Рюрик
© 2016 г. Виктор Лушин
Статья посвящена традиционной (и дискуссионной) в отечественной науке теме историчности или легендарности летописного рассказа о призвании варягов-руси. Автор анализирует летописные данные о происхождении и правлении Рюрика, хронологию его княжения.
Сколько раз строки летописной легенды о призвании варягов препарировались исследователями, сколько раз рассматривались ими под разными углами зрения? В ученых спорах о том, чье прочтение этого фрагмента «Повести временных лет»(1) самое верное и чья реконструкция отраженных в нем событий самая реалистичная, сломано столько копий и затрачено столько энергии, что хватило бы на детальнейшее изучение целых периодов отечественной истории. Казалось бы, и все очень правдоподобные, и все совершенно фантастические гипотезы давным-давно выдвинуты и многократно подвергнуты тщательному анализу, а все как убедительные, так и весьма сомнительные аргументы pro et contra каждой из них многократно осели на страницах научных и популярных изданий.
Идут годы, сменяются поколения исследователей, а дискуссия о реальности призвания варягов и историчности Рюрика «со товарищи» не прекращается. Воистину магическую притягательность и для маститых ученых и для их совсем не знаменитых коллег имеют эти несколько строк: многим хочется быть причастным к решению извечной проблемы «откуду руская земля стала есть». Вот и автор этих строк решил внести свою лепту в бездонную копилку «рюриковедения», ограничившись (за исключением нескольких пассажей) лишь анализом известия ПВЛ о происхождении Рюрика и летописной хронологии его правления, и не питая иллюзий, что его слово в этой нескончаемой полемике станет завершающим.
Хорошо известно, что наш летописец отнюдь не оригинален в той части своего сочинения, где повествуется о приходе «на царство» иноплеменника: легенды о создании государства иноземцами, призванными аборигенами, или самовольно переселившимися из дальних (иногда, как и в нашем случае, заморских) стран, распространены от Ирландии и Британии до Юго-Восточной Азии(2), причем пришельцами могут быть отдельные лица, братья, а иногда и более внушительные группы(3). А вот выписанный в ПВЛ исторический портрет приглашенного правителя, уникален в ряде деталей и предоставляет исследователям этого фрагмента русской летописи широкие возможности для создания портретов историографических.
Нами уже отмечалось [Лушин В.Г., 2009, с. 47], что летописный Рюрик, подобно многим другим фольклорным устроителям государства, является из-за моря, призванный аборигенами, не ведающими как установить порядок в своей земле, обильной и богатой. «Заморье» выступает при этом географически неперсонифицированным (это не конкретная страна, область или город), а единым нерасчлененным пространством, которое, надо полагать, и выступает источником умиротворяющей власти и права. Таким восприятием «заморья» обусловлена и своеобразная нерасчлененность во времени (в смысле принадлежности к определенному поколению) образа нашего героя: не названы его родители, он - порождение этого самого «заморья», его частица, привнесенная в суетный мир словен, кривичей, да чуди с мерью вместе с идеей власти и порядка. Он теперь исключительно «свой», ибо в том мире, откуда он пришел с родом своим, не осталось связанных с ним узами родства(4).
Рюрик из «заморья» лишен в летописи важнейшего отличительного признака архаичного вождя: не указаны ни обстоятельства его смерти, ни способ погребения, ни место расположения могилы, что вычеркивает его из списка языческих князей, предания о которых могли сохраняться в устной традиции к началу летописания. Это не решает проблему реальности или надуманности самого Рюрика, а лишь доказывает отсутствие такого персонажа в долетописных сказаниях о первых князьях, в которых находилось место другим выходцам из «заморья» - Олегу, Аскольду и Диру.
Отсутствие указания на место погребения может иметь объяснение, если допустить, что летописец использовал ветхозаветную символику, уподобляя князя Рюрика одному из библейских персонажей. Сопоставление Рюрика с ветхозаветными патриархами возможно в расчете летописцем срока правления этого князя, правившего 17 лет (862 - 879): столько же прожил Иаков в Египте, куда ушел «с родомъ своимъ» (об этом читателям «Повести» среди прочего рассказывала статья 986 года) [ПВЛ, с. 43]. В пользу гипотезы свидетельствует другой случай обращения «Повести» к библейской хронологии: дети Ярослава Владимировича появляются на свет через три года (или на третий год) подобно сыновьям Ноя и первым сыновьям Иакова [Арістов В., 2012, с. 163].
Вероятна и параллель Рюрик - Моисей: пророк вывел евреев из Египта, наш князь - русь из «заморья»; Моисей возвестил будущее колен Израилевых, нов землю обетованную не вошёл (Рюрик не правил в Киеве); своим преемником первый назначил Иисуса Навина, второй передает своего единственного малолетнего сына (источник княжеской власти) на попечение Олегу. Если имя пророка Моисея толковать как «взятый (спасённый) из воды», то Рюрик тоже в некотором роде взят из нее - является из «заморья», из- за водных просторов. Ещё отметим, что о Моисее сказано: «никто не знает [места] погребения его даже до сего дня» [Втор. 34, 6], и сопоставим это с тем, что данные о захоронении Рюрика в летописи отсутствуют. Если скрытые характеристики Моисея не плод нашего воображения, а реально отражены в «биографии» Рюрика, то легенда о призвании варягов -авторский текст, а не народное предание, дружинное или династийное сказание, тем более не отражение некоего правового акта («ряда»)(5), заключенного конфедерацией(6) славянских и финнских племен с варягами-русью.
Ясный и недвусмысленный исторический портрет летописного Рюрика (даже без учёта гипотетических параллелей с Моисеем), казалось бы, должен со всей очевидностью указывать исследователям «Повести» на невозможность отождествления родоначальника нашей правящей династии с одним из его североевропейских тёзок.
Частью специалистов этот сигнал летописца воспринят: не исключая историчности Рюрика, они не заняты поисками его возможного «двойника» в ветвях генеалогических древ раннего средневековья. Так, Анне Стальсберг предположила, что первые русские князья были наемниками не самого высокого социального уровня(7) [Стальсберг А., 1994, с. 198]. Однако, другая и бόльшаячасть исследователей потратила немало сил на поиски приличествующих нашей славной истории прародителей призванного варяга и его идентификацию. Одни ищут Рюрика среди балтийских славян, полагая, что те и есть упоминаемые «Повестью» варяги, другие, обратив взоры на края более северные, уже давно обрели искомое в лице Рёрика (Hrørek), известного по западноевропейским раннесредневековым хроникам конунга Ютландии. Именно он, по их мнению, и явился для наведения порядка к словенам новгородским и соседним с ними племенам в 60-е годы IX века, временно отстранившись от дел во Фрисландии иДании.
Любые другие древнескандинавские Рёрики никак не вписываются в систему летописных датировок начальной истории Руси и напрочь лишаются шансов на завидное место родоначальника русской правящей династии и по совместительству отца-основателя российской государственности(8).
Если свято верить в достоверность летописной хронологии, проблем которой мы коснёмся ниже, то идеальней кандидатуры и не подыскать: он из очень известного и знатного датского рода Скьёльдунгов, на момент призвания ему должно быть около 45 (?) лет(9), да и весьма видная фигура - Лотарь I, Карл II,Лотарь II и Людовик II Немецкий (заметим, что первые двое из этого списка были обладателями императорского титула) с ним считались. Престижный кандидат! Вопрос о том, нужен ли был именно такой кандидат словенам, кривичам да чуди с весью, и променял бы он возможность бороться пусть и за сравнительно небольшое владение где-нибудь в Дании или Фрисландии, т.е. на границах империи, на места обитания перечисленных племен, почему-то не задается. Вероятно, из-за однозначно предполагаемого положительного ответа на него: непременно бы с радостью согласился, ведь «земля наша велика и обильна».
По логике так называемого здравого смысла, позиция приглашающей стороны мало объяснима. Трудно предположить, что эти племена, платившие дань варягам и несколько лет назад прогнавшие их (понятно, не за примерное поведение), их же и призвали на княжение. Нам могут возразить, что призвали не тех (плохих) варягов, а каких-то других, благо не наблюдалось недостатка в конунгах разного калибра с дружинами большими и не очень. Предполагать, что население бассейна Волхова в тонкостях разбиралось в том, чем дружина Рюрика(Рёрика Ютландского) отличалась от «коллег», служивших, скажем, Эйрику Анундсону, вряд ли возможно. Как те, так и другие, скорее всего, просто ассоциировались с большой вооружённой ватагой, бороздившей на кораблях водные просторы в поисках дани и другой добычи. Неслучайно, даже книжником-летописцем все скандинавы, упоминаемые им в рассказах о событиях IX - X вв., во всех случаях, кроме географического экскурса, не идентифицируются точнее общего видового определения «варяги». Для него они все, как бы, на одно лицо. Вряд ли, за 200 лет до него познания кривичей или веси в скандинавской истории и этнографии были намного обширнее. Впрочем, такое приглашение, имей оно место в действительности, не стоит относить к разряду немыслимого, ведь известны случаи, когда франкские императоры нанимали одних викингов для защиты от других (не уступая им, однако, всей полноты власти)(10).
Если строго следовать тексту ПВЛ, то приглашали не кого-то персонально, то есть не специально Рюрика: «поидѣте княжитъ и володѣти нами» относится к руси в целом. Наш летописец, словно предчувствуя, что потомки станут искать истоки первой русской правящей династии в кронах генеалогических деревьев королевских родов стран Северной Европы, выстроил текст легенды о призвании варягов так, чтобы напрочь исключить такие попытки: «ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» [ПВЛ, с. 13]. В представлении создателя летописи и современного ей читателя, Рюрик и пришедшие с ним никак не должны были ассоциироваться со шведами и норвежцами, равно как и с обитателями Готланда или англичанами. Для началаXII века, когда писалась «Повесть», выведение истоков русского княжеского рода из правящих династий этих народов вряд ли представлялось настолько же престижным, как ныне это видится многими нашим современникам.
Первый князь по летописи хоть и варяг, но варяг особого рода: ни свей, ниурманин, никто-либо иной из представителей северных народов. Он и его род принадлежат к отличному от них этническому образованию - руси, следы которого искать на севере Европы уже во времена создания ПВЛ бессмысленно, ибо Рюрик, отозвавшись на приглашение княжить словенами, кривичами ичудью, «пояша по собе всю русь, и придоша» [там же].
Среди варягов легенды об их призвании, равно как и в перечне стран и народов из этногеографического введения к «Повести», отсутствуют датчане, что сторонниками отождествления летописного Рюрика с Рёриком Ютландским(11) считается одним из доказательств их правоты и явным намеком на датские корни первоначальной руси. Это заблуждение проистекает из особенностей введения, вернее, текста, послужившего ему источником. В нём мы не найдем, к примеру, ясов и касогов, летописцу хорошо известных [там же, с. 31, 64. 72, 129], не увидим там и неоднократно отмеченных на страницах «Повести» хазар и печенегов, и даже половцев - самого упоминаемого ею иноземного народа, но во введении нашлось место меотам и сарматам [там же, с. 7], сошедшим с исторической сцены за много веков до начала летописания. Перечни варяжских народов в легенде и в этногеографическом введении совпадают. И первый из них, наверняка, создавался «с оглядкой» на второй, смоделированный по летописному источнику, где не упоминались даны (датчане), при том, что русь могла быть внесена во введение самим летописцем, как и ряд балтских и финнских этнических образований (меря, мурома, весь, пермь, печера, корсь идругие).
Сторонники отождествления летописного Рюрика с Рёриком Ютландским важнейшей составляющей своих построений считают частично совпадающие хронологические данные жизни и деяний этих персонажей. Последнее западноевропейское сообщение о Рёрике датировано 873 г., когда он присягнул на верность Людовику Немецкому, а девятью годами позже Фризия, которую он в 872 г. получил в управление от Карла Лысого, досталась еще одному датчанину - родственнику Рёрика Годфриду, сыну Харальда Клака [Пчелов Е.В., 2001(а), с.74]. Из этого следует, что Рёрик умер до 882 года, оставаясь до конца своих дней правителем Фризии. Предполагать другое, например, лишение права владения этой территорией при жизни Рёрика, нет оснований, ибо такое событие, имей оно место, непременно отразилось бы в хрониках.
Если допустить, что Рёрик=Рюрик, то его предполагаемая дата смерти(882 г. или немногим ранее) довольно близка той, что указана в ПВЛ (879 г.). «Княжитъ и володѣти» словенами, кривичами и иже с ними летописный Рюрик вызвался в 862 г. Отмеренные ему в «Повести» 17 лет правления не отмечены никакими событиями, летописцу, похоже, нечего было сказать об этом княжении. В итоге получился портрет князя-пацифиста: Рюрик - единственный из русских раннесредневековых правителей, который вовсе не ведет войн(12). Все другие, от Олега до Ярослава, непременно воюют, если уж не с внешними врагами или взбунтовавшимися древлянами, то с родными братьями. Его деятельность в нежданно приобретенных землях сведена в ПВЛ к фразе «раздая мужемъ своимъ грады»(13), что слишком мало (за 17-то лет!) для князя, существовавшего реально и оставившего о себе хоть какие-то воспоминания у потомков, и вполне приемлемо для персонажа вымышленного.
В отличие от летописного Рюрика, Рёрик европейских хроник в эти же 17лет не раз напоминает о себе. В январе - апреле 863 г., то есть год спустя после предполагаемого начала княжения в Новгороде (или в Ладоге) он совершает грабительский поход вниз по Рейну [там же, с. 73]. Осенью 867 г., утратив к тому времени владения во Фризии, Рёрик угрожал императору Лотарю, и тому пришлось собирать ополчение для защиты от возможного набега [там же].Дважды (оба раза осенью) в 870 г. в Нимвегене и в 872 г. в Трейэктуме он проводит переговоры с Карлом Лысым, по результатам которых возвращает себе земли во Фризии, став вассалом Карла, а уже в июне следующего 873 г. присягает на верность Людовику Немецкому [там же, с. 74]. К тому же, часть времени, совпадающего с гипотетическим новгородским княжением, Рёрик владел землями между Северным морем и р. Эйдер, пожалованными ему в 857 г. датским королем Хориком II (854 - 867 / 873 гг.) [там же, с. 73].
Полемизируя с противниками тождества этих персонажей (Рёрик=Рюрик), Е.В. Пчелов верно указывает на хронологические пробелы в данных западноевропейских источников, что, по его мнению, свидетельствует в пользу того, что Рёрик «мог оказаться и на Руси» [там же, с. 74]. Не станем исключать возможность (по крайней мере, теоретическую) такого, назовем его челночным, управления далеко удаленными землями: ведь оставляли же короли - викинги свои владения, отправляясь в заморские походы, иногда очень продолжительные.
Единственным существенным «противопоказанием» совмещению одним лицом ролей двух исторических персонажей - Рёрика и Рюрика - является (если вовсе не брать во внимание отмечавшуюся выше мифологизированность образа новгородского князя и заметную искусственность летописного известия о нем),проблема хронологического свойства. Речь не об упомянутых Е.В. Пчеловым лакунах в данных западноевропейских источников, а об условности летописных датировок событий, относимых «Повестью» к IX - X вв.
Генрик Ловмянский считал «явно вымышленным элементом» хронологию Рюрика, созданную в начале XII века и не дающую оснований для выводов об отношении Рюрика к Рёрику [Ловмянский Г., 1963, с. 246]. «Мы, - писал исследователь, - приходим к мысли, что действительный Рюрик подвязался в Ладоге, скорее всего, на переломе IX и X веков - через четверть века после смерти Рорика фрисландского» [там же, с. 247].
Условность датировок наиболее ранних известий «Повести» отмечалась исследователями уже не раз, и до выхода в свет статьи Генрика Ловмянского(14), и после этого(15), что, впрочем, не оказало сколько-нибудь заметного влияния на различные категории «пользователей» летописной хронологии, включая и специалистов по древнерусской истории(16), многие из которых по-прежнему принимают на веру те даты событий IX - X вв., точность которых ничем не подтверждена(17). В научных изданиях до сих пор надежно законсервирована вера в достоверность хронологии победоносного похода Олега на северян в 884 году, а Игоря на древлян - в 914. Да и явно искусственная летописная дата призвания руси в ближайшие годы вряд ли сдаст свои позиции: больно она привлекательна для авторов, желающих исправить «промашку» летописца, не сотворившего родословной для основателя династии. При этом дата его прихода (862 г.) рассматривается как абсолютно достоверная или очень близкая к таковой, ведь в противном случае идентификация Рюрика как Рёрика невозможна.
Подпитывается уверенность в полной (или почти полной) непогрешимости летописной хронологии «рюрикова княжения» интерпретацией некоторых археологических данных. Ряд исследователей связывает пожар горизонта Е2 культурного слоя Старой Ладоги с событиями, описанными в летописи под 859 и862 гг. (изгнание варягов, междоусобицы, призвание руси), а некоторые из них считают дату пожара «блестящим подтверждением» летописной хронологии[Булкин В.А., Мачинский Д.А., 1986, с. 19](18).
Изредка высказывавшиеся немногочисленными оппонентами возражения(19) во внимание не принимались, но яркие краски картины гармонии письменных и археологических источников заметно тускнеют, если все, ныне доступные исследователям, данные о Ладоге середины
IX - начала XI веков рассматривать в комплексе, а не доказывать точность летописной хронологии, опираясь лишь на один, вырванный из истории города эпизод - следы пожара, зафиксированные в горизонте Е2. Кроме этого пожара, случившегося между 863 и 871 годами и сопровождавшегося тотальным разгромом поселения, были и другие: Ладога гибла в огне около 840 г., пострадала от него в середине X в. (ПВЛ относит к этому времени поход на север княгини Ольги), а затем в конце этого столетия, что связывают с нападением на нее ярла Эйрика(20) [Кузьмин С.Л., 2003, с. 45 - 57]. По крайней мере, об одном из этих событий (наиболее позднем) летописец должен был располагать какими-то сведениями, если допустить, что ему были известны некоторые обстоятельства появления Рюрика, случившегося тремя десятилетиями раньше, но в «Повести» о набеге викингов на Ладогу ни слова(21).
Если какое-то объяснение молчанию летописи об этом походе еще можно подыскать(22), то почти полному отсутствию данных о событиях в северной части Руси от ухода на юг Олега (882 г.) и до появления в Новгороде Владимира (970г.) - нет(23). Кроме одного и единственно возможного: создатель «Повести» ничего о них не знал, и в его распоряжении не было никаких текстов или преданий, которые позволили бы заполнить эту зияющую хронологическую брешь. Даже оно в городском княжении Святослава Игоревича мы узнаем не из летописи, а от византийского императора Константина VII Багрянородного(24) [De Adm. Imp., cap. 9. 4, 5; 1989, с. 44, 45]. Явные информационные пробелы в летописи связаны не только с Новгородом. Зная в деталях о военных экспедициях против Византии, она не упоминает о столь же масштабных каспийских походах руси(25),не знает о появлении кометы Галлея в 989 г.(26) и о таком важном событии как начало чеканки русских золотых и серебряных монет в правление князя Владимира Святославича(27).
Сказанного выше вполне достаточно для формирования представления о том, сколь ограниченными были сведения летописца об истории IX - X вв. Они не дают каких-либо оснований для предположения о том, что описание эпохи «призвания» руси и Рюрика хоть как-то соотносится с реальными событиями.
Признавая тождественность Рюрика и Рёрика, исследователи, вслед за этим, должны были бы признать очень высокую степень точности самых ранних летописных датировок, начиная с года вокняжения призванного варяга в Новгороде, и достоверность всех сомнительных последующих хронологических выкладок летописца для событий IX - первой половины X вв. То есть должны уверовать в то, что на 39 году совместной жизни Ольга произвела на свет первенца, подарив 63-х летнему Игорю наследника, которого ей затем по невыясненным причинам пришлось опекать до достижения им возраста в 22года(28). Однако, эти хронологические построения летописца дали основание М.Н. Тихомирову и О.В. Творогову считать искусственным соединением Игоря с Рюриком, а их прямое родство историографической легендой [Тихомиров М.Н.,1979, с. 35; Творогов О.В., 1994, с. 7]. Другие исследователи считали такие столь малореалистичные датировки основанием для поиска «утраченного» княжеского поколения(29).
Искать его можно лишь при наличии непоколебимой веры исследователей в полную достоверность летописной даты призвания Рюрика. Не понятно, правда, как автор ПВЛ, столь точно знавший самые ранние, первые даты начальной истории, мог в дальнейшем повествовании «потерять» одно, а то и два поколения, чтобы потом вынужденно и непомерно растягивать срок правления князя Игоря, датируя появление у того наследника началом седьмого десятка лет жизни. Скорее всего, он ничего не «терял» и порядок первых княжеских поколений знал верно, а из Игоря сделал «долгожителя» лишь для некоторого удревления его рода и истории руси.
В исторических сочинениях подобная практика известна с глубокой древности, но в нашем случае есть одна примечательная особенность. Летописец не пытался максимально углубить корни правящей династии, возведя начало ее истории, скажем, к царям троянским или римским императорам, как это делали авторы многих средневековых сочинений, ведь престиж царственного рода в те времена отчасти определялся его древностью. Он по возможности старался (надо воздать ему должное) опираться на факты исторические, почерпнутые из доступного ему источника - «летописанья греческого». Летописцу было важно и даже необходимо «призвать» Рюрика до первого, ставшего известного ему из хроники Продолжателя Амартола [Истрин В.М., 1920, с. 511], похода Руси на Константинополь, который случился в 860 г., а в «Повести» ошибочно отнесен к866 г. [ПВЛ, с. 13 (30). Отсчитав от этой даты несколько лет, автор «Повести» и получил время прихода варягов-руси, которое было бы иным, окажись год похода верно указанным(31).
Выяснение других ключевых дат событий, относимых летописью к концу IX - началу 70-х годов X вв., в том числе начала и окончания правлений первых князей, было бы не возможно, не окажись в распоряжении автора «Повести» текстов византийско-русских соглашений. Указанные в каждом из них даты и имена императоров «позволяли установить, когда жили эти князья, в каком порядке их нужно расположить, сколько между ними положить лет. Судя потому, как стремительно летописец обрывал жизни Олега, Игоря и Святослава сразу же после договоров, год их заключения был единственной датой, известной ему из жизни этих князей» [Толочко А.П., 2015, с. 56]. При этом годы смерти наших первых князей строго привязаны в «Повести» к окончанию правлений византийских императоров(32).
Никаких других источников для определения времени правления первых князей и даты призвания Рюрика у создателя ПВЛ не было, если, конечно, не предположить, что последняя принесена теми самыми варягами, что пришли с приглашенным. Тогда останется загадкой, в какой календарно-хронологической системе время появления Рюрика сохранялось в устной традиции переселенцев в течение двух столетий. Саги, даже если они и были созданы в Новгороде или Киеве пришедшими скандинавами, к источникам точной хронологии не отнести.
Сложности, с которыми сталкиваются современные исследователи при определении дат большинства событий скандинавской истории дохристианского времени, хорошо известны: даже время жизни и правления таких прославленных конунгов как Харальд I Прекрасноволосый определяется приблизительно, а начальная дата его правления в научных публикациях встречается минимум в трех вариантах. Приглашённые на княжение варяги не могли «принести» с собой (в сагах(33) или иным каким-то способом) точную дату своего прибытия, как то соотносимую с понятным будущему летописцу счетом лет «от сотворения мира» ни в устной, ни в письменной форме(34), равно как и призвавшие их не могли зафиксировать это событие в той системе летоисчисления, которая позволяла бы монаху-летописцу много лет спустя (в начале XII в.) произвести её верное сопоставление с летоисчислением «от сотворения мира»(35). В рамках нашего исследования должно быть уделено внимание вопросу о времени создания легенды о призвании варягов и Рюрика. Если исходить из того, что ПВЛ «монографична» (произведение одного автора, написанное им по единому замыслу), а не впитывала в себя некогда якобы существовавшие, но бесследно исчезнувшие предшествующие своды, то искомое время допустимо вычислять, опираясь на княжеский именослов и внутреннюю хронологию повествования. Давно установлено, что первым из древнерусских князей именем основателя династии был наречен один из правнуков Ярослава Владимировича - Рюрик Ростиславич, умерший в 6600 (1092) г., а до этого лишь однажды упомянутый летописью под 6594 (1086) г. [ПВЛ, с. 88, 91]. Так как смерть его отца Ростислава Владимировича датирована (6574) 1066 г. [там же, с. 72], то появление на свет Рюрика Ростиславича должно приходиться на первую половину 60-х годов XI в. Примечательно, что имя родоначальника династии появилось в княжеской ветви, не имевшей никаких шансов на великокняжеский престол, но для нас сейчас важно другое - дата рождения второго из упомянутых «Повестью» Рюриков(36) должна указывать на то, что легенда о призвании варягов и ее главный персонаж в указанное время уже были известны (в правящем семействе, по крайней мере).
Ввиду отсутствия в ПВЛ каких-либо иных зацепок, проливающих свет на время создания легенды, исследователи вынужденно обращаются к «Слову о законе и благодати» Илариона - единственному древнерусскому внелетописному тексту раннего происхождения (первая половина XI века), как-то отражающему родословие княжеской династии(37). Написанное между 1037 и 1050 гг. «Слово» упоминает Игоря и Ольгу, но молчит о Рюрике. Из этого можно заключить, что в то время легенды о призвании еще не существовало и наиболее вероятное время её создания приходится на 50-е - первую половину 60-х годов XI века, но такой вывод базируется на весьма шатких основаниях. Целью сочинения Илариона была отнюдь не история правящей династии, и он вполне мог ограничиться теми ее представителями, которые, по его словам, «мужьствомъ же и храборъствомъ прослушавъ странахъ многах, и побѣдами и крѣпостию поминаются нынѣ исловуть» [Молдаван А.М., 1984, с. 91, 92], а княжеский именослов, отраженный в «Повести», демонстрирует крайне редкое обращение к древнейшим именам. Если упомянутый нами выше Рюрик Ростиславич был единственным (кроме реального или мнимого основателя династии) носителем этого имени, известным ПВЛ, то единственным Игорем (кроме Игоря Старого) был один из сыновей Ярослава Владимировича, умерший в 6568 (1060) г.[ПВЛ, с. 71]. То есть имя князя вполне исторического, известного не только ПВЛ, но и внелетописным источникам, воспроизводилось в правящей династии не чаще имени Рюрика (38).
Это показывает, что попытки рассчитать время создания легенды, опираясь на княжеский именослов и биографические сведения «Слова» Илариона не дают однозначного результата. Других источников, увы, нет(39). Явно не достаточно их и для анализа реальности или надуманности приглашения варягов на княжение, но здесь отсутствие надежных нарративных источников отчасти компенсируется данными археологии.
Объясняя появление иноземца во главе восточнославянского государства, исследователи, с доверием воспринимающие летописный рассказ о приглашении Рюрика некой конфедерацией племен, остаются в плену таких представлений о возможных механизмах этого процесса, которые сложились под влиянием династийных реалий развитого средневековья и нового времени, когда власть в стране можно было захватить силой (как, например, это сделал Вильгельм Завоеватель в Англии), получить ее путем заключения династического брака, или быть избранным на престол, что и соответствует «призванию» в терминологии «Повести»(40).
Чтобы занять иностранный престол по приглашению (= призванию)требуется, помимо прочего, наличие важнейшего условия - самого престола. Где уверовавшим в приглашение варягов на княжение удается обнаружить этот самый престол, то есть совокупность признаков, обозначающих существование в Приильменье и в бассейне Волхова в 60-е годы IX века династической или выборной надплеменной власти, остается большой тайной, ибо никаких веских исторических и археологических обоснований, кроме ссылок на наличие так называемых скандинавских древностей, не приводится. Последние могут маркировать присутствие иноэтнического компонента и / или наличие торговых связей с другими регионами Северной Европы, но никак не черты некоего протогосударственного образования (= престола), возглавить которое суждено было призванному Рюрику.
Здесь стоит уделить внимание представлениям о путях возникновения ранних государств. Исследователи раннесредневековой истории восточного славянства в большинстве своём опираются на теоретическую модель, суть которой сводится к тому, что «в основе раннегосударственных образований лежали определённые этнические территории, поскольку государство как форма организации социально стратифицированного общества не привносится извне» [Носов Е.Н., 2012, с. 107]. Такая модель постулирует неизбежность зарождения региональных властных структур (протогосударств) до появления летописного Рюрика, которому остается «вписаться» в эти структуры (сесть на княжение). Её изъяны очевидны, и она не в ладах с историческими реалиями, которые дают много примеров иного рода в разных частях земного шара. Не раз случалось так, что «определённые этнические территории» не только эгалитарных, но и в какой-то степени стратифицированных сообществ, захватывались пришельцами, в социально-политических структурах которых исконным обитателям или вовсе не находилось места, или оно располагалось на нижних ступеньках иерархической лестницы. Если же исходить из представления, что «понятие государства вполне однозначно и относимо к централизованным властным структурам, имеющим специализированный аппарат управления, а не основанным лишь на возникающих ad hoc чисто личных контактах»(41), то для Рюрика и пришедших с ним варягов вполне отыщется возможность занять самую верхнюю страту в сообществах Приильменья и Поволховья вне зависимости от «этнических территорий», а также от наличия или полного отсутствия в границах этих территорий признаков раннегосударственных образований.
Мы склоняемся к мысли, что таких признаков нет. Упоминавшееся выше полное отсутствие каких-либо письменных свидетельств IX века об этом регионе, отражающих состояние социально-экономических отношений в нём. попытаемся в какой-то мере компенсировать данными археологии, не забывая о том, что она не выработала общепризнанных критериев определения государственности по остаткам материальной культуры. Обратимся к недавнему и очень добротному обзору Е.Н. Носова [там же, с. 92 - 121] по славянской археологии Северного Приильменья и Поволховья (центра будущей Новгородской земли), акцентируя внимание на памятниках первой половины - середины IX в., то есть времени, предшествующего появлению здесь летописного Рюрика.
Далее здесь
Статья посвящена традиционной (и дискуссионной) в отечественной науке теме историчности или легендарности летописного рассказа о призвании варягов-руси. Автор анализирует летописные данные о происхождении и правлении Рюрика, хронологию его княжения.
Сколько раз строки летописной легенды о призвании варягов препарировались исследователями, сколько раз рассматривались ими под разными углами зрения? В ученых спорах о том, чье прочтение этого фрагмента «Повести временных лет»(1) самое верное и чья реконструкция отраженных в нем событий самая реалистичная, сломано столько копий и затрачено столько энергии, что хватило бы на детальнейшее изучение целых периодов отечественной истории. Казалось бы, и все очень правдоподобные, и все совершенно фантастические гипотезы давным-давно выдвинуты и многократно подвергнуты тщательному анализу, а все как убедительные, так и весьма сомнительные аргументы pro et contra каждой из них многократно осели на страницах научных и популярных изданий.
Идут годы, сменяются поколения исследователей, а дискуссия о реальности призвания варягов и историчности Рюрика «со товарищи» не прекращается. Воистину магическую притягательность и для маститых ученых и для их совсем не знаменитых коллег имеют эти несколько строк: многим хочется быть причастным к решению извечной проблемы «откуду руская земля стала есть». Вот и автор этих строк решил внести свою лепту в бездонную копилку «рюриковедения», ограничившись (за исключением нескольких пассажей) лишь анализом известия ПВЛ о происхождении Рюрика и летописной хронологии его правления, и не питая иллюзий, что его слово в этой нескончаемой полемике станет завершающим.
Хорошо известно, что наш летописец отнюдь не оригинален в той части своего сочинения, где повествуется о приходе «на царство» иноплеменника: легенды о создании государства иноземцами, призванными аборигенами, или самовольно переселившимися из дальних (иногда, как и в нашем случае, заморских) стран, распространены от Ирландии и Британии до Юго-Восточной Азии(2), причем пришельцами могут быть отдельные лица, братья, а иногда и более внушительные группы(3). А вот выписанный в ПВЛ исторический портрет приглашенного правителя, уникален в ряде деталей и предоставляет исследователям этого фрагмента русской летописи широкие возможности для создания портретов историографических.
Нами уже отмечалось [Лушин В.Г., 2009, с. 47], что летописный Рюрик, подобно многим другим фольклорным устроителям государства, является из-за моря, призванный аборигенами, не ведающими как установить порядок в своей земле, обильной и богатой. «Заморье» выступает при этом географически неперсонифицированным (это не конкретная страна, область или город), а единым нерасчлененным пространством, которое, надо полагать, и выступает источником умиротворяющей власти и права. Таким восприятием «заморья» обусловлена и своеобразная нерасчлененность во времени (в смысле принадлежности к определенному поколению) образа нашего героя: не названы его родители, он - порождение этого самого «заморья», его частица, привнесенная в суетный мир словен, кривичей, да чуди с мерью вместе с идеей власти и порядка. Он теперь исключительно «свой», ибо в том мире, откуда он пришел с родом своим, не осталось связанных с ним узами родства(4).
Рюрик из «заморья» лишен в летописи важнейшего отличительного признака архаичного вождя: не указаны ни обстоятельства его смерти, ни способ погребения, ни место расположения могилы, что вычеркивает его из списка языческих князей, предания о которых могли сохраняться в устной традиции к началу летописания. Это не решает проблему реальности или надуманности самого Рюрика, а лишь доказывает отсутствие такого персонажа в долетописных сказаниях о первых князьях, в которых находилось место другим выходцам из «заморья» - Олегу, Аскольду и Диру.
Отсутствие указания на место погребения может иметь объяснение, если допустить, что летописец использовал ветхозаветную символику, уподобляя князя Рюрика одному из библейских персонажей. Сопоставление Рюрика с ветхозаветными патриархами возможно в расчете летописцем срока правления этого князя, правившего 17 лет (862 - 879): столько же прожил Иаков в Египте, куда ушел «с родомъ своимъ» (об этом читателям «Повести» среди прочего рассказывала статья 986 года) [ПВЛ, с. 43]. В пользу гипотезы свидетельствует другой случай обращения «Повести» к библейской хронологии: дети Ярослава Владимировича появляются на свет через три года (или на третий год) подобно сыновьям Ноя и первым сыновьям Иакова [Арістов В., 2012, с. 163].
Вероятна и параллель Рюрик - Моисей: пророк вывел евреев из Египта, наш князь - русь из «заморья»; Моисей возвестил будущее колен Израилевых, нов землю обетованную не вошёл (Рюрик не правил в Киеве); своим преемником первый назначил Иисуса Навина, второй передает своего единственного малолетнего сына (источник княжеской власти) на попечение Олегу. Если имя пророка Моисея толковать как «взятый (спасённый) из воды», то Рюрик тоже в некотором роде взят из нее - является из «заморья», из- за водных просторов. Ещё отметим, что о Моисее сказано: «никто не знает [места] погребения его даже до сего дня» [Втор. 34, 6], и сопоставим это с тем, что данные о захоронении Рюрика в летописи отсутствуют. Если скрытые характеристики Моисея не плод нашего воображения, а реально отражены в «биографии» Рюрика, то легенда о призвании варягов -авторский текст, а не народное предание, дружинное или династийное сказание, тем более не отражение некоего правового акта («ряда»)(5), заключенного конфедерацией(6) славянских и финнских племен с варягами-русью.
Ясный и недвусмысленный исторический портрет летописного Рюрика (даже без учёта гипотетических параллелей с Моисеем), казалось бы, должен со всей очевидностью указывать исследователям «Повести» на невозможность отождествления родоначальника нашей правящей династии с одним из его североевропейских тёзок.
Частью специалистов этот сигнал летописца воспринят: не исключая историчности Рюрика, они не заняты поисками его возможного «двойника» в ветвях генеалогических древ раннего средневековья. Так, Анне Стальсберг предположила, что первые русские князья были наемниками не самого высокого социального уровня(7) [Стальсберг А., 1994, с. 198]. Однако, другая и бόльшаячасть исследователей потратила немало сил на поиски приличествующих нашей славной истории прародителей призванного варяга и его идентификацию. Одни ищут Рюрика среди балтийских славян, полагая, что те и есть упоминаемые «Повестью» варяги, другие, обратив взоры на края более северные, уже давно обрели искомое в лице Рёрика (Hrørek), известного по западноевропейским раннесредневековым хроникам конунга Ютландии. Именно он, по их мнению, и явился для наведения порядка к словенам новгородским и соседним с ними племенам в 60-е годы IX века, временно отстранившись от дел во Фрисландии иДании.
Любые другие древнескандинавские Рёрики никак не вписываются в систему летописных датировок начальной истории Руси и напрочь лишаются шансов на завидное место родоначальника русской правящей династии и по совместительству отца-основателя российской государственности(8).
Если свято верить в достоверность летописной хронологии, проблем которой мы коснёмся ниже, то идеальней кандидатуры и не подыскать: он из очень известного и знатного датского рода Скьёльдунгов, на момент призвания ему должно быть около 45 (?) лет(9), да и весьма видная фигура - Лотарь I, Карл II,Лотарь II и Людовик II Немецкий (заметим, что первые двое из этого списка были обладателями императорского титула) с ним считались. Престижный кандидат! Вопрос о том, нужен ли был именно такой кандидат словенам, кривичам да чуди с весью, и променял бы он возможность бороться пусть и за сравнительно небольшое владение где-нибудь в Дании или Фрисландии, т.е. на границах империи, на места обитания перечисленных племен, почему-то не задается. Вероятно, из-за однозначно предполагаемого положительного ответа на него: непременно бы с радостью согласился, ведь «земля наша велика и обильна».
По логике так называемого здравого смысла, позиция приглашающей стороны мало объяснима. Трудно предположить, что эти племена, платившие дань варягам и несколько лет назад прогнавшие их (понятно, не за примерное поведение), их же и призвали на княжение. Нам могут возразить, что призвали не тех (плохих) варягов, а каких-то других, благо не наблюдалось недостатка в конунгах разного калибра с дружинами большими и не очень. Предполагать, что население бассейна Волхова в тонкостях разбиралось в том, чем дружина Рюрика(Рёрика Ютландского) отличалась от «коллег», служивших, скажем, Эйрику Анундсону, вряд ли возможно. Как те, так и другие, скорее всего, просто ассоциировались с большой вооружённой ватагой, бороздившей на кораблях водные просторы в поисках дани и другой добычи. Неслучайно, даже книжником-летописцем все скандинавы, упоминаемые им в рассказах о событиях IX - X вв., во всех случаях, кроме географического экскурса, не идентифицируются точнее общего видового определения «варяги». Для него они все, как бы, на одно лицо. Вряд ли, за 200 лет до него познания кривичей или веси в скандинавской истории и этнографии были намного обширнее. Впрочем, такое приглашение, имей оно место в действительности, не стоит относить к разряду немыслимого, ведь известны случаи, когда франкские императоры нанимали одних викингов для защиты от других (не уступая им, однако, всей полноты власти)(10).
Если строго следовать тексту ПВЛ, то приглашали не кого-то персонально, то есть не специально Рюрика: «поидѣте княжитъ и володѣти нами» относится к руси в целом. Наш летописец, словно предчувствуя, что потомки станут искать истоки первой русской правящей династии в кронах генеалогических деревьев королевских родов стран Северной Европы, выстроил текст легенды о призвании варягов так, чтобы напрочь исключить такие попытки: «ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» [ПВЛ, с. 13]. В представлении создателя летописи и современного ей читателя, Рюрик и пришедшие с ним никак не должны были ассоциироваться со шведами и норвежцами, равно как и с обитателями Готланда или англичанами. Для началаXII века, когда писалась «Повесть», выведение истоков русского княжеского рода из правящих династий этих народов вряд ли представлялось настолько же престижным, как ныне это видится многими нашим современникам.
Первый князь по летописи хоть и варяг, но варяг особого рода: ни свей, ниурманин, никто-либо иной из представителей северных народов. Он и его род принадлежат к отличному от них этническому образованию - руси, следы которого искать на севере Европы уже во времена создания ПВЛ бессмысленно, ибо Рюрик, отозвавшись на приглашение княжить словенами, кривичами ичудью, «пояша по собе всю русь, и придоша» [там же].
Среди варягов легенды об их призвании, равно как и в перечне стран и народов из этногеографического введения к «Повести», отсутствуют датчане, что сторонниками отождествления летописного Рюрика с Рёриком Ютландским(11) считается одним из доказательств их правоты и явным намеком на датские корни первоначальной руси. Это заблуждение проистекает из особенностей введения, вернее, текста, послужившего ему источником. В нём мы не найдем, к примеру, ясов и касогов, летописцу хорошо известных [там же, с. 31, 64. 72, 129], не увидим там и неоднократно отмеченных на страницах «Повести» хазар и печенегов, и даже половцев - самого упоминаемого ею иноземного народа, но во введении нашлось место меотам и сарматам [там же, с. 7], сошедшим с исторической сцены за много веков до начала летописания. Перечни варяжских народов в легенде и в этногеографическом введении совпадают. И первый из них, наверняка, создавался «с оглядкой» на второй, смоделированный по летописному источнику, где не упоминались даны (датчане), при том, что русь могла быть внесена во введение самим летописцем, как и ряд балтских и финнских этнических образований (меря, мурома, весь, пермь, печера, корсь идругие).
Сторонники отождествления летописного Рюрика с Рёриком Ютландским важнейшей составляющей своих построений считают частично совпадающие хронологические данные жизни и деяний этих персонажей. Последнее западноевропейское сообщение о Рёрике датировано 873 г., когда он присягнул на верность Людовику Немецкому, а девятью годами позже Фризия, которую он в 872 г. получил в управление от Карла Лысого, досталась еще одному датчанину - родственнику Рёрика Годфриду, сыну Харальда Клака [Пчелов Е.В., 2001(а), с.74]. Из этого следует, что Рёрик умер до 882 года, оставаясь до конца своих дней правителем Фризии. Предполагать другое, например, лишение права владения этой территорией при жизни Рёрика, нет оснований, ибо такое событие, имей оно место, непременно отразилось бы в хрониках.
Если допустить, что Рёрик=Рюрик, то его предполагаемая дата смерти(882 г. или немногим ранее) довольно близка той, что указана в ПВЛ (879 г.). «Княжитъ и володѣти» словенами, кривичами и иже с ними летописный Рюрик вызвался в 862 г. Отмеренные ему в «Повести» 17 лет правления не отмечены никакими событиями, летописцу, похоже, нечего было сказать об этом княжении. В итоге получился портрет князя-пацифиста: Рюрик - единственный из русских раннесредневековых правителей, который вовсе не ведет войн(12). Все другие, от Олега до Ярослава, непременно воюют, если уж не с внешними врагами или взбунтовавшимися древлянами, то с родными братьями. Его деятельность в нежданно приобретенных землях сведена в ПВЛ к фразе «раздая мужемъ своимъ грады»(13), что слишком мало (за 17-то лет!) для князя, существовавшего реально и оставившего о себе хоть какие-то воспоминания у потомков, и вполне приемлемо для персонажа вымышленного.
В отличие от летописного Рюрика, Рёрик европейских хроник в эти же 17лет не раз напоминает о себе. В январе - апреле 863 г., то есть год спустя после предполагаемого начала княжения в Новгороде (или в Ладоге) он совершает грабительский поход вниз по Рейну [там же, с. 73]. Осенью 867 г., утратив к тому времени владения во Фризии, Рёрик угрожал императору Лотарю, и тому пришлось собирать ополчение для защиты от возможного набега [там же].Дважды (оба раза осенью) в 870 г. в Нимвегене и в 872 г. в Трейэктуме он проводит переговоры с Карлом Лысым, по результатам которых возвращает себе земли во Фризии, став вассалом Карла, а уже в июне следующего 873 г. присягает на верность Людовику Немецкому [там же, с. 74]. К тому же, часть времени, совпадающего с гипотетическим новгородским княжением, Рёрик владел землями между Северным морем и р. Эйдер, пожалованными ему в 857 г. датским королем Хориком II (854 - 867 / 873 гг.) [там же, с. 73].
Полемизируя с противниками тождества этих персонажей (Рёрик=Рюрик), Е.В. Пчелов верно указывает на хронологические пробелы в данных западноевропейских источников, что, по его мнению, свидетельствует в пользу того, что Рёрик «мог оказаться и на Руси» [там же, с. 74]. Не станем исключать возможность (по крайней мере, теоретическую) такого, назовем его челночным, управления далеко удаленными землями: ведь оставляли же короли - викинги свои владения, отправляясь в заморские походы, иногда очень продолжительные.
Единственным существенным «противопоказанием» совмещению одним лицом ролей двух исторических персонажей - Рёрика и Рюрика - является (если вовсе не брать во внимание отмечавшуюся выше мифологизированность образа новгородского князя и заметную искусственность летописного известия о нем),проблема хронологического свойства. Речь не об упомянутых Е.В. Пчеловым лакунах в данных западноевропейских источников, а об условности летописных датировок событий, относимых «Повестью» к IX - X вв.
Генрик Ловмянский считал «явно вымышленным элементом» хронологию Рюрика, созданную в начале XII века и не дающую оснований для выводов об отношении Рюрика к Рёрику [Ловмянский Г., 1963, с. 246]. «Мы, - писал исследователь, - приходим к мысли, что действительный Рюрик подвязался в Ладоге, скорее всего, на переломе IX и X веков - через четверть века после смерти Рорика фрисландского» [там же, с. 247].
Условность датировок наиболее ранних известий «Повести» отмечалась исследователями уже не раз, и до выхода в свет статьи Генрика Ловмянского(14), и после этого(15), что, впрочем, не оказало сколько-нибудь заметного влияния на различные категории «пользователей» летописной хронологии, включая и специалистов по древнерусской истории(16), многие из которых по-прежнему принимают на веру те даты событий IX - X вв., точность которых ничем не подтверждена(17). В научных изданиях до сих пор надежно законсервирована вера в достоверность хронологии победоносного похода Олега на северян в 884 году, а Игоря на древлян - в 914. Да и явно искусственная летописная дата призвания руси в ближайшие годы вряд ли сдаст свои позиции: больно она привлекательна для авторов, желающих исправить «промашку» летописца, не сотворившего родословной для основателя династии. При этом дата его прихода (862 г.) рассматривается как абсолютно достоверная или очень близкая к таковой, ведь в противном случае идентификация Рюрика как Рёрика невозможна.
Подпитывается уверенность в полной (или почти полной) непогрешимости летописной хронологии «рюрикова княжения» интерпретацией некоторых археологических данных. Ряд исследователей связывает пожар горизонта Е2 культурного слоя Старой Ладоги с событиями, описанными в летописи под 859 и862 гг. (изгнание варягов, междоусобицы, призвание руси), а некоторые из них считают дату пожара «блестящим подтверждением» летописной хронологии[Булкин В.А., Мачинский Д.А., 1986, с. 19](18).
Изредка высказывавшиеся немногочисленными оппонентами возражения(19) во внимание не принимались, но яркие краски картины гармонии письменных и археологических источников заметно тускнеют, если все, ныне доступные исследователям, данные о Ладоге середины
IX - начала XI веков рассматривать в комплексе, а не доказывать точность летописной хронологии, опираясь лишь на один, вырванный из истории города эпизод - следы пожара, зафиксированные в горизонте Е2. Кроме этого пожара, случившегося между 863 и 871 годами и сопровождавшегося тотальным разгромом поселения, были и другие: Ладога гибла в огне около 840 г., пострадала от него в середине X в. (ПВЛ относит к этому времени поход на север княгини Ольги), а затем в конце этого столетия, что связывают с нападением на нее ярла Эйрика(20) [Кузьмин С.Л., 2003, с. 45 - 57]. По крайней мере, об одном из этих событий (наиболее позднем) летописец должен был располагать какими-то сведениями, если допустить, что ему были известны некоторые обстоятельства появления Рюрика, случившегося тремя десятилетиями раньше, но в «Повести» о набеге викингов на Ладогу ни слова(21).
Если какое-то объяснение молчанию летописи об этом походе еще можно подыскать(22), то почти полному отсутствию данных о событиях в северной части Руси от ухода на юг Олега (882 г.) и до появления в Новгороде Владимира (970г.) - нет(23). Кроме одного и единственно возможного: создатель «Повести» ничего о них не знал, и в его распоряжении не было никаких текстов или преданий, которые позволили бы заполнить эту зияющую хронологическую брешь. Даже оно в городском княжении Святослава Игоревича мы узнаем не из летописи, а от византийского императора Константина VII Багрянородного(24) [De Adm. Imp., cap. 9. 4, 5; 1989, с. 44, 45]. Явные информационные пробелы в летописи связаны не только с Новгородом. Зная в деталях о военных экспедициях против Византии, она не упоминает о столь же масштабных каспийских походах руси(25),не знает о появлении кометы Галлея в 989 г.(26) и о таком важном событии как начало чеканки русских золотых и серебряных монет в правление князя Владимира Святославича(27).
Сказанного выше вполне достаточно для формирования представления о том, сколь ограниченными были сведения летописца об истории IX - X вв. Они не дают каких-либо оснований для предположения о том, что описание эпохи «призвания» руси и Рюрика хоть как-то соотносится с реальными событиями.
Признавая тождественность Рюрика и Рёрика, исследователи, вслед за этим, должны были бы признать очень высокую степень точности самых ранних летописных датировок, начиная с года вокняжения призванного варяга в Новгороде, и достоверность всех сомнительных последующих хронологических выкладок летописца для событий IX - первой половины X вв. То есть должны уверовать в то, что на 39 году совместной жизни Ольга произвела на свет первенца, подарив 63-х летнему Игорю наследника, которого ей затем по невыясненным причинам пришлось опекать до достижения им возраста в 22года(28). Однако, эти хронологические построения летописца дали основание М.Н. Тихомирову и О.В. Творогову считать искусственным соединением Игоря с Рюриком, а их прямое родство историографической легендой [Тихомиров М.Н.,1979, с. 35; Творогов О.В., 1994, с. 7]. Другие исследователи считали такие столь малореалистичные датировки основанием для поиска «утраченного» княжеского поколения(29).
Искать его можно лишь при наличии непоколебимой веры исследователей в полную достоверность летописной даты призвания Рюрика. Не понятно, правда, как автор ПВЛ, столь точно знавший самые ранние, первые даты начальной истории, мог в дальнейшем повествовании «потерять» одно, а то и два поколения, чтобы потом вынужденно и непомерно растягивать срок правления князя Игоря, датируя появление у того наследника началом седьмого десятка лет жизни. Скорее всего, он ничего не «терял» и порядок первых княжеских поколений знал верно, а из Игоря сделал «долгожителя» лишь для некоторого удревления его рода и истории руси.
В исторических сочинениях подобная практика известна с глубокой древности, но в нашем случае есть одна примечательная особенность. Летописец не пытался максимально углубить корни правящей династии, возведя начало ее истории, скажем, к царям троянским или римским императорам, как это делали авторы многих средневековых сочинений, ведь престиж царственного рода в те времена отчасти определялся его древностью. Он по возможности старался (надо воздать ему должное) опираться на факты исторические, почерпнутые из доступного ему источника - «летописанья греческого». Летописцу было важно и даже необходимо «призвать» Рюрика до первого, ставшего известного ему из хроники Продолжателя Амартола [Истрин В.М., 1920, с. 511], похода Руси на Константинополь, который случился в 860 г., а в «Повести» ошибочно отнесен к866 г. [ПВЛ, с. 13 (30). Отсчитав от этой даты несколько лет, автор «Повести» и получил время прихода варягов-руси, которое было бы иным, окажись год похода верно указанным(31).
Выяснение других ключевых дат событий, относимых летописью к концу IX - началу 70-х годов X вв., в том числе начала и окончания правлений первых князей, было бы не возможно, не окажись в распоряжении автора «Повести» текстов византийско-русских соглашений. Указанные в каждом из них даты и имена императоров «позволяли установить, когда жили эти князья, в каком порядке их нужно расположить, сколько между ними положить лет. Судя потому, как стремительно летописец обрывал жизни Олега, Игоря и Святослава сразу же после договоров, год их заключения был единственной датой, известной ему из жизни этих князей» [Толочко А.П., 2015, с. 56]. При этом годы смерти наших первых князей строго привязаны в «Повести» к окончанию правлений византийских императоров(32).
Никаких других источников для определения времени правления первых князей и даты призвания Рюрика у создателя ПВЛ не было, если, конечно, не предположить, что последняя принесена теми самыми варягами, что пришли с приглашенным. Тогда останется загадкой, в какой календарно-хронологической системе время появления Рюрика сохранялось в устной традиции переселенцев в течение двух столетий. Саги, даже если они и были созданы в Новгороде или Киеве пришедшими скандинавами, к источникам точной хронологии не отнести.
Сложности, с которыми сталкиваются современные исследователи при определении дат большинства событий скандинавской истории дохристианского времени, хорошо известны: даже время жизни и правления таких прославленных конунгов как Харальд I Прекрасноволосый определяется приблизительно, а начальная дата его правления в научных публикациях встречается минимум в трех вариантах. Приглашённые на княжение варяги не могли «принести» с собой (в сагах(33) или иным каким-то способом) точную дату своего прибытия, как то соотносимую с понятным будущему летописцу счетом лет «от сотворения мира» ни в устной, ни в письменной форме(34), равно как и призвавшие их не могли зафиксировать это событие в той системе летоисчисления, которая позволяла бы монаху-летописцу много лет спустя (в начале XII в.) произвести её верное сопоставление с летоисчислением «от сотворения мира»(35). В рамках нашего исследования должно быть уделено внимание вопросу о времени создания легенды о призвании варягов и Рюрика. Если исходить из того, что ПВЛ «монографична» (произведение одного автора, написанное им по единому замыслу), а не впитывала в себя некогда якобы существовавшие, но бесследно исчезнувшие предшествующие своды, то искомое время допустимо вычислять, опираясь на княжеский именослов и внутреннюю хронологию повествования. Давно установлено, что первым из древнерусских князей именем основателя династии был наречен один из правнуков Ярослава Владимировича - Рюрик Ростиславич, умерший в 6600 (1092) г., а до этого лишь однажды упомянутый летописью под 6594 (1086) г. [ПВЛ, с. 88, 91]. Так как смерть его отца Ростислава Владимировича датирована (6574) 1066 г. [там же, с. 72], то появление на свет Рюрика Ростиславича должно приходиться на первую половину 60-х годов XI в. Примечательно, что имя родоначальника династии появилось в княжеской ветви, не имевшей никаких шансов на великокняжеский престол, но для нас сейчас важно другое - дата рождения второго из упомянутых «Повестью» Рюриков(36) должна указывать на то, что легенда о призвании варягов и ее главный персонаж в указанное время уже были известны (в правящем семействе, по крайней мере).
Ввиду отсутствия в ПВЛ каких-либо иных зацепок, проливающих свет на время создания легенды, исследователи вынужденно обращаются к «Слову о законе и благодати» Илариона - единственному древнерусскому внелетописному тексту раннего происхождения (первая половина XI века), как-то отражающему родословие княжеской династии(37). Написанное между 1037 и 1050 гг. «Слово» упоминает Игоря и Ольгу, но молчит о Рюрике. Из этого можно заключить, что в то время легенды о призвании еще не существовало и наиболее вероятное время её создания приходится на 50-е - первую половину 60-х годов XI века, но такой вывод базируется на весьма шатких основаниях. Целью сочинения Илариона была отнюдь не история правящей династии, и он вполне мог ограничиться теми ее представителями, которые, по его словам, «мужьствомъ же и храборъствомъ прослушавъ странахъ многах, и побѣдами и крѣпостию поминаются нынѣ исловуть» [Молдаван А.М., 1984, с. 91, 92], а княжеский именослов, отраженный в «Повести», демонстрирует крайне редкое обращение к древнейшим именам. Если упомянутый нами выше Рюрик Ростиславич был единственным (кроме реального или мнимого основателя династии) носителем этого имени, известным ПВЛ, то единственным Игорем (кроме Игоря Старого) был один из сыновей Ярослава Владимировича, умерший в 6568 (1060) г.[ПВЛ, с. 71]. То есть имя князя вполне исторического, известного не только ПВЛ, но и внелетописным источникам, воспроизводилось в правящей династии не чаще имени Рюрика (38).
Это показывает, что попытки рассчитать время создания легенды, опираясь на княжеский именослов и биографические сведения «Слова» Илариона не дают однозначного результата. Других источников, увы, нет(39). Явно не достаточно их и для анализа реальности или надуманности приглашения варягов на княжение, но здесь отсутствие надежных нарративных источников отчасти компенсируется данными археологии.
Объясняя появление иноземца во главе восточнославянского государства, исследователи, с доверием воспринимающие летописный рассказ о приглашении Рюрика некой конфедерацией племен, остаются в плену таких представлений о возможных механизмах этого процесса, которые сложились под влиянием династийных реалий развитого средневековья и нового времени, когда власть в стране можно было захватить силой (как, например, это сделал Вильгельм Завоеватель в Англии), получить ее путем заключения династического брака, или быть избранным на престол, что и соответствует «призванию» в терминологии «Повести»(40).
Чтобы занять иностранный престол по приглашению (= призванию)требуется, помимо прочего, наличие важнейшего условия - самого престола. Где уверовавшим в приглашение варягов на княжение удается обнаружить этот самый престол, то есть совокупность признаков, обозначающих существование в Приильменье и в бассейне Волхова в 60-е годы IX века династической или выборной надплеменной власти, остается большой тайной, ибо никаких веских исторических и археологических обоснований, кроме ссылок на наличие так называемых скандинавских древностей, не приводится. Последние могут маркировать присутствие иноэтнического компонента и / или наличие торговых связей с другими регионами Северной Европы, но никак не черты некоего протогосударственного образования (= престола), возглавить которое суждено было призванному Рюрику.
Здесь стоит уделить внимание представлениям о путях возникновения ранних государств. Исследователи раннесредневековой истории восточного славянства в большинстве своём опираются на теоретическую модель, суть которой сводится к тому, что «в основе раннегосударственных образований лежали определённые этнические территории, поскольку государство как форма организации социально стратифицированного общества не привносится извне» [Носов Е.Н., 2012, с. 107]. Такая модель постулирует неизбежность зарождения региональных властных структур (протогосударств) до появления летописного Рюрика, которому остается «вписаться» в эти структуры (сесть на княжение). Её изъяны очевидны, и она не в ладах с историческими реалиями, которые дают много примеров иного рода в разных частях земного шара. Не раз случалось так, что «определённые этнические территории» не только эгалитарных, но и в какой-то степени стратифицированных сообществ, захватывались пришельцами, в социально-политических структурах которых исконным обитателям или вовсе не находилось места, или оно располагалось на нижних ступеньках иерархической лестницы. Если же исходить из представления, что «понятие государства вполне однозначно и относимо к централизованным властным структурам, имеющим специализированный аппарат управления, а не основанным лишь на возникающих ad hoc чисто личных контактах»(41), то для Рюрика и пришедших с ним варягов вполне отыщется возможность занять самую верхнюю страту в сообществах Приильменья и Поволховья вне зависимости от «этнических территорий», а также от наличия или полного отсутствия в границах этих территорий признаков раннегосударственных образований.
Мы склоняемся к мысли, что таких признаков нет. Упоминавшееся выше полное отсутствие каких-либо письменных свидетельств IX века об этом регионе, отражающих состояние социально-экономических отношений в нём. попытаемся в какой-то мере компенсировать данными археологии, не забывая о том, что она не выработала общепризнанных критериев определения государственности по остаткам материальной культуры. Обратимся к недавнему и очень добротному обзору Е.Н. Носова [там же, с. 92 - 121] по славянской археологии Северного Приильменья и Поволховья (центра будущей Новгородской земли), акцентируя внимание на памятниках первой половины - середины IX в., то есть времени, предшествующего появлению здесь летописного Рюрика.
Далее здесь