Что я узнала (в Принстоне и не только)
Из Людиново…
Traumazone
Я бы никогда не узнала про существование города Людинова в Калужской области, если бы не вышла замуж за Вована, который там родился и вырос. Город можно обойти вокруг за пару часов, а чтобы посмотреть кино или выгулять красивый наряд надо ехать в Брянск за 60 километров. Но в Людиново есть водохранилище, где можно купаться, можно гулять по набережной, выпить кофе и покурить кальян. Я полюбила Людиново, как люблю все маленькие российские города. Когда у нас появилась дочь, ездить в Людиново стало просто необходимо: там можно оставить Соню на бабушку. Сейчас они иногда созваниваются по видеосвязи и только мечтают о том, как пойдут в поход с палатками, как возьмут с собой еду и много игрушек. Еще пару лет назад, до войны и до того, как я стала иноагентом, можно было действительно приезжать.
Ехать до Людинова - несколько часов на поезде от Киевского вокзала. Из Сухиничей, где останавливается поезд Москва-Брянск нас на машине забирал папа Вована. Дорога занимает около часа, а он не дурак перекинуться словцом на политические темы. Как любой русский человек, политикам папа Вована не доверяет, но есть у него друг, который состоит в Национально-освободительном движении (НОД) Евгения Федорова, и слова о мировом правительстве, потере суверенитета России в 90-х кажутся ему разумными - даже в пересказе друга.
Но на самом деле, конечно, чтобы послушать теории о том, как Америка управляет миром, не нужно ехать в Людиново.
Я вела похожие разговоры на даче у подруги еще в студенческие годы, где дешевое вино и пиво лилось рекой и местные самые завидные женихи высказывались о развале Советского Союза, предателях Горбачеве и Ельцине, видимо, пересказывая слова своих родителей.
Я вела подобные разговоры за праздничным семейным столом, ведь к вам на новый год тоже приходит дядя или другой родственник, который когда-то служил где-то в спецслужбах и рассуждает о том, что в российском правительстве полно «штатских» (то есть агентов США)?
Я вела подобные разговоры за полярным кругом в командировке в Нарьян-Маре, уже будучи журналистом. Знаете это чувство, когда ты сидишь за столом с незнакомым человеком, вы пьете водку и разговор по душам, но ты не знаешь, чем все закончится, когда сообщишь, что пишешь для «Новой газеты». Я выслушала небольшую лекцию о том, что работаю на врагов России и мой собеседник в какой-то момент даже разгорячился, но я всегда умела разговаривать с людьми противоположных взглядов.
Я привыкла вести такие разговоры, как, наверное, любой человек, который интересуется политикой и живет на пост-советском пространстве. Сначала было азартно и увлекательно, потом, после Крыма и «закона подлецов» такие споры стали скорее вызывать раздражение, после начала полномасштабного вторжения в Украину - злость и бессилие.
Интересно оттачивать свои риторические навыки в разговорах с подчас смешными собеседниками. Страшно и больно смотреть на то, как твои вчерашние собеседники оправдывают войну, безучастно смотрят как российские ракеты взывают жилые дома с живыми детьми в Украине.
Я решила поступать в Принстон еще до войны. Среди прочего мне понравилось название одного из курсов How to Make Government Work in Hard Places. Я надеялась получить экспертизу о том, как проводить успешные реформы, которые приведут к общественному согласию. Я думала, что эта экспертиза даст мне новые аргументы для этого вечного спора с теми, кто поддерживает президента Путина и его курс на изоляцию и милитаризацию.
Чего я не ожидала, что буду вести в Принстоне все те же самые разговоры о «коллективном западе», Вашингтонском консенсусе и о том, как американцы подвели весь мир. Причем, с позиций, гораздо более близких папе Вована и его другу из движения НОД, чем когда-либо раньше.
В Принстон
Учиться в зарубежном университете - было моей мечтой со средней школы. Но исполнилась она только в 35. Зато меня принял ВУЗ, который стабильно входит в пятерку лучших в мире. Самый богатый университет в пересчете на количество денег на одного студента, с наибольшим количеством Нобелевских лауреатов, которые там преподавали или учились. В общем, символ элитарности, достатка и экспертизы.
Признаться честно, я бы полюбила его уже за это. Но есть тысяча причин любить Принстон.
Это город - цветущий сад, где дорогу тебе перебегают олени и лисы, белки летают над твоей головой, прыгая с ветки на ветку по развесистым деревьями. К сожалению, я поздно поняла ценность велосипедных прогулок вдоль канала, который проходит по городу как раз там, где расположены наши студенческие квартиры, и уходит в две стороны на десятки километров. Но в мае, уже ближе к финальным эссе и экзаменам, каждый день я на час отрывалась от дел и ехала кататься. Пока я крутила педали, в голове крутилась мысль, как бы мне навсегда впитать и запомнить зеленую тишину этого канала.
Лучше всего достаток университета для меня характеризует такая история: как-то в пятницу я пришла позаниматься в один из корпусов. (Каждый студент имеет доступ в любое помещение кампуса, поэтому я исследовала разные пространства, особенно полюбила недавно отстроенное новое общежитие). Там в декорациях современной кофейни с панорамными окнами я любила сидеть по пятницам, в наш свободный от занятий день. Как-то раз я пришла чуть позже обычного и увидела накрытый стол: белоснеженые скатерти, горы фруктов, боулы с ягодами, свежайшая выпечка. На самом деле, такое можно встретить в Принстоне сплошь и рядом. Там культ бесплатной еды, кейтеринг есть на каждом научном семинаре, гостевой лекции или публичной встрече. Но тут даже не было никакой встречи! Оказалось, что каждую пятницу для студентов в этом общежитии просто накрывают еженедельный «перекус». Накладывая себе на тарелку побольше свежей малины, я вспоминала голодные годы на журфаке, скромный ларек на первом этаже под лестницей в здании на Моховой.
Traumazone
Вся эта обстановка в Принстоне создавала ощущение безопасности, комфорта, защищенности, которые, наверное, ощущают дети в богатых семьях. Приятно было ради разнообразия оказаться там.
Впрочем, новости из России и Украины, не давали надолго расслабиться. Взрыв Драмтеатра в Мариуполе, взрыв дома в Днепре, убитые дети, уголовные дела в России для тех, кто продолжал говорить об этом.
Вся красота и бытовой комфорт Принстона созданы для того, чтобы ты учился. В первые годы существования университета была идея перенести его в Нью-Йорк, но тогдашний ректор сказал, что он не дурак и не повезет своих студентов в большой город, где так много отвлекающих факторов.
В Принстоне около 10 ресторанов и три хорошие кофейни. Но вообще кроме учебы там делать особенно нечего.
Кто-то на это жалуется, для меня учеба была оправданием. Почему я нахожусь в красивом тихом благополучном месте? Я приехала сюда, чтобы меня научили, как продолжить тот разговор с людьми из России о нищете, о войне, о поляризации.
Экспертиза
Было соблазнительно представлять, что в Принстоне я получу ноу-хау по строительству успешного государства. Да, нереалистично, но можно немного помечтать! В конце концов, от кого еще ждать ноу-хау, если не от ведущего университета мира.
Курс, который вдохновлял помечатать больше всего, оказался не таким, каким я его представляла. How to make goverment work - это серия case studies о реформах, которые в разное время пытались проводить разные страны: Индонезия и реконструкция после цунами 2004 года, Нигерия и борьба с коррупцией, Боливия и изменение социальных норм. Все эти попытки существенным образом изменить госуправление объединяло одно: их сложно было назвать успешными. Инструкции ни к одному кейсу не прилагались, а обсуждение оставляло странное послевкусие: это была история успеха или поражения?
Вообще об ошибках реформ на курсах рассказывали гораздо лучше, чем об удачах.
Traumazone
Это не фигура речи, но буквально на первом уроке в Принстоне, который я посетила, говорили о Вашингтонском консенсусе. Все, что в России проходило для меня скорее по разряду теории заговора, звучало сейчас из уст уважаемого профессора ведущего американского университета.
Атул Коули - старичок небольшого роста с тихим голосом, серьезной манерой, но иногда проглядывающей в неожиданных местах лукавой улыбкой. Выходец из Индии, он написал несколько книг о влиянии колониализма на экономическое развитие своей страны, стран Африки и других “догоняющих” регионов. Для описания современного положения Соединенных Штатов по отношению, например, к странам Латинской Америки и Ближнему Востоку он использует термин informal empire (неформальная империя): за счет политических и экономических практик (policies), известных под общим названием Вашингтонский консенсус, американцы продвигали идеи открытого и свободого рынка, которые были выгодны прежде всего им самим, но за последние 20 лет так и не принесли обещанного процветания развивающемуся миру.
Наш профессор - не специалист по экономике пост-советских стран, он говорил в основном о так называемом Глобальном Юге но за его тихим голосом в нашем лекционном зале в Робертсон Холле, я как будто слышала презрительный голос моего родственника: “Штатские!”, моих многочисленных собеседников из любых городов в России: “Опять американцы нассали в моем подъезде”.
Что такое Вашингтонский консенсус?
Вашингтонский консенсус - это 10 рекомендаций, сформулированных американским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году для проведения экономических реформ в Латиноамериканских странах. Впрочем, вскоре эти рекомендации были взяты за основу Международным валютным фондом при выделении кредитов не только в Латинской Америке, но и на пост-советском пространстве, в Африке и Азии. Поэтому критики Вашингтонского консенсуса чаще всего имеют в виду не столько доклад Уильямсона, сколько практическое воплощение этих рекомендаций в реформах, которые активно продвигали в развивающихся странах через международные финансовые институты.
Сам автор термина признавал, что бренд безнадежно испорчен, хотя смысл рекомендаций он по-прежнему считает неоспоримым.
Есть три основные претензии к Вашингтонскому консенсусу в широком смысле:
1) Борьба с инфляцией за счет так называемой фискальной дисциплины приводила к сокращению прежде всего социальных расходов государства. Правда, сторонники консенсуса на это отвечают, что вторым пунктом в документе говорится о важности расходов бюджета на инфраструктуру и человеческий капиталл. На практике, кажется, этот пункт игнорировали во всех странах, где проводились реформы.
2) Если торопиться с приватизацией, то государственная собственность может оказаться в руках приближенных к власти элит за мизерную часть ее реальной стоимости. Это, понятно, создает социальную напряженность, неравенство, и подрывает институты, без которых невозможно никакое экономическое процветание,
3) Открытая экономика - не всегда приносит рост и благоденствие, а торговля может быть игрой с нулевой суммой. И тут все становится еще сложнее.
На меня всегда такое успокаивающее действие производили разговоры популярных экономистов о том, что современные страны не воюют, а торгуют. Что больше нет необходимости думать “умри ты сегодня, а я завтра”, что свободная торговля выгодна одновременно для всех участвующих сторон. В этом аргументе столько оптимизма и веры в человечество, есть за ним, понятно, и солидная теоретическая база, поэтому так сложно от него отказываться.
Traumazone
Зона травмы
В октябре прямо во время первых канникул я заболела ковидом, провела неделю дома в постели и за пару дней посмотрела 8 часов фильма Адама Кертиса Traumazone.
Документальные кадры из перестроечной России: не тронутая урбанизмом Москва, попрошайки, которые ходят по автомобильной дороге и стучатся в окна машин (помню, как стучались в наши жигули), старые спортивные куртки адидас, которые носили и на прогулку, и на выход, усталые женщины с неопрятными прическами, пьяные мужчины без стержня и цели в жизни, ощущение полной растерянности.
Неизбежные или нет, реформы 90-х стали травмой для целой страны от Калининграда до Владивостока.
Советский Союз, конечно, особый случай по глубине экономических и политических проблем. Но похожие процессы происходили во многих странах Азии и Латинской Америки. В 70-80 годы многие страны экспериментировали с импортозамещением и защитой местных производителей в попытке построить мощную индустриальную экономику. А ближе к 90-м, руководствуясь Вашингтонским консенсусом, страны стали открываться. Спустя десять лет экономисты, включая автора самого термина, признали, что это не принесло ни ожидаемого роста экономики, ни помогло в борьбе с безработицей и бедностью.
Сейчас, когда я прочитала десятки книг и статей на эту тему, прослушала несколько подкастов и обсудила Вашингтонский консенсус со всеми своими друзьями, кажется, что все и всем давно очевидно. Основные критики открытой торговли переведены на русский.
Например, в книге «Парадокс глобализации» 2009 года профессор из Гарварда Дэнни Родрик вообще написал про меня много лет спустя:
«Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь журналист провел эксперимент. Пусть он позвонит экономисту по телефону и спросит, хорошая ли идея - наладить свободную торговлю между страной Х и Y. Мы можем не сомневаться, что он услышит в ответ. “Это замечательная идея. А те, кто не согласен с этим, либо глупцы и не понимают принципа конкурентного преимущества, либо защищают свои узкие интересы”. Но представим, что журналист надевает скромный костюм студента и зайдет на семинар по теории международной торговле»… Дальше оказывается, что есть миллион ограничений и условий, которые должны соблюдаться, чтобы свободная торговля была бы выгодна «для страны в целом».
За всеми этими аргументами стоят довольно сложные экономические концепции и расчеты, мало кто может похвастаться, что понимает их до конца. Родрик иронизирует, что PhD студент хорошего американского ВУЗа (вроде Принстона) вряд ли с первого раза в них разберется.
Пожалуй, главная проблема с глобализацией и свободной торговлей в том, какой эффект она оказывает на перераспределение ресурсов. По расчетам Родрика (и, видит бог, я понятия не имею, как это можно вообще подсчитать), на один доллар дополнительного дохода от снижения тарифов (то есть открытия торговли), в такой стране как Америка перераспределяется 50 долларов. То есть, чтобы условный Адам заработал 51$ от снижения тарифов, какой-нибудь условный Давид должен потерять 50$.
Суммарный доход Давида и Адама, конечно, вырос и кто-то скажет, что это хорошо. Но совершенно естественно в таких условиях задаваться вопросами: а кто такой Адам? Он получил этот доход потому, что он умнее и быстрее, чем Давид? А есть ли у Давида какая-то социальная поддержка? Экономика, как напоминает нам Родрик, - это ведь наука об обществе, то есть фокус не может быть исключительно на увеличении общей прибыли. Особенно, когда речь идет о проведении реформ.
Целая глава у Родрика посвящена тому, как благосостояние США в 19-м и начале 20 века создавалось за счет высоких тарифов, защиты и поддержки местных производителей от индустриальных гигантов Великобритании. У нашего профессора Коули несколько книг рассказывают о том, как «экономическое чудо» Южной Кореи создавалось руками патриотчно настроенной бюрократии за счет субсидий и бесплатных кредитов местным игрокам, а не за счет свободной конкуренции со всем развитым миром.
Сейчас, когда я прочитала с десяток статей и несколько книг на эту тему, кажется, что все и всем давно очевидно. Но тот же Родрик признает, что экономисты очень долго «проявляли близорукость» в том, что касается опасностей глобализации, и все сомнения объявляли либо глупостью, либо просто зашитой шкурных интересов.
Родрик называет этот аргумент «варвары у порога»: если мы сейчас будем высказывать сомнения в необходимости свободной торговли между странами, этим обязательно воспользуются необразованные варвары и их нечистоплотные политики.
Но ведь это просто газлайтинг в рамках планетарного масштаба! Ни один конфликт невозможно разрешить, пока не проявишь внимания и уважения ко всем сторонам конфликта.
Из Принстона в Людиново
Пока я ходила на лекции Коули, в соцсетях мне по разным поводам прилетало от моих настроенных патриотически друзей, что я учусь в Принстоне, и совершенно очевидно, чьи интересы ставят там во главу угла. А когда я написала первый пост про Вашингтонский консенсус, в комментариях появился никто иной как Вячеслав, друг папы Вована, сторонник НОД.
Он написал что-то колкое, а я решила, что было бы классно с ним подробнее поговорить. Мне интересно было понять, изменится ли сценарий такого привычного для меня диалога после моей учебы в Принстоне. Что будет, если просто проявить много эмпатии и попробовать сместить фокус разговора с того, как мы сейчас покажем Америке «кузькину мать», на то, как тяжело ему было жить его жизнь и как его политические взгляды помогают ему жить лучше.
На аватарке Вячеслав сфотографирован на Моховой в Москве у входа в Государственную думу с плакатом «Доверяем президенту. Поддерживаем его курс на суверенитет». За его спиной развевается флаг в цветах георгиевской ленты. Когда мы созвонились в телеграме, он смотрел на меня приветливее, чем обычно смотрят НОДовцы на Моховой на проходящих мимо иноагентов.
Все на той стороне экрана - от его кожаной шапки с поднятыми вверх «ушами» до света ночных фонарей на заднем плане и скрипа лежалого мартовского снега - было таким знакомым и домашним.
Но разговор сразу пошел не по моему плану.
Traumazone
Например, я не ожидала, как важно окажется для Вячеслава убедить меня в том, что его позиция основана на данных. Например, слова лидера НОД Федорова показались ему убедительными, потому, что «непосредственно человек обращается к закону, к Конституции, и уже на базе Конституции выстраивает свое объяснение».
Так, ссылаясь на 10 статью Конституции, он доказывает, что президент властью не является:
“Государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны”.
А судебную власть в России строил - вы же знаете? - строил министр обороны США Пол Вульфовиц. Но движение НОД все равно подало миллионы исков к Горбачеву за распад Советского Союза в российский суд. А от Путина в стране ничего не зависит. Но доверять можно только ему. И только благодаря нему мы как-то живем.
Вячеслав узнал о НОД из интернета, но прежде чем примкнуть к движению, он послушал и Навального, и Ходорсковского, и других политиков. «Ну а как разобраться? Только когда начинаешь всех слушать, правильно? И начинаешь тогда уже выбирать, за кого ты».
Когда я переслушиваю наш разговор, я слышу, как примерно на 50-й минуте такого разговора мой голос начинает немного срываться от раздражения.
Про свою жизнь в 90-е Вячеслав говорил менее многословно: «Мы жили, у нас хлеба не было. Сестра работала хлебокомбинате, немножко помогала. Я к ней подойду, она с черного хода передаст». А до этого в Советское время все было по-другому: «Ну а как, если мы жили нормально?! Я на завод ходил только зарплату получать». Хотя и работать приходилось. Вячеслав был профессиональным футболистом, играл в Калуге и иногда на результаты его работы приходил смотреть весь город.
В те времена политикой он не интересовался, но сейчас чувствует вину: «Я от родителей получил страну суверенную, а своим детям передал колонию». Чтобы искупить эту вину, он сейчас ездит в Москву как на работу, чтобы стоять в пикетах у Государственной Думы на Моховой.
Терапия против технократии
После того, как началась война, я стала злее и нетерпимее относиться к людям. Например, буквально задыхалась от злости, если слышала слова «не все так однозначно» или «всей правды мы не узнаем». Злилась и на конкретных людей, и, признаться честно, культивировала в себе ненависть и к целым социальным группам: сторонники Путина, чиновники в России, коллаборационисты.
Не могу назвать это состояние гармоничным. Трудно одновременно с уважением относиться к человеческой жизни и при этом желать смерти конкретным людям. Верить в то, что миру можно и нужно доверять, и при этом считать большую часть населения России буквально фундаментально гнилыми людишками. Наверное, поэтому в Принстоне меня так зацепила тема Вашингтонского консенсуса. Она показала мне, как много у меня самой неотрефлексированных убеждений, основанных скорее на том, что думает мое окружение, чем на взешенном анализе.
Понятно что то, что говорит Евгений Федоров и повторяет за ним Вячеслав, не имеет ничего общего со словами критиков глобализации, вроде Коули или Родрика. Я верю, что свободная торговля хороша как принцип, и страны не пытаются все время превратить друг друга в колонии, а международное сотрудничество и обмен идеями не только возможны, но и необходимы. И несмотря на то, что я знаю, что это все - медицинские факты, я вполне допускаю, что при других обстоятельствах (если бы моя семья была среди тех, кто проиграл 50$ отглобализации, а не выиграл 51$), я могла бы верить во что-то совершенно другое.
Traumazone
Первое, что вы узнаете на психотерапии - что все установки и взгляды на жизнь появились у вас почему-то. Мы не родились с ними. Почти наверняка это был простейший способ приспобиться к заданным условиям. Другое дело, что обстоятельства могут потом десять раз поменяться, а твои глубинные психологические приемы продолжают быть с тобой. Поэтому на у психолога часто вспоминают родителей и детство: какими были обстоятельства и люди вокруг тебя? Откуда это убеждение? Для чего оно помогало? Помогает ли оно сейчас, когда ты взрослый или наоборот отравляет тебе жизнь?
Гражданское поведение в этом смысле не сильно отличается от межличностного: в антропологии хорошо изучен феномен человеческого поведения, основанного на практике, а не на теории. В английском это называется «rule of thumb» или «heuristic decision-making» - то когда ты делаешь так, как все вокруг или используешь другие подобные ментальные шорткаты, а не проводишь каждый раз подробный анализ, как правильно.
Простой пример: многочисленные исследования показывают, что доверие между людьми очень важно для экономического благополучия общества. Тем не менее, если ты живешь в Африке времен работорговли, твоя личная лучшая стратегия - никому не доверять. Тебя могут продать в рабство незнакомцы и родственники, люди, у которых ты остановился на ночлег, и собственная бабушка. Эти практические правила жизни, которые помогают тебе выжить в заданных условиях, не только очень живучи, но и воспроизводят себя.
Вот это исследование показывает, что спустя триста лет уровень доверия в разных африканских странах варьируется и до сих пор зависит от того, насколько каждая конкретная страна была подвержена работорговле.
Все знают, что сильные институты нужны для экономики, только как же их построить в обществе, где каждому конкретному человеку выгоднее врать и воровать?
Терапия помогает избавиться от установок, которые мешают жить, помогает перестать орать на детей, когда чувствуешь перед ними вину, или перестать бить жену, когда ты недоволен собственной жизнью. Морализаторство теоретиков - не помогает.
***
За год в Принстоне я не обросла тем лоском экспертности, на который рассчитывала. Наверное, я по-прежнему буду теряться в разговоре с респектабельными экономистами, за весь год я так и не получила ни одной «А» за научные эссе. Но я сделала для себя ряд наблюдений и выводов, главный из которых, что теоретическая экспертиза - важная, но, наверное, не ключевая составляющая ни в политике, ни в государственном управлении.
Эксперты также подвержены ошибкам мышления как все остальные люди, а аргументы, укорененные в теории, мало помогают убедить людей. Никто на самом деле не знает, как провести реформы, которые приведут к экономическому благополучию и общественному согласию, но совершенно точно они не могут проводится экспертами в отрыве от того, чего хотят люди, в необходимость чего они верят.
Добро и зло существуют и в жизни, и в политике, но важно не забывать, где пролегает граница: по сердцу каждого человека, а не между странами или социальными группами. И нужна не научная экспертиза, а какой-то аналог психотерапии, чтобы ее найти. Но это уже тема для PhD.
источник
Traumazone
Я бы никогда не узнала про существование города Людинова в Калужской области, если бы не вышла замуж за Вована, который там родился и вырос. Город можно обойти вокруг за пару часов, а чтобы посмотреть кино или выгулять красивый наряд надо ехать в Брянск за 60 километров. Но в Людиново есть водохранилище, где можно купаться, можно гулять по набережной, выпить кофе и покурить кальян. Я полюбила Людиново, как люблю все маленькие российские города. Когда у нас появилась дочь, ездить в Людиново стало просто необходимо: там можно оставить Соню на бабушку. Сейчас они иногда созваниваются по видеосвязи и только мечтают о том, как пойдут в поход с палатками, как возьмут с собой еду и много игрушек. Еще пару лет назад, до войны и до того, как я стала иноагентом, можно было действительно приезжать.
Ехать до Людинова - несколько часов на поезде от Киевского вокзала. Из Сухиничей, где останавливается поезд Москва-Брянск нас на машине забирал папа Вована. Дорога занимает около часа, а он не дурак перекинуться словцом на политические темы. Как любой русский человек, политикам папа Вована не доверяет, но есть у него друг, который состоит в Национально-освободительном движении (НОД) Евгения Федорова, и слова о мировом правительстве, потере суверенитета России в 90-х кажутся ему разумными - даже в пересказе друга.
Но на самом деле, конечно, чтобы послушать теории о том, как Америка управляет миром, не нужно ехать в Людиново.
Я вела похожие разговоры на даче у подруги еще в студенческие годы, где дешевое вино и пиво лилось рекой и местные самые завидные женихи высказывались о развале Советского Союза, предателях Горбачеве и Ельцине, видимо, пересказывая слова своих родителей.
Я вела подобные разговоры за праздничным семейным столом, ведь к вам на новый год тоже приходит дядя или другой родственник, который когда-то служил где-то в спецслужбах и рассуждает о том, что в российском правительстве полно «штатских» (то есть агентов США)?
Я вела подобные разговоры за полярным кругом в командировке в Нарьян-Маре, уже будучи журналистом. Знаете это чувство, когда ты сидишь за столом с незнакомым человеком, вы пьете водку и разговор по душам, но ты не знаешь, чем все закончится, когда сообщишь, что пишешь для «Новой газеты». Я выслушала небольшую лекцию о том, что работаю на врагов России и мой собеседник в какой-то момент даже разгорячился, но я всегда умела разговаривать с людьми противоположных взглядов.
Я привыкла вести такие разговоры, как, наверное, любой человек, который интересуется политикой и живет на пост-советском пространстве. Сначала было азартно и увлекательно, потом, после Крыма и «закона подлецов» такие споры стали скорее вызывать раздражение, после начала полномасштабного вторжения в Украину - злость и бессилие.
Интересно оттачивать свои риторические навыки в разговорах с подчас смешными собеседниками. Страшно и больно смотреть на то, как твои вчерашние собеседники оправдывают войну, безучастно смотрят как российские ракеты взывают жилые дома с живыми детьми в Украине.
Я решила поступать в Принстон еще до войны. Среди прочего мне понравилось название одного из курсов How to Make Government Work in Hard Places. Я надеялась получить экспертизу о том, как проводить успешные реформы, которые приведут к общественному согласию. Я думала, что эта экспертиза даст мне новые аргументы для этого вечного спора с теми, кто поддерживает президента Путина и его курс на изоляцию и милитаризацию.
Чего я не ожидала, что буду вести в Принстоне все те же самые разговоры о «коллективном западе», Вашингтонском консенсусе и о том, как американцы подвели весь мир. Причем, с позиций, гораздо более близких папе Вована и его другу из движения НОД, чем когда-либо раньше.
В Принстон
Учиться в зарубежном университете - было моей мечтой со средней школы. Но исполнилась она только в 35. Зато меня принял ВУЗ, который стабильно входит в пятерку лучших в мире. Самый богатый университет в пересчете на количество денег на одного студента, с наибольшим количеством Нобелевских лауреатов, которые там преподавали или учились. В общем, символ элитарности, достатка и экспертизы.
Признаться честно, я бы полюбила его уже за это. Но есть тысяча причин любить Принстон.
Это город - цветущий сад, где дорогу тебе перебегают олени и лисы, белки летают над твоей головой, прыгая с ветки на ветку по развесистым деревьями. К сожалению, я поздно поняла ценность велосипедных прогулок вдоль канала, который проходит по городу как раз там, где расположены наши студенческие квартиры, и уходит в две стороны на десятки километров. Но в мае, уже ближе к финальным эссе и экзаменам, каждый день я на час отрывалась от дел и ехала кататься. Пока я крутила педали, в голове крутилась мысль, как бы мне навсегда впитать и запомнить зеленую тишину этого канала.
Лучше всего достаток университета для меня характеризует такая история: как-то в пятницу я пришла позаниматься в один из корпусов. (Каждый студент имеет доступ в любое помещение кампуса, поэтому я исследовала разные пространства, особенно полюбила недавно отстроенное новое общежитие). Там в декорациях современной кофейни с панорамными окнами я любила сидеть по пятницам, в наш свободный от занятий день. Как-то раз я пришла чуть позже обычного и увидела накрытый стол: белоснеженые скатерти, горы фруктов, боулы с ягодами, свежайшая выпечка. На самом деле, такое можно встретить в Принстоне сплошь и рядом. Там культ бесплатной еды, кейтеринг есть на каждом научном семинаре, гостевой лекции или публичной встрече. Но тут даже не было никакой встречи! Оказалось, что каждую пятницу для студентов в этом общежитии просто накрывают еженедельный «перекус». Накладывая себе на тарелку побольше свежей малины, я вспоминала голодные годы на журфаке, скромный ларек на первом этаже под лестницей в здании на Моховой.
Traumazone
Вся эта обстановка в Принстоне создавала ощущение безопасности, комфорта, защищенности, которые, наверное, ощущают дети в богатых семьях. Приятно было ради разнообразия оказаться там.
Впрочем, новости из России и Украины, не давали надолго расслабиться. Взрыв Драмтеатра в Мариуполе, взрыв дома в Днепре, убитые дети, уголовные дела в России для тех, кто продолжал говорить об этом.
Вся красота и бытовой комфорт Принстона созданы для того, чтобы ты учился. В первые годы существования университета была идея перенести его в Нью-Йорк, но тогдашний ректор сказал, что он не дурак и не повезет своих студентов в большой город, где так много отвлекающих факторов.
В Принстоне около 10 ресторанов и три хорошие кофейни. Но вообще кроме учебы там делать особенно нечего.
Кто-то на это жалуется, для меня учеба была оправданием. Почему я нахожусь в красивом тихом благополучном месте? Я приехала сюда, чтобы меня научили, как продолжить тот разговор с людьми из России о нищете, о войне, о поляризации.
Экспертиза
Было соблазнительно представлять, что в Принстоне я получу ноу-хау по строительству успешного государства. Да, нереалистично, но можно немного помечтать! В конце концов, от кого еще ждать ноу-хау, если не от ведущего университета мира.
Курс, который вдохновлял помечатать больше всего, оказался не таким, каким я его представляла. How to make goverment work - это серия case studies о реформах, которые в разное время пытались проводить разные страны: Индонезия и реконструкция после цунами 2004 года, Нигерия и борьба с коррупцией, Боливия и изменение социальных норм. Все эти попытки существенным образом изменить госуправление объединяло одно: их сложно было назвать успешными. Инструкции ни к одному кейсу не прилагались, а обсуждение оставляло странное послевкусие: это была история успеха или поражения?
Вообще об ошибках реформ на курсах рассказывали гораздо лучше, чем об удачах.
Traumazone
Это не фигура речи, но буквально на первом уроке в Принстоне, который я посетила, говорили о Вашингтонском консенсусе. Все, что в России проходило для меня скорее по разряду теории заговора, звучало сейчас из уст уважаемого профессора ведущего американского университета.
Атул Коули - старичок небольшого роста с тихим голосом, серьезной манерой, но иногда проглядывающей в неожиданных местах лукавой улыбкой. Выходец из Индии, он написал несколько книг о влиянии колониализма на экономическое развитие своей страны, стран Африки и других “догоняющих” регионов. Для описания современного положения Соединенных Штатов по отношению, например, к странам Латинской Америки и Ближнему Востоку он использует термин informal empire (неформальная империя): за счет политических и экономических практик (policies), известных под общим названием Вашингтонский консенсус, американцы продвигали идеи открытого и свободого рынка, которые были выгодны прежде всего им самим, но за последние 20 лет так и не принесли обещанного процветания развивающемуся миру.
Наш профессор - не специалист по экономике пост-советских стран, он говорил в основном о так называемом Глобальном Юге но за его тихим голосом в нашем лекционном зале в Робертсон Холле, я как будто слышала презрительный голос моего родственника: “Штатские!”, моих многочисленных собеседников из любых городов в России: “Опять американцы нассали в моем подъезде”.
Что такое Вашингтонский консенсус?
Вашингтонский консенсус - это 10 рекомендаций, сформулированных американским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году для проведения экономических реформ в Латиноамериканских странах. Впрочем, вскоре эти рекомендации были взяты за основу Международным валютным фондом при выделении кредитов не только в Латинской Америке, но и на пост-советском пространстве, в Африке и Азии. Поэтому критики Вашингтонского консенсуса чаще всего имеют в виду не столько доклад Уильямсона, сколько практическое воплощение этих рекомендаций в реформах, которые активно продвигали в развивающихся странах через международные финансовые институты.
Сам автор термина признавал, что бренд безнадежно испорчен, хотя смысл рекомендаций он по-прежнему считает неоспоримым.
Есть три основные претензии к Вашингтонскому консенсусу в широком смысле:
1) Борьба с инфляцией за счет так называемой фискальной дисциплины приводила к сокращению прежде всего социальных расходов государства. Правда, сторонники консенсуса на это отвечают, что вторым пунктом в документе говорится о важности расходов бюджета на инфраструктуру и человеческий капиталл. На практике, кажется, этот пункт игнорировали во всех странах, где проводились реформы.
2) Если торопиться с приватизацией, то государственная собственность может оказаться в руках приближенных к власти элит за мизерную часть ее реальной стоимости. Это, понятно, создает социальную напряженность, неравенство, и подрывает институты, без которых невозможно никакое экономическое процветание,
3) Открытая экономика - не всегда приносит рост и благоденствие, а торговля может быть игрой с нулевой суммой. И тут все становится еще сложнее.
На меня всегда такое успокаивающее действие производили разговоры популярных экономистов о том, что современные страны не воюют, а торгуют. Что больше нет необходимости думать “умри ты сегодня, а я завтра”, что свободная торговля выгодна одновременно для всех участвующих сторон. В этом аргументе столько оптимизма и веры в человечество, есть за ним, понятно, и солидная теоретическая база, поэтому так сложно от него отказываться.
Traumazone
Зона травмы
В октябре прямо во время первых канникул я заболела ковидом, провела неделю дома в постели и за пару дней посмотрела 8 часов фильма Адама Кертиса Traumazone.
Документальные кадры из перестроечной России: не тронутая урбанизмом Москва, попрошайки, которые ходят по автомобильной дороге и стучатся в окна машин (помню, как стучались в наши жигули), старые спортивные куртки адидас, которые носили и на прогулку, и на выход, усталые женщины с неопрятными прическами, пьяные мужчины без стержня и цели в жизни, ощущение полной растерянности.
Неизбежные или нет, реформы 90-х стали травмой для целой страны от Калининграда до Владивостока.
Советский Союз, конечно, особый случай по глубине экономических и политических проблем. Но похожие процессы происходили во многих странах Азии и Латинской Америки. В 70-80 годы многие страны экспериментировали с импортозамещением и защитой местных производителей в попытке построить мощную индустриальную экономику. А ближе к 90-м, руководствуясь Вашингтонским консенсусом, страны стали открываться. Спустя десять лет экономисты, включая автора самого термина, признали, что это не принесло ни ожидаемого роста экономики, ни помогло в борьбе с безработицей и бедностью.
Сейчас, когда я прочитала десятки книг и статей на эту тему, прослушала несколько подкастов и обсудила Вашингтонский консенсус со всеми своими друзьями, кажется, что все и всем давно очевидно. Основные критики открытой торговли переведены на русский.
Например, в книге «Парадокс глобализации» 2009 года профессор из Гарварда Дэнни Родрик вообще написал про меня много лет спустя:
«Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь журналист провел эксперимент. Пусть он позвонит экономисту по телефону и спросит, хорошая ли идея - наладить свободную торговлю между страной Х и Y. Мы можем не сомневаться, что он услышит в ответ. “Это замечательная идея. А те, кто не согласен с этим, либо глупцы и не понимают принципа конкурентного преимущества, либо защищают свои узкие интересы”. Но представим, что журналист надевает скромный костюм студента и зайдет на семинар по теории международной торговле»… Дальше оказывается, что есть миллион ограничений и условий, которые должны соблюдаться, чтобы свободная торговля была бы выгодна «для страны в целом».
За всеми этими аргументами стоят довольно сложные экономические концепции и расчеты, мало кто может похвастаться, что понимает их до конца. Родрик иронизирует, что PhD студент хорошего американского ВУЗа (вроде Принстона) вряд ли с первого раза в них разберется.
Пожалуй, главная проблема с глобализацией и свободной торговлей в том, какой эффект она оказывает на перераспределение ресурсов. По расчетам Родрика (и, видит бог, я понятия не имею, как это можно вообще подсчитать), на один доллар дополнительного дохода от снижения тарифов (то есть открытия торговли), в такой стране как Америка перераспределяется 50 долларов. То есть, чтобы условный Адам заработал 51$ от снижения тарифов, какой-нибудь условный Давид должен потерять 50$.
Суммарный доход Давида и Адама, конечно, вырос и кто-то скажет, что это хорошо. Но совершенно естественно в таких условиях задаваться вопросами: а кто такой Адам? Он получил этот доход потому, что он умнее и быстрее, чем Давид? А есть ли у Давида какая-то социальная поддержка? Экономика, как напоминает нам Родрик, - это ведь наука об обществе, то есть фокус не может быть исключительно на увеличении общей прибыли. Особенно, когда речь идет о проведении реформ.
Целая глава у Родрика посвящена тому, как благосостояние США в 19-м и начале 20 века создавалось за счет высоких тарифов, защиты и поддержки местных производителей от индустриальных гигантов Великобритании. У нашего профессора Коули несколько книг рассказывают о том, как «экономическое чудо» Южной Кореи создавалось руками патриотчно настроенной бюрократии за счет субсидий и бесплатных кредитов местным игрокам, а не за счет свободной конкуренции со всем развитым миром.
Сейчас, когда я прочитала с десяток статей и несколько книг на эту тему, кажется, что все и всем давно очевидно. Но тот же Родрик признает, что экономисты очень долго «проявляли близорукость» в том, что касается опасностей глобализации, и все сомнения объявляли либо глупостью, либо просто зашитой шкурных интересов.
Родрик называет этот аргумент «варвары у порога»: если мы сейчас будем высказывать сомнения в необходимости свободной торговли между странами, этим обязательно воспользуются необразованные варвары и их нечистоплотные политики.
Но ведь это просто газлайтинг в рамках планетарного масштаба! Ни один конфликт невозможно разрешить, пока не проявишь внимания и уважения ко всем сторонам конфликта.
Из Принстона в Людиново
Пока я ходила на лекции Коули, в соцсетях мне по разным поводам прилетало от моих настроенных патриотически друзей, что я учусь в Принстоне, и совершенно очевидно, чьи интересы ставят там во главу угла. А когда я написала первый пост про Вашингтонский консенсус, в комментариях появился никто иной как Вячеслав, друг папы Вована, сторонник НОД.
Он написал что-то колкое, а я решила, что было бы классно с ним подробнее поговорить. Мне интересно было понять, изменится ли сценарий такого привычного для меня диалога после моей учебы в Принстоне. Что будет, если просто проявить много эмпатии и попробовать сместить фокус разговора с того, как мы сейчас покажем Америке «кузькину мать», на то, как тяжело ему было жить его жизнь и как его политические взгляды помогают ему жить лучше.
На аватарке Вячеслав сфотографирован на Моховой в Москве у входа в Государственную думу с плакатом «Доверяем президенту. Поддерживаем его курс на суверенитет». За его спиной развевается флаг в цветах георгиевской ленты. Когда мы созвонились в телеграме, он смотрел на меня приветливее, чем обычно смотрят НОДовцы на Моховой на проходящих мимо иноагентов.
Все на той стороне экрана - от его кожаной шапки с поднятыми вверх «ушами» до света ночных фонарей на заднем плане и скрипа лежалого мартовского снега - было таким знакомым и домашним.
Но разговор сразу пошел не по моему плану.
Traumazone
Например, я не ожидала, как важно окажется для Вячеслава убедить меня в том, что его позиция основана на данных. Например, слова лидера НОД Федорова показались ему убедительными, потому, что «непосредственно человек обращается к закону, к Конституции, и уже на базе Конституции выстраивает свое объяснение».
Так, ссылаясь на 10 статью Конституции, он доказывает, что президент властью не является:
“Государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны”.
А судебную власть в России строил - вы же знаете? - строил министр обороны США Пол Вульфовиц. Но движение НОД все равно подало миллионы исков к Горбачеву за распад Советского Союза в российский суд. А от Путина в стране ничего не зависит. Но доверять можно только ему. И только благодаря нему мы как-то живем.
Вячеслав узнал о НОД из интернета, но прежде чем примкнуть к движению, он послушал и Навального, и Ходорсковского, и других политиков. «Ну а как разобраться? Только когда начинаешь всех слушать, правильно? И начинаешь тогда уже выбирать, за кого ты».
Когда я переслушиваю наш разговор, я слышу, как примерно на 50-й минуте такого разговора мой голос начинает немного срываться от раздражения.
Про свою жизнь в 90-е Вячеслав говорил менее многословно: «Мы жили, у нас хлеба не было. Сестра работала хлебокомбинате, немножко помогала. Я к ней подойду, она с черного хода передаст». А до этого в Советское время все было по-другому: «Ну а как, если мы жили нормально?! Я на завод ходил только зарплату получать». Хотя и работать приходилось. Вячеслав был профессиональным футболистом, играл в Калуге и иногда на результаты его работы приходил смотреть весь город.
В те времена политикой он не интересовался, но сейчас чувствует вину: «Я от родителей получил страну суверенную, а своим детям передал колонию». Чтобы искупить эту вину, он сейчас ездит в Москву как на работу, чтобы стоять в пикетах у Государственной Думы на Моховой.
Терапия против технократии
После того, как началась война, я стала злее и нетерпимее относиться к людям. Например, буквально задыхалась от злости, если слышала слова «не все так однозначно» или «всей правды мы не узнаем». Злилась и на конкретных людей, и, признаться честно, культивировала в себе ненависть и к целым социальным группам: сторонники Путина, чиновники в России, коллаборационисты.
Не могу назвать это состояние гармоничным. Трудно одновременно с уважением относиться к человеческой жизни и при этом желать смерти конкретным людям. Верить в то, что миру можно и нужно доверять, и при этом считать большую часть населения России буквально фундаментально гнилыми людишками. Наверное, поэтому в Принстоне меня так зацепила тема Вашингтонского консенсуса. Она показала мне, как много у меня самой неотрефлексированных убеждений, основанных скорее на том, что думает мое окружение, чем на взешенном анализе.
Понятно что то, что говорит Евгений Федоров и повторяет за ним Вячеслав, не имеет ничего общего со словами критиков глобализации, вроде Коули или Родрика. Я верю, что свободная торговля хороша как принцип, и страны не пытаются все время превратить друг друга в колонии, а международное сотрудничество и обмен идеями не только возможны, но и необходимы. И несмотря на то, что я знаю, что это все - медицинские факты, я вполне допускаю, что при других обстоятельствах (если бы моя семья была среди тех, кто проиграл 50$ отглобализации, а не выиграл 51$), я могла бы верить во что-то совершенно другое.
Traumazone
Первое, что вы узнаете на психотерапии - что все установки и взгляды на жизнь появились у вас почему-то. Мы не родились с ними. Почти наверняка это был простейший способ приспобиться к заданным условиям. Другое дело, что обстоятельства могут потом десять раз поменяться, а твои глубинные психологические приемы продолжают быть с тобой. Поэтому на у психолога часто вспоминают родителей и детство: какими были обстоятельства и люди вокруг тебя? Откуда это убеждение? Для чего оно помогало? Помогает ли оно сейчас, когда ты взрослый или наоборот отравляет тебе жизнь?
Гражданское поведение в этом смысле не сильно отличается от межличностного: в антропологии хорошо изучен феномен человеческого поведения, основанного на практике, а не на теории. В английском это называется «rule of thumb» или «heuristic decision-making» - то когда ты делаешь так, как все вокруг или используешь другие подобные ментальные шорткаты, а не проводишь каждый раз подробный анализ, как правильно.
Простой пример: многочисленные исследования показывают, что доверие между людьми очень важно для экономического благополучия общества. Тем не менее, если ты живешь в Африке времен работорговли, твоя личная лучшая стратегия - никому не доверять. Тебя могут продать в рабство незнакомцы и родственники, люди, у которых ты остановился на ночлег, и собственная бабушка. Эти практические правила жизни, которые помогают тебе выжить в заданных условиях, не только очень живучи, но и воспроизводят себя.
Вот это исследование показывает, что спустя триста лет уровень доверия в разных африканских странах варьируется и до сих пор зависит от того, насколько каждая конкретная страна была подвержена работорговле.
Все знают, что сильные институты нужны для экономики, только как же их построить в обществе, где каждому конкретному человеку выгоднее врать и воровать?
Терапия помогает избавиться от установок, которые мешают жить, помогает перестать орать на детей, когда чувствуешь перед ними вину, или перестать бить жену, когда ты недоволен собственной жизнью. Морализаторство теоретиков - не помогает.
***
За год в Принстоне я не обросла тем лоском экспертности, на который рассчитывала. Наверное, я по-прежнему буду теряться в разговоре с респектабельными экономистами, за весь год я так и не получила ни одной «А» за научные эссе. Но я сделала для себя ряд наблюдений и выводов, главный из которых, что теоретическая экспертиза - важная, но, наверное, не ключевая составляющая ни в политике, ни в государственном управлении.
Эксперты также подвержены ошибкам мышления как все остальные люди, а аргументы, укорененные в теории, мало помогают убедить людей. Никто на самом деле не знает, как провести реформы, которые приведут к экономическому благополучию и общественному согласию, но совершенно точно они не могут проводится экспертами в отрыве от того, чего хотят люди, в необходимость чего они верят.
Добро и зло существуют и в жизни, и в политике, но важно не забывать, где пролегает граница: по сердцу каждого человека, а не между странами или социальными группами. И нужна не научная экспертиза, а какой-то аналог психотерапии, чтобы ее найти. Но это уже тема для PhD.
источник