Страшная всё-таки вещь - потеря исторической памяти!
Талергоф
Немало трагических страниц вписано в летопись нашей многострадальной Малой России. Судьба не была милостива к ней. Малороссы, вероятно, - единственные в Европе, на чью долю выпало столько тяжелейших испытаний и которые, фактически, остались ни с чем, наполовину растеряв свою культуру, свою историческую память. Малоросская "элита" потеряла и совесть.
Трагедия, о которой сейчас пойдёт речь, произошла в Западной Малороссии. В сентябре 1914 года на территории австро-венгерского государства, близ небольшого городка Грац, в традиционном для этих земель местечке Талергоф имперскими властями был построен первый в Европе концентрационный лагерь. Он предназначался для русских, которые подозревались в пророссийских, проправославных настроениях.
Позже сюда было помещено также несколько десятков русских военнопленных, для того, чтобы другие заключённые видели, как издеваются над русскими подданными. В лагере были все необходимые для таких учреждений атрибуты: длинные бараки с деревянными нарами, несколько рядов колючей проволоки, вышки с часовыми, лай собак, плакаты с лозунгами, наглядная агитация, музыка из граммофона, помещения для пыток, ров для расстрелов, виселицы и кладбище. По лагерю заключенные ходили строем, распевая песни сомнительного содержания. А начиналось все с того, что австрийские власти стали формировать из галичан и волынян воинские подразделения, которые отправлялись на восточный фронт. Правительство не учло только одного: оружие, попав в руки порабощенного и пригнобленного народа, как известно, вселяет ему некоторые надежды на освобождение. Австрийская полиция, учуяв неладное, арестовывала подозреваемых в неблагонадежности вместе с семьями и, если не вешала подозреваемых, то отправляла в концлагеря Талергоф и Терезин.
Австрийские армейские подразделения расправлялись с русскими на месте. Вешали русских на фонарных столбах, деревьях, памятниках, а потом с видимым удовольствием возле них фотографировались. Вешали тех, кто не принял унию, тех, кто не хотел изменять своему народу, кто назвал себя русским, кто не хотел стать иудой. Концлагерь Талергоф просуществовал до мая 1917 года. За это время он пропустил через свои бараки и камеры пыток, штрафные изоляторы более семи тысяч человек, около половины из которых погибли. На протяжении всей войны австрийское правительство проводило на территории запада Малой России широкомасштабную кампанию геноцида, чтобы расправиться с западно-русским национально-освободительным движением.
О. Бузина пишет о тех временах: "Геноцид! Другого определения не подберешь. И это доказывает еще одна перепись, уже польская, 1931 года. Согласно ее данным с начала века количество поляков во Львове выросло более чем вдвое - до 198 тыс. Аидов - на 66% (45 тыс.). И только малороссов после всех «демографических» взрывов осталось почти столько же, сколько было в 1900 г., - 35 тыс. 173 чел. Последствия австрийской зачистки налицо! Сегодня один из малоросских писателей, Юрий Андрухович, проживающий в Берлине, любит порассуждать о доброй «бабці Австрії», якобы обожавшей своих "украинских" «внучат». Ну и бабуся! Просто кровавая маньячка какая-то! А как она действовала, рассказывают скупые архивные свидетельства.
Комендант города Львова в 1915 г. генерал-майор Римль в рапорте главнокомандующему указал: «Проявляющиеся часто взгляды на партии и лица («умеренный русофил») принадлежат к области сказок; мое мнение подсказывает мне, что все «русофилы» являются радикальными и что следует их беспощадно уничтожать». Проблема заключалась только в том, что русофила очень трудно было отличить от самого обычного аполитичного "украинца". Особенно рядовому австрийскому военнослужащему. Армия Австрии состояла из немецких, венгерских, чешских, польских, хорватских частей. Ее солдаты плохо понимали друг друга и окружающее население. Наверное, Франц Кафка с его «Процессом» и «Замком» мог родиться только в такой стране. Но в 1914 г. кафкианской была не литература, а сам жизнь.
В местечке Новые Стрелиски солдаты закололи Григория Вовка, стоявшего в своем саду и смотревшего на проходившие австрийские войска. Труп убитого палачи внесли в хату, которую тут же сожгли. В селе Бортники жандармы арестовали и увели четырех десятилетних мальчиков за то, что они смотрели на проезжавший поезд, - наверное, любопытные мальцы тоже показались «русскими шпионами» (они были русскими детьми - авт.).
Священник Григорий Качала вспоминал, как его допрашивали во львовской тюрьме: следователь «бросался на меня с кулаками, угрожая смертью и стараясь страхом заставить меня признаться, что я занимался пропагандой православия; но, получив от меня в десятый раз ответ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, а только однажды прочел в церкви послание митрополита Шептицкого о православии без всяких комментариев, - он распорядился отвести меня обратно в камеру».
Еще одного подозреваемого, 74-летнего старика Михаила Зверька, взяли под стражу по доносу односельчанина за то, что он читал газету «Русское слово». «Из Львова в Талергоф , - рассказывал он, - ехали мы с понедельника до пятницы. В вагонах, рассчитанных на шесть лошадей или же сорок человек, находилось по 80 и более людей. Невозможная жара и страшно спертый воздух в вагонах без окон, казалось, убьет нас, пока доедем к месту назначения, в Талергофский ад. Физические мучения, которым нас подвергали австрийские власти в начале нашего ареста, были злонамерены. Чтобы усилить их, нам никоим образом не разрешалось слазить с вагона, дверь была наглухо заперта, даже естественные надобности приходилось удовлетворять в вагоне».
Конечным пунктом следования для большинства заключенных был концентрационный лагерь в австрийском городке Талергоф . Перед войной эта местность, окруженная со всех сторон Альпами, была никому не известна. Но с осени 1914-го она приобрела мрачную славу. Первый эшелон с арестантами прибыл сюда 4 сентября. Их размещали в бараках, где не было ничего, кроме нар. Места не хватало. Сразу после прибытия гнали в баню. Во дворе приказывали раздеться, одежду отдавали на дезинфекцию. После купания ее выдачи ждали на морозе часами. Впрочем, от дезинфекции не было никакой пользы. Она была изощренным издевательством. Солому на нарах меняли очень редко - вся она кишела насекомыми. Конвоиры состояли, в основном, из уроженцев Боснии... Назначая на работы, лагерная администрация заставляла руками собирать лошадиный навоз. Этой повинности не мог избежать ни крестьянин, ни интеллигент, ни священник. Курить и читать строго запрещалось. В декабре среди заключенных вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Ее причиной было то, что в один из самых холодных дней охрана решила вымыть в бане пятьсот человек. Половина их сразу же простудилась. Но несмотря на болезнь, народ продолжали гнать на работы. К вечеру все возвращались мокрые и усталые, а под утро многие не могли встать. Каждый день уносил тридцать-сорок жертв. Эпидемия свирепствовала до марта 1915 г. К этому времени из 7 тыс. заключенных умерло 1350 чел. Талергофский рацион состоял из пятой части армейской хлебной порции на весь день. Утром получали отвар из фасоли, в полдень - такую же похлебку из свеклы. Иногда - соленую репу и кусок селедки. Посуду не выдавали. Каждый обходился как мог. Делал углубление в куске хлеба и наливал туда жидкость или, отбив у бутылки горлышко, использовал ее вместо котелка. Большинство оставалось вообще без обеда. Узники теряли физические силы, болели цингой. Многие, спасаясь от голодной смерти, попрошайничали - во время раздачи обеда перед бараками интеллигенции собирались крестьяне с просьбой уступить порцию, так как семьи более обеспеченных арестантов высылали своим родственникам посылки. Но по дороге из Галичины в Талергоф съестные припасы от долгой транспортировки часто портились, а то и вовсе пропадали. Тот, кто мог работать, имел какой-то шанс выжить. Но заболевшие были обречены на верную смерть. Кроме общей тюрьмы, существовали еще и одиночные камеры. Галичанин, имевший несчастье назвать себя русским или сказать, что русский - его родной язык, попадал именно сюда. Боснийцы-конвоиры первым делом избивали его. А одному доктору постовой просто проколол штыком ногу в двух местах. В одиночке заключенному было запрещено даже смотреть через окошко - охранники тут же начинали колоть его штыком в лицо. Есть тут давали так мало, что выжить можно было только чудом. Развлекаясь, лагерная администрация придумала еще одно истязание - подвешивание. Во дворе установили столбы. К ним на веревках, пропущенных под руками, цепляли жертв. Каждый висел приблизительно по два часа.
«И так сорок восемь человек поочередно висели на этих столбах свыше двух суток», - вспоминал инженер Чиж. Эту пытку прекратили только после многочисленных просьб родственников арестантов.
Железнодорожный служащий из Станиславова (нынешний Ивано-Франковск) Илья Гошовский попал в концентрационный лагерь вместе с женой и двумя дочерьми. Он вспоминал свои первые дни тут: «Солдаты всячески изводили женщин. Они умышленно сопровождали их в отхожие места и, окружив со всех сторон, позволяли себе не поддающиеся печатанию выходки, доводившие женщин до слез и истерики. Некому было пожаловаться, ибо начальник стражи, капитан-немец, был хуже своих подчиненных. В тот же день солдаты закололи троих крестьян, не знавших немецкого языка, за неисполнение приказаний, и тут же их зарыли в общую яму».
И все это происходило с людьми, которым даже не предъявили обвинение! Их только подозревали неизвестно в чем. Страшная все-таки вещь - потеря исторической памяти! Если вы спросите нынешнего галичанина о сталинских репрессиях, он радостно закивает головой, но ничего не вспомнит о Талергофе. Так, словно его и ни было. Между тем, листая списки жертв австрийского террора 1914-1917 гг., я встречал имена земляков и как минимум однофамильцев некоторых известных ныне выходцев из Галичины. Читает на «5-м канале» новости телеведущий Евгений Глебовицкий, приехавший в Киев из Львова. А в Талергофе было полно Глебовицких. И Григорий - судья. И Николай - депутат австрийского парламента. И Павел - священник. Редактирует интернет-издание «Украинская правда» Алена Притула. А в списке «политически неблагонадежных», составленном австрийской жандармерией Жолквы, значится Кирило Притула - отец четырех детей, «радикальный русофил и агитатор», ездивший в Россию. И еще один Притула - почтальон, повешенный австрийцами в селе Залучье Снятынского уезда.
Замечательные книжки пишет львовский писатель Юрий Винничук. И среди репрессированных в 1914 г. находим имя издателя и прапорщика запаса Винничука, обвиненного в «государственной измене по отношению к Австро-Венгрии и русофильстве». Сначала он был заключен во Львове, а потом два года кочевал по тюрьмам Мукачева, Колошвара и Будапешта, пока в мае 1916 г. его не освободили после прекращения следствия. Между прочим, поводом для ареста послужил донос некоего «Комитета украинских офицеров» во главе с паном Мыгайлюком - преподавателем гимназии в Черновцах. А Зваричей сколько! И гимназист Евстафий из Сулимова, сидевший в Талергофе. И Кирилл - попавший туда же по абсурдному обвинению в «стремлении отравить воду для расквартированных в Журавне мадьярских частей». И крестьянин Матвей из Дубравки, предположивший, что «русские войска могут дойти и до Жидячевского уезда». После доноса односельчанина аналитик сразу очутился в тюрьме за точный прогноз. Милая Австрия с вальсами и опереттами, как же ты любила своих малоросских подданных! Интересно, родственники и однофамильцы жертв помнят об этой «любви»? А если помнят, почему молчат?"
После Первой Мировой войны земли Галиции и Волыни перешли к Польше, и борьба с русскими была продолжена. Считается, что концлагеря польское правительство создавало только для пленных красноармейцев. Это, конечно, не так.
Евгений Копарев(koparev)