) переговорить с влиятельными сановниками, чтобы попытаться предотвратить бедствие. На другой день после событий все члены этой делегации были арестованы - полиция посчитала, что они были членами тайного временного революционного правительства.
Это нелепое предположение, ставшее впоследствии предметом шуток, в действительности было симптомом той дезориентации, в которой находились главные структуры государственной безопасности.
Принятие решения о расстреле демонстрации показывает также, что царский государственный аппарат оказался неспособен понять резкое изменение динамики общественных процессов - перейти в своем мышлении к принципиально иному восприятию времени. В период революционных сдвигов историческое время имеет совершенно иной масштаб, нежели в стабильный период, и многие привычные механизмы и нормы перестают действовать. Власть, которая продолжает опираться на эти утратившие свою силу нормы и механизмы, совершает тяжелые ошибки.
С точки зрения формально действующего права намерение рабочих придти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Предводитель рабочих Гапон должен был быть арестован, а преступники должны были быть наказаны. Решение об аресте Гапона было принято, но полиция не смогла его выполнить 8 января.
Запрет на подачу петиций был одним из важных принципов государственного устройства царской России. Ранее только дворянство имело право ходатайствовать перед царем о сословных и государственных нуждах, но и это право было ликвидировано в 1865 г. Участие в составлении прошений, в которых можно было усмотреть постановку общественно значимых вопросов, по закону строго каралось, особенно если прошение предназначалось к подаче самому царю.
Исходя из этих формальных норм права, власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга. Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком, что проявилось, например, во время широкой «банкетной кампании» либералов в 1904 г., а позже в кампании наказов и приговоров крестьянских сходов. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и воспринималось рабочими как естественное право. Именно в этом смысле правомерно называть Гапона провокатором. Он, скорее всего, знал о противозаконном, юридически, характере демонстрации, но в своей агитации за ее проведение скрыл эту сторону дела, представив демонстрацию как мирную инициативу верноподданных рабочих.
Таким образом, возникло резкое противоречие между представлением о праве у государственной верхушки и у рабочей массы, и после расстрела власть стала в глазах рабочих антинародной, а значит, нелегитимной. В свою очередь, и сам царь воспринял результаты расстрела неадекватно. По словам Лопухина, «жестокая решительность военных начальников и покорность войск, проявленные в этот день, вполне укрепили в нем уверенность в безопасности и его лично, и престола».
Но и сама жестокость расстрела демонстрации 9 января не была выражением определенной уверенной линии. 17 января А.С.Ермолов убедил царя издать манифест по поводу этих событий, принять депутацию рабочих и оказать помощь жертвам (манифест был подготовлен в трех вариантах, но так и не утвержден царем). Идея снять вину с царя и возложить ее на министров и военное командование, («отделить царя милующего от правительства карающего»), со всей очевидностью вносила в массовое сознание разрушительную для самодержавия идею о том, что царь не контролирует события - выходит, войска могут стрелять в народ без его приказа. Судя по протоколам совещаний, министры это прекрасно понимали, но было трудно определить, какое зло меньшее.
Прием царем «депутации рабочих» также принес больше вреда, чем пользы. По заранее составленным спискам благонадежных рабочих полиция неожиданно схватила отобранную группу, их обыскали, переодели и, запрещая переговариваться, привезли в Царское Село, где царь по бумажке зачитал написанную Треповым речь. Этот фарс только подогрел страсти и озлобил рабочих, переживавших трагедию.
Акты массового кровопролития дестабилизируют массовое сознание, что ведет к размыванию культурных норм и запретов. Когда 4 февраля 1905 г. эсеры убили в Москве дядю царя, великого князя Сергея Александровича, ходила версия, что этот террористический акт боевики совершили как месть за Кровавое воскресенье. Одна кадетская деятельница писала в мемуарах о тогдашнем состоянии умов, что каким надо обладать воображением, чтобы решить, «что охранник Азеф помог революционерам убить дядю царя в отместку за то, что 9 января были расстреляны рабочие, которыми руководил священник, тоже агент охранки».
Пойдя по пути демонстративного насилия, власти раз за разом предпринимали действия, создающие непреодолимый раскол в обществе и необратимо толкающие события по пути, ведущему к катастрофе. Причем разрушительные шаги делались зачастую ради ликвидации временной, конъюнктурной проблемы. Так, осенью 1905 г. в Петербурге стало нарастать стачечное движение. Когда 12 октября объявили забастовку железнодорожники, генерал-губернатор Петербурга Трепов распорядился расклеить по всему городу свой приказ, вошедший в историю: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».
Начальник канцелярии Министерства двора генерал А.А.Мосолов (по рекомендации которого и был назначен Трепов генерал-губернатором Петербурга) пишет в воспоминаниях, что, увидев у Трепова черновик приказа, он спросил его: «В своем ли ты уме?» Трепов ответил: «Войск перестали бояться, и они сами стали киснуть. Завтра же, вероятно, придется стрелять. А до сих пор я крови не проливал. Единственный способ отвратить это несчастье и состоит в этой фразе».
При том состоянии массового сознания, которое реально имело место в больших городах, этот приказ Трепова не только подхлестнул развитие революции, но и отложился в коллективной памяти как яркий символ царской власти - символ, сыгравший большую роль в созревании Гражданской войны.