пурга II
Я бросил взгляд на часы, был уже девятый час. По амфитеатру новых мыслей и планов эхом раскатилась утренняя головная боль. Я так и не позвонил. А звонок был очень важным. Мне нужно было дозвониться до секретариата следователя, и разузнать что с моим делом. Но сейчас я не хотел об этом думать. Мне захотелось выйти из дома и я предложил все же сходить к художникам, может после вернисажа они еще там, в мастерской. Может они нас примут. Мы оделись и вышли в осеннюю мглу улиц.
Доехав на трамвае до центра города мы раскрыли зонты и быстрым шагом пошли по узким закоулкам. Дождь и ветер не располагали к беседе, и я предался воспоминаниями из моей прошлой жизни. В исторической ретроспективе прошлое предстало в ярких, неотягощенных тонах. Я шел с горькой улыбкой на устах по улочкам своих воспоминаний. Каждый шаг открывал передо мной все новые аспекты, и новые, но безнадежно утерянные возможности. Вот я вспомнил нашу летнюю усадьбу, яблоневый сад, густо поросший травой. В воздухе запах спелых яблок, все в ярком свете солнца. Мы сидим в беседке, пьем чай, смеемся. Да, что же мешало нашему счастью, подумал я, когда мы подходили к мастерской. Видимо свойство счастья такого, что не может длиться вечность, и приходиться за него бороться, терпеть и надеяться. Не в силах развить мысль дальше я остановился у входа и настроился на предстоящую встречу. Это здесь, остановил я Петра. Они все очень милые люди, немного странные, но это и понятно, творческая интеллигенция. Я позвонил.
Открыл нам Карлос, художник неоавангардистского толка, с постаревшим, усталым лицом, но очень живым взглядом из-под поседевших бровей. Он обвел наши съежившиеся фигурки своим орлиным взором и не сразу меня узнал. Мы дружили уже больше года. Его сын учился у меня в классе. Карлос пару раз был у меня в гостях, мы вели беседы, спорили, я даже купил у него картину. Чувствуя неловкость положения, я было решил ему представиться, но он вдруг засиял улыбкой и с развязанной интонацией, вдруг раскатился приветственной речью, в духе конферансье, коря нас при этом за неуважение к искусству. Мы сразу прочувствовали его энергетику и то, что он изрядно поддат. Мы шагнули через порог в сухое, пропитанное силой и запахами масляных красок помещение. Он повел нас вдоль висящих на стенах картин, по комнатам, с лабиринтом из стендов картонных перегородок, на которых также висели работы. Он шел неспешно рассказывая, как он ловил сегодня свою перепуганную собакой, пришедшей с публикой к ним на открытие выставки, кошку, которая забралась на одну из перегородок и вызвав тем самым к себе ничем незаслуженный интерес. Я запер ее внизу, в мастерской, но и тут она не позволила нам спокойно пообщаться с посетителями, продолжал он, она решила устроить там шабаш, и опрокинула незакрытую банку с краской после чего стала неистово вопить. Я второпях про банку то и не подумал. Когда мы спустились посмотреть, что случилось, то увидели от лап до хвоста окрашенную кошку, бешено прыгающею чуть ли не до потолка, разбрызгивающую во все стороны краску. Там как раз стояла незаконченная картина Микки, теперь он привыкает к новому направлению в изобразительном искусстве, смеялся он. Пропуская смысл его рассказа через себя, я смотрел по сторонам. Я видел замки загадочных форм, пейзажи, искусно написанные волнистыми непрерывными линиями. Около одной из картин я не мог не остановиться. На ней был изображен город, собранный из мозаики света и тьмы, здания уходили ввысь колоннами образно напоминавшими туловища животных, выходя на крыши они заканчивались каменными изваяниями мафических голов полуживотных, полубогов. Посреди города искрился в лучах света замощенный каменными глыбами канал, по которому под надутыми парусами шла деревянная шхуна. Ее корма была раздута в боках, создавая эффект груженого богатствами судна. Палуба изящно украшена парапетами, статуэтками, всевозможными деталями. По бортам зияли черные бойницы с крупнокалиберными пушками. Карлос тоже остановился, а, протянул он, это картина Грея, она далась ему неимоверными муками. Он рассказывал что вынашивал этот образ несколько месяцев, но в течение этого времени он был одержим, не то слово, невменяем. Был сегодня покупатель один, но пообщавшись с ним он не захотел ему ее продать.
Доехав на трамвае до центра города мы раскрыли зонты и быстрым шагом пошли по узким закоулкам. Дождь и ветер не располагали к беседе, и я предался воспоминаниями из моей прошлой жизни. В исторической ретроспективе прошлое предстало в ярких, неотягощенных тонах. Я шел с горькой улыбкой на устах по улочкам своих воспоминаний. Каждый шаг открывал передо мной все новые аспекты, и новые, но безнадежно утерянные возможности. Вот я вспомнил нашу летнюю усадьбу, яблоневый сад, густо поросший травой. В воздухе запах спелых яблок, все в ярком свете солнца. Мы сидим в беседке, пьем чай, смеемся. Да, что же мешало нашему счастью, подумал я, когда мы подходили к мастерской. Видимо свойство счастья такого, что не может длиться вечность, и приходиться за него бороться, терпеть и надеяться. Не в силах развить мысль дальше я остановился у входа и настроился на предстоящую встречу. Это здесь, остановил я Петра. Они все очень милые люди, немного странные, но это и понятно, творческая интеллигенция. Я позвонил.
Открыл нам Карлос, художник неоавангардистского толка, с постаревшим, усталым лицом, но очень живым взглядом из-под поседевших бровей. Он обвел наши съежившиеся фигурки своим орлиным взором и не сразу меня узнал. Мы дружили уже больше года. Его сын учился у меня в классе. Карлос пару раз был у меня в гостях, мы вели беседы, спорили, я даже купил у него картину. Чувствуя неловкость положения, я было решил ему представиться, но он вдруг засиял улыбкой и с развязанной интонацией, вдруг раскатился приветственной речью, в духе конферансье, коря нас при этом за неуважение к искусству. Мы сразу прочувствовали его энергетику и то, что он изрядно поддат. Мы шагнули через порог в сухое, пропитанное силой и запахами масляных красок помещение. Он повел нас вдоль висящих на стенах картин, по комнатам, с лабиринтом из стендов картонных перегородок, на которых также висели работы. Он шел неспешно рассказывая, как он ловил сегодня свою перепуганную собакой, пришедшей с публикой к ним на открытие выставки, кошку, которая забралась на одну из перегородок и вызвав тем самым к себе ничем незаслуженный интерес. Я запер ее внизу, в мастерской, но и тут она не позволила нам спокойно пообщаться с посетителями, продолжал он, она решила устроить там шабаш, и опрокинула незакрытую банку с краской после чего стала неистово вопить. Я второпях про банку то и не подумал. Когда мы спустились посмотреть, что случилось, то увидели от лап до хвоста окрашенную кошку, бешено прыгающею чуть ли не до потолка, разбрызгивающую во все стороны краску. Там как раз стояла незаконченная картина Микки, теперь он привыкает к новому направлению в изобразительном искусстве, смеялся он. Пропуская смысл его рассказа через себя, я смотрел по сторонам. Я видел замки загадочных форм, пейзажи, искусно написанные волнистыми непрерывными линиями. Около одной из картин я не мог не остановиться. На ней был изображен город, собранный из мозаики света и тьмы, здания уходили ввысь колоннами образно напоминавшими туловища животных, выходя на крыши они заканчивались каменными изваяниями мафических голов полуживотных, полубогов. Посреди города искрился в лучах света замощенный каменными глыбами канал, по которому под надутыми парусами шла деревянная шхуна. Ее корма была раздута в боках, создавая эффект груженого богатствами судна. Палуба изящно украшена парапетами, статуэтками, всевозможными деталями. По бортам зияли черные бойницы с крупнокалиберными пушками. Карлос тоже остановился, а, протянул он, это картина Грея, она далась ему неимоверными муками. Он рассказывал что вынашивал этот образ несколько месяцев, но в течение этого времени он был одержим, не то слово, невменяем. Был сегодня покупатель один, но пообщавшись с ним он не захотел ему ее продать.