Панкратов-Чёрный о Меньшове
Сегодня на прощании в Доме кино Панкратов-Чёрный сказал о Меньшове: «Он так любил народ! И страдал за него! Страдал!» И могло показаться - дежурная фраза, пафос по случаю. Но…
Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину. «Далеко?» «Да нет, не очень, километров 500» «А что, поехали!»
Сели они в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше - прямая речь:
И вот пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
- Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
- А чего ж не восстановят?
- Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
- Что-то больно маленькая какая-то…
- Ну, а что, в избе - комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвертого… А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили… Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня…
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт - грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас - всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел, да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром, Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются…
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик - олень воду пьёт и лебеди плавают - а к коврику приколоты ордена и медали. Володя спрашивает:
- Отцовские медали, Коля?
- Да нет, почему… Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то… Ценили нас, ценили - работали-то мы с утра до ночи…
И вдруг Володя заплакал.
Мы опешили - что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали… и ты так живёшь?..»
- А что, - Коля засуетился, - Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол… Ну, а денег не платят, так их и тратить не на что…Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете… Как Шукшин в «Калине красной» на холмике - «да ведь это же мать моя»… Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно… Мы его еле его успокоили … А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит - строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо - о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!
-------------
Не идёт у меня из головы эта история о плачущем Меньшов. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
Олег Пухнавцев