Платон как плагиатор
Матвейчев Олег Анатольевич
Аннотация:
Статья посвящена исследованию проблемы плагиата в трудах Платона в связи со спецификой представлений древних греков об «интеллектуальной собственности». Определяются возможные источники ряда платоновских идей и даже целых текстов, среди которых наиболее очевидными являются Филолай (а также другие пифагорейцы), Протагор и Демокрит. Вскрываются возможные мотивы некорректного заимствования Платоном фрагментов произведений его современников и предшественников; описываются способы «маскировки» Платоном подобных заимствований. Автор подчеркивает, что обвинения Платона в плагиате нередко являлись орудием недобросовестной конкуренции между философскими школами, и разбирает несколько случаев фальсификации неопифагорейцами «древних первоисточников» Платона. Демонстрируется роль обвинений в плагиате в адрес Платона в идеологической войне, ведшейся с эллинизмом иудейскими и христианскими апологетами.
Автор обращает внимание на тот факт, что заимствования Платоном чужих идей нередко сопровождалось их искажением и вульгаризацией, причем, сами первоисточники исчезали из обихода, чему способствовала сама популярность Платона. Его плагиат стал событием, изменившим ход мировой истории - вся последующая философия, наука, культура развивались под знаком платонизма.
Взаимные обвинения в литературном воровстве были в Древней Греции чем-то вроде национального вида спорта, напоминающего древнеисландский mannjafnaðr, «тяжбу мужей». Но если суровые северяне состязались в мудрости как таковой, то для эллинов на первый план выходили вопросы первенства в тех или иных областях знания. Да, мысли, которые ты излагаешь, хороши, но твои ли это мысли? Оригинален ли ты в своем мышлении, способен ли на что-то свое, или твой жалкий удел - лишь повторять за другими?
Быть первым - именно такова была установка времени, творческий императив. Весьма чувствительные к вопросам приоритета, а стало быть, авторства, греки ревниво относились к своему интеллектуальному достоянию. Отсюда накал взаимных нападок, который мог бы дать сто очков вперед современным рэп-баттлам. Стремясь уличить соперника в вороватости, представители той или иной философской школы или литературной традиции пытались доказать свое «первородство» и приоритет во всех возможных открытиях.
Уже Архилох (VII в. до н.э.) укорял своего согражданина Сосфея, сына Просфена, что тот, ища вечной славы, приписал себе его стихи (fr. 51, р. IVb Diehl). С обвинениями в воровстве его сюжетов обрушивается на Евполида и Гермиппа комедиограф Аристофан (Nub. 546-559). Гераклит резко припечатывает за присвоение чужих мыслей Пифагора, который, по его словам, «больше всех людей на свете занимался учеными разысканиями и, выбрав эти сочинения, выдал за свою собственную мудрость многознание и мошенничество» (D. L. VIII 6 = 22 (12) B 129 DK) [Лебедев 2014: 152]. В свою очередь, сами пифагорейцы жаловались, что «Платон, Аристотель, Спевсипп, Аристоксен, Ксенократ присвоили себе все их выводы, изменив разве лишь самую малость, а потом собрали все самое дешевое, пошлое, удобное для извращения и осмеяния пифагорейства от позднейших злопыхательствующих завистников и выдали это за подлинную суть их учения» (V. Pyth. 53) [Порфирий 1986: 425]. По обвинению в плагиате (но в больше степени - за разглашение секретного учения) пифагорейцы изгнали из своей общины Гиппаса (Iambl. V. Pythag. 246; Clem. Strom. V 57, 3), а позднее - Эмпедокла (D. L. VIII 54).
Список греков, хоть раз когда-либо обвиненных в воровстве идей, широк чрезвычайно. Однако, пожалуй, никому за всю историю античности не досталось за плагиат так, как Платону.
На протяжении веков разными авторами с большим энтузиазмом тиражировалось, например, сообщение о происхождении диалога «Тимей» из пифагорейских книг, купленных Платоном на Сицилии. Утверждение это восходит к сатирику Тимону из Флиунта, ученику Пиррона, жившему несколькими десятилетиями позже Платона. Его слова передает Авл Геллий (II в. н.э.): «Едкий Тимон написал злоречивейшую книгу под названием “Силлы”. В этой книге он оскорбительным образом утверждает, что философ Платон за огромную цену купил книгу пифагорейской философской школы и создал на ее основе знаменитый диалог “Тимей”. Стихи Тимона по этому поводу таковы:
И ты, Платон, имел стремление к познанию
За много серебра купивши небольшую книжицу
И, лучшее оттуда взяв, ты смог “Тимея” написать».
(Gell. N. Att. III 17, 4) [Авл Геллий 2007: 200-201].
(В оригинале используется ироничное τιμαιγραφεῖν - «тимеописать» или «тимеософствовать»).
О том же и свидетельства Диогена Лаэртского, который, ссылаясь на бытописателей древних философов Гермиппа и Сатира (II в. до н.э.), рассказывает, как Платон то ли сам (VIII 85), то ли при посредстве своего друга Диона (III 9) купил по приезде в Сицилию к Дионисию Младшему то ли за сорок (VIII 85), то ли за сто мин (III 9) то ли одну (VIII 85), то ли три (III 9) книги Филолая Кротонского то ли у его родственников (VIII 85), то ли у него самого1 (III 9) и списал из нее «Тимея» (VIII 85).
Даже сорок мин - цена двух роскошных усадеб. В молодости, когда Платон водил знакомство с Филолаем, таких денег у него просто не было. Но к началу третьего сицилийского путешествия Платону было уже за шестьдесят, и он давно имел финансовую возможность покупать книги за столь огромные деньги. Благосостояние философа значительно поднял и щедрый подарок Дионисия Младшего - более 80 талантов (D. L. III 9), т.е. около 5000 мин - совершенно невообразимая сумма!
Интересно, что имя Филолая Платоном упоминает лишь единожды и мимоходом, и не в диалоге «Тимей», а в «Федоне» - по поводу его рассуждений о недопустимости самоубийств (Phaed. 61d). И это несмотря на то, что Платон был знаком лично с Филолаем и с его учением еще с молодых лет, со времен своего первого путешествия в Сицилию и Южную Италию (D. L. III 6). Общность их идей отмечает еще Дамаский Диадох (V-VI в. н.э.), последний схоларх платоновской Академии: «Сущее, как говорят Платон в “Филебе” и Филолай в книге “О природе”, возникает из предела и беспредельного» (Princ. I 101) [Дамаский 2000: 117]. Влияние Филолая прослеживается не только в «Тимее», но и в гораздо более ранних «Кратиле», «Филебе» и «Горгии».
Вообще, философия Платона и в самом деле имела достаточно много схожих черт с системой пифагорейцев. Это и убеждение, что подлинная реальность лежит за пределами чувственного мира (если для пифагорейцев первообразами вещей были числа, то для Платона ими стали идеи), и своеобразная космология, и учение о душе и метемпсихозе. Даже платоновская «республика» основывалась на тех же «коммунистических» принципах, что и пифагорейские общества.
Пифагорейское учение было не единственным источником «вдохновения» Платона. Согласно Порфирию, Платон весьма продуктивно использовал сочинения Протагора: «Немногочисленны книги философов, живших до Платона. Иначе, пожалуй, пришлось бы отметить у этого философа много случаев плагиата. В самом деле, мне случилось читать сочинение Протагора “О сущем” против принимающих единое сущее, и там я нахожу пользование подобными же возражениями. Действительно, он (Платон) постарался вспомнить сказанное там в тех же самых выражениях» (80 (74) B 2 DK) [Маковельский 1940: 16].
Интересовало Платона и творчество Демокрита. Факты присвоения Платоном его идей были обнаружены еще в древности. А в XIX в. началась дискуссия относительно масштабов таких заимствований. И если еще Эдуард Целлер вообще отрицал какое-либо влияние Демокрита на философию Платона, то после публикации комментария к «Тимею» Ричарда Арчер-Хинда (1888) ученые начали активные поиски следов использования Демокрита Платоном сначала в его поздних текстах (Николай Гартман, Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф, Герман Дильс), а затем и повсеместно (Пауль Наторп, Эрих Франк, Вильгельм Виндельбанд). Выяснилось, что диалоги Платона прямо-таки изобилуют неатрибутированными выдержками из Демокрита. Наторп, в частности относил к заимствованным у «отца материализма» следующие места у Платона:
1. «Федон»: 64d, 65b, 68 bс, 69b, 78с, 79с, 81а, 84а;
2. «Государство»: 362с, 364b, 365е, 379bс, 386b, 387с, 381а, 389d, 391с, 400е, 402е, 403d, 412d, 413с, 430е, 431с, 441е, 442а, 445b, 577е, 583b, 585с, 586аb, 587аb, 589e, 591cd;
3. «Политик»: 237 ad;
4. «Филеб»: 44-51, 63d, 66а;
5. «Тимей»: 44b, 47с, 86b, 87с, 90ас;
6. «Законы»: 626е, 629се, 641bе, 632а, 633е, 636de, 641 е, 644е, 653d, 660е, 664е, 690b, 691с, 716с, 733е, 734а, 791а, 792b, 797аb, 798d, 811аb, 819 а [Natorp 1893; Маковельский 1946: 181].
Обстоятельный обзор литературы, посвященной этому вопросу, сделал Александр Маковельский [Маковельский 1946: 179-187], отметив, что твердо установленными в настоящее время можно считать как текстуальные совпадения между работами мыслителей, так и использование Платоном терминологии Демокрита, а также его идей в области философии языка («Кратил»), этики и эстетики (от «Иона» до «Законов»). «Одним словом, - пишет Маковельский, - Платон черпает полными пригоршнями из Демокрита, но, заимствуя отдельные учения Демокрита, Платон переворачивает их наизнанку» [Маковельский 1946: 187].
В свете данных обстоятельств становится понятно, почему Платон столь упорно игнорирует в своих диалогах само существование Демокрита - это вызвано его желанием замести следы, прославившись за чужой счет. Об «особом» отношении Платона к Демокриту находим у Лаэрция: «Аристоксен в “Исторических записках” сообщает, что Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амикл и Клиний помешали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов» (IX 40) [Диоген 1986: 346].
Помимо банального замалчивания имен «обворованных» авторов, Платон использует и более изощренный способ скрыть следы «преступления». Здесь платоновское лукавство, πλάγιον, раскрывается наиболее ярко.
Давно замечено, что для философа характерно вкладывать слова одних мыслителей в уста других, как правило, менее значительных. Например, идеи того же Филолая в диалоге «Тимей» проговариваются, собственно, Тимеем Локрийским - персонажем для пифагорейской философии IV в. до н.э., в общем-то, второстепенным. Платоновский Сократ, центральная фигура его диалогов, говорит в т.ч. за реальных Протагора, Горгия и других влиятельных софистов. При этом к реально существовавшему Сократу этот лирический герой имеет мало отношения, на чем настаивал и сам великий майевт. Говорят, что, послушав, как Платон читал «Лисия», он воскликнул: «Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!» (D. L. III 35) [Диоген 1986: 146]. Впрочем, все основные диалоги Платон написал уже после смерти своего учителя, и возразить ему было уже некому. Характерно, что самого себя Платон не упоминает в своих сочинениях почти нигде, разве что в «Апологии Сократа» - в списке присутствующих на суде (34а) и в числе поручителей за подсудимого (38b), а также в «Федоне» - как отсутствующего ввиду нездоровья среди тех, кто собрался в тюрьме у Сократа (59b).
Персонажи Платона, по сути, призваны лишь оттенять мудрость и величие Сократа; это наивные недотепы, которых мудрец постепенно и терпеливо приводит к правильным мыслям. Вот, например, в диалоге «Федон» собеседники Сократа Кебет и Симмий признаются, что до них не совсем доходит рассуждение Филолая о недопустимости самоубийств:
«- Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки не дозволено, и все-таки философ соглашается отправиться следом за умирающим?
- Ну и что же, Кебет? Неужели вы - ты и Симмий - не слышали обо всем этом от Филолая?
- Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ…»
Далее, снисходительно выслушав Кебета, Сократ берется растолковать ему трудное место, несколько высокомерно замечая: «Пожалуй, ты будешь изумлен, что среди всего прочего лишь это одно так просто» (Phaed. 61d-62a) [Платон 1993: 11-12].
Помимо желания пустить читателя, который мог бы заинтересоваться происхождением тех или иных идей, по ложному следу, Платоном, приписывающим Сократу совокупную мудрость сразу нескольких поколений мыслителей, могли двигать и другие мотивы. Прежде всего, Платон элементарно боялся говорить что-либо от себя, опасаясь обвинения в асебии, религиозном нечестии, по которому в Афинах были осуждены к смерти не только Сократ, но и целая плеяда мыслителей, начиная с Анаксагора. Приписывать нетрадиционные взгляды уже мертвому Сократу было вполне безопасно - в случае чего всегда можно было оправдаться, мол, я всего лишь мемуарист, и за чужие слова не отвечаю. Платон сам признается в этом в письме к Дионисию, настаивая, что «более всего надо печься о том, чтобы ничего не записывать, но все познавать и усваивать: ведь невозможно, чтобы написанное не получило огласки. Поэтому я никогда ничего не писал о таких вещах, и на свете нет и не будет никакой Платоновой записи; а то, что теперь читают, - это речи Сократа, когда он, еще молодой, был прекрасен» (Epist. II) [Платон 1994: 465]. Платон беспокоится даже насчет конфиденциальности своей личной переписки с сиракузским тираном, прося его сжечь письмо тотчас по прочтении, - что уж тогда говорить о публичной литературной деятельности! «Если Платон вынужден был соблюдать осторожность в личной переписке, то более естественным следует считать соблюдение осторожности в произведениях, которые были весьма популярны в образованных кругах, о чем свидетельствует тот факт, что владельцы диалогов Платона давали другим прочитать за деньги. Та же осторожность была проявлена в школе Платона - Академии, в которой преподавание велось устно, без каких-либо записей, на входе которой была надпись: “Негеометр да не войди”» [Геворкян 2008: 112].
Разумеется, далеко не все выпады в сторону Платона были обоснованными. Обвинения в плагиате нередко являлись орудием недобросовестной конкуренции, что наиболее ярко проявилось в эпоху поздней античности, охарактеризовавшейся острой борьбой между философскими школами. Предметом борьбы были слушатели как источник доходов, а средством - зачастую не доказательство своей правоты, а дискредитация соперника, которая велась все более изощренными методами. Практиковался, например, обратный плагиат, когда неопифагорейцы сочиняли подложные тексты на основе платоновских диалогов и объявляли их «древними первоисточниками» Платона, из которых якобы тот и воровал.
Таково, например, известное сочинение «О природе», приписываемое Тимею Локрийскому, которое Прокл Диадох (V в. н.э.) наивно посчитал источником платоновского «Тимея» («”оттуда начав”, Платон “принялся тимеописать”2»), приведя в своих комментариях к платоновскому диалогу оба текста, «чтобы, оттолкнувшись от этого свидетельства, начать исследовать, что платоновский Тимей говорит тождественно тому Тимею-пифагорейцу, что добавил своего, а в чем имеет с ним разногласия» (In. Tim. I 11-17) [Прокл 2003: 216]). Схоларх, несомненно, ошибался: упомянутый трактат «О природе» не мог выступать источником Платона по той простой причине, что был написан не ранее I в. до н.э. и являлся лишь буквальным пересказом платоновского «Тимея». Стоит, однако, отметить усилия автора по приданию своей мистификации максимальной правдоподобности - он как мог воспроизвел древний дорийский диалект и даже непосредственно указал в нем, что создатель сего - Тимей Локриец. По словам Алексея Лосева, подобная практика была вообще характерна для позднеэллинистического периода, «когда вообще появлялось много подделок под древнее пифагорейство, так что тогдашние авторы совсем не стеснялись выдавать свои произведения за трактаты этих ранних доплатоновских пифагорейцев» [Лосев 2000: 61].
К подобным фальсификациям относят и переписку Платона с его другом, пифагорейским математиком и полководцем Архитом относительно литературного наследия италийского философа-пифагорейца Окелла (Оккела). Архит якобы пишет Платону, что выслал ему чудом найденные книги Окелла: «”Записок” я не упустил, но сам послал к луканам, отыскал потомков Окелла и располагаю теперь сочинениями “О законе”, “О царской власти”, “О благочестии” и “О возникновении Целого”, которые тебе и посылаю; остальных покамест я добыть не мог, если же смогу, то и они у тебя будут». На это Платон отвечает: «”Записки”, пришедшие от тебя, получил я с величайшей радостью и пред сочинителем их исполнился истинного восторга: думается мне, что сей муж достоин был древних своих предков» (D. L. VIII 80-81) [Диоген 1986: 328].
Понимая этот отрывок буквально, можно прийти к поспешному выводу, что Платон, оснастившись трудами Окелла, использовал их в своем творчестве и попытался скрыть этот факт, ведь «несмотря на неописуемый восторг от сочинений Оккела, Платон в своих диалогах о его заслугах в развитии философии не вспоминает» [Тороп 2009: 54]. Однако давно установлено, что приведенные письма были сфабрикованы автором псевдоокелловского трактата «О природе вселенной» (ок. I в. до н.э.), чтобы объяснить его внезапное появление на литературном «рынке». Создавая же сам трактат, его безвестный автор, по мнению исследователей, имел целью «сконструировать пифагорейский источник платоновского Тимея, для чего он, подобно двум своим коллегам - Тимею Локрскому и Псевдо-Филолаю - много черпает из платоновского Тимея» [Лосев 2000: 45].
В рамках идеологической войны, ведшейся с эллинизмом завоеванным, но духовно несломленным Востоком, Платон подвергался атаке со стороны иудейских апологетов. Стремясь доказать, что греческая культура по отношению к еврейской - вторичная, а следовательно, «глупая», они обвинили опять-таки Платона и опять-таки в плагиате, но теперь уже - из книг Ветхого Завета. Аристобул настаивал, что их греческий перевод существовал еще до времен македонского владычества над Азией, и именно оттуда выкрали свои идеи Пифагор и Платон (Clem. Strom. I 150, 2). Схожим образом критиковал Платона и Филон в работе «О вечности мира» (Philo. Aetern. 19).
Эстафету «деконструкции» Платона приняли у своих иудейских «коллег» христианские апологеты. Впрочем, не все из них ставили перед собой задачу дискредитировать «главного эллинского философа», считая, что и от такой мудрости есть польза, благо она исправляет нравы людей и приуготовляет их к принятию Истины (Clem. Strom. I 80, 6).
«Откуда у тебя, о Платон, эти проблески знания истины? - восклицает Климент Александрийский. - Откуда взялся этот щедрый предвещающий благочестие источник слов? “От более мудрых, - говорит, - нежели греки, варварских племен”. Знаю твоих учителей, даже если ты и захочешь их скрыть: геометрии ты учишься у египтян, астрономии - у вавилонян, целительные заклинания ты заимствуешь у фракийцев. Многому тебя научили и ассирийцы. Истинные законы и представления о Боге получены тобой от самих евреев» (Clem. Protr. 6, 70, 1) [Климент 2006: 103]. Свои рассуждения Климент подкрепляет ссылками не только на еврейских теологов, но и на своего современника пифагорейца Нумения, автора знаменитой формулы: «Что такое Платон, как не Моисей, говорящий на аттическом наречии?» (Clem. Strom. I 150, 4) [Климент 2003: 153].
Оправдывает платоновский «плагиат» и Иустин Мученик. В своей «Первой апологии» он утверждает: «Платон, говоря, что “вина в человеке избирающем, а Бог не виновен”3, заимствовал это от пророка Моисея. Ибо Моисей древнее всех греческих писателей. Да и во всем, что философы и поэты говорили о бессмертии души, о наказаниях по смерти, о созерцании небесного и о подобных предметах, пользовались они от пророков, - через них могли они понять и излагать это. Поэтому у всех, кажется, есть семена истины: но они не точно выразумели их, - в чем обличаются тем, что они сами себе противоречат» (1 Apol. 44, 7-10) [Иустин 1995: 74-75].
Не тщеславием и злонамеренностью, но лишь боязнью общественного мнения был склонен объяснять платоновские «некорректные заимствования» Ориген. Так, поведав в своем «Пире» о рае Божьем, Платон, согласно Оригену, выбрал иносказательную форму повествования «из опасения оскорбить греков», у которых иудеи были «не на хорошем счету» (Orig. С. Cels. IV 39) [Ориген 2008: 721].
Утверждение, что Платон использовал в качестве источника своего творчества Ветхий Завет, представляется весьма сомнительным. Подобно своим великим предшественникам, Платон совершил «философское путешествие» на Восток еще в молодом возрасте, однако мог ли он там познакомиться с книгами Танаха - большой вопрос! Древнееврейского языка Платон не знал, а первые переводы на древнегреческий появились лишь в 280-х гг. до н.э. Однако и без «еврейского следа» доказанных эпизодов плагиата у Платона набирается, как мы видим, предостаточно.
Однако может встать вопрос: а что же, собственно, плохого сделал Платон? Ведь своими действиями, как бы к ним не относились современники, он позволил сохраниться многочисленным фрагментам древних философов (пусть и без упоминания их имен), которые могли исчезнуть в пучине забвения. Важны ведь сами мысли - именно они движут историю, а не список чьих-то имен и прозвищ.
Однако все не так просто. Сами пифагорейцы, как мы помним, жаловались, что Платон не просто обокрал их, а представил в своих сочинениях их идеи в донельзя искаженном и вульгаризированном виде. Сама диалоговая форма, по мысли Платона, была призвана облегчить восприятие для рядового слушателя темного и «заумного» пифагорейского учения. Гротескуя ситуацию с непонятливыми Кебетом и Симмием, Платон ищет формулировки, помогающие вместить в маленькие головы реципиентов заковыристое учение Филолая о переселении душ. Другое дело, что всякая популяризация чревата упрощением и профанацией. Именно это, в первую очередь, и не могли простить Платону пифагорейцы.
Мы можем только догадываться, какие жемчужины мысли содержали подлинные трактаты того же Филолая и других представителей эзотерического сообщества Пифагора. Зная повадки Платона, описанные в фрагменте Лаэрция о несчастной судьбе книг Демокрита, легко можно вообразить, как «мудрейший из эллинов» мог поступить с другими источниками своих трудов. Злую шутку сыграли с ними и сама популярность Платона. Книги «модного» философа чаще читались, а значит, и переписывались - тем более что, как считалось, у него было уже все, что говорили и древние, а стало быть, зачем умножать сущности? Таким образом, доплатоновские тексты «вымывались» из обихода и становились редки. Платоновские же диалоги, напротив, получили широкое хождение, распространившись, как сорная трава на поле, не дающая принести плода благородным злакам.
Так началась новая эпоха в философии, о которой Альфред Уайтхед скажет в XX веке: «Самой надежной общей характеристикой европейской философской традиции является то, что она состоит из серии примечаний к Платону» [Whitehead 1978: 39]. После Платона почти на два с половиной тысячелетия утвердился сплошной тоталитарный платонизм. Сквозь призму Платона виделся всеми и Аристотель, пока Гегель и Хайдеггер не разглядели в нем иное начало греческого мышления. Даже христианство с его радикально иным, нежели греческое начало, посылом было впоследствии перетолковано в платоновских терминах. Что уж говорить о предшествующей греческой философии, от которой остались только фрагменты, зерна, не давшие плода? Недаром Хайдеггер говорил о забвении бытия: вся предшествующая философия была перетрактована как философия до-платоников. Платон стал единственным мерилом, с которым все сравнивается и которым все измеряется. Даже переворачиватели Платона вроде Ницше, по замечанию Хайдеггера, находятся в плену у Платона, потому что зависят по определению от того, что опровергают: перевернутый или вывернутый наизнанку платонизм остается платонизмом.
Плагиат Платона, осуществленный им из тщеславия ли, либо же во имя торжества истины (истинные мотивы философа уже вряд ли определить), стал событием, изменившим ход мировой истории. Именно поэтому, несмотря на кажущуюся исследованность проблемы, она не теряет актуальности и продолжает открывать нам все новые грани. Впрочем, и в подобных интерпретациях нам не избавиться от платонической парадигмы.
Библиография
1. Авл Геллий 2007 - Авл Геллий. Аттические ночи. Кн. I-Х. СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия», 2007. 480 с.
2. Геворкян 2008 - Геворкян А. Т. Тайна Платона: Текст лекций. Ереван: Чартарагет, 2008. 144 с.
3. Дамаский 2000 - Дамаский Диадох. О первых началах. СПб.: РХГИ, 2000. 1072 с.
4. Диоген 1986 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. 571 с.
5. Иустин 1995 - Иустин. Первая апология // Св. Иустин, Философ и Мученик. Творения. М.: Паломник; Благовест, 1995. С. 31-104.
6. Климент 2003 - Климент Александрийский. Строматы: В 3 т. Т. 1 (Кн. 1-3). СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2003. 544 с.
7. Климент 2006 - Климент Александрийский. Увещевание к язычникам // Климент Александрийский. Увещевание к язычникам. Кто из богатых спасется. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2006. С. 47-143.
8. Лебедев 2014 - Лебедев А. В. Логос Гераклита. Реконструкция мысли и слова (с новым критическим изданием фрагментов). СПб.: Наука, 2014. 533 с.
9. Лосев 2000 - Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. Харьков: Фолио; М.: ООО «Издательство ACT», 2000. 960 с.
10. Маковельский 1940 - Маковельский А. О. Софисты. Вып. 1. Баку: НКП АзССР, 1940. 47 с.
11. Маковельский 1946 - Маковельский А. О. Древнегреческие атомисты. Баку: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1946. 402 с.
12. Ориген 2008 - Ориген. Против Цельса // Ориген. О началах. Против Цельса. СПб.: Библиополис, 2008. С. 404-790.
13. Платон 1993 - Платон. Федон // Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993. С. 7-80.
14. Платон 1994 - Платон. Письма // Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1994. С. 460-516.
15. Порфирий 1986 - Порфирий. Жизнь Пифагора // Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С. 416-426.
16. Прокл 2003 - Прокл. Комментарии к «Тимею» Платона // Петров А. В. Феномен теургии: Взаимодействие языческой философии и религиозной практики в эллинистическо-римский период. СПб.: Изд-во РХГИ; Издательский дом СПбГУ, 2003. С. 215-275.
17. Тороп 2009 - Тороп В. Атлантида. Быково: Гиперборея, 2009. 576 с.
18. Natorp 1893 - Natorp P. Die Ethika des Demokritos. Marburg: N.G. Elwert, 1893. 198 S.
19. Whitehead 1978 - Whitehead A. N. Process and reality. An essay in cosmology. N. Y.: The Free Press, 1978. ХХХI, 413 p.