(no subject)
привыкла считать (видимо, по принципу «в чужом огороде трава понтовей»), что с говорением о кино дела в стране обстоят гораздо лучше, чем с говорением о литературе - в смысле гибкости и незашоренности языков интерпретации. досмотрев в ночи «закрытый показ» «Бубна, барабана», я, надо сказать, этой привычки начисто лишилась. обнаружилось, что почти все приглашенные эксперты умеют обсуждать фильм только в двух регистрах: для называния одного из них использовалось слово «очерк» (aka «чернуха», «социальная драма» etc.), для называния другого - слово «притча». эти регистры могут казаться альтернативными (и, конечно, именно так были преподнесены в ходе вчерашнего тв-толковища), но когда начинаешь профессионально заниматься проблемами рецепции, быстро понимаешь их родственность.
на самом деле в обоих случаях интерпретативный механизм работает по принципу аллегории - и когда героиня прямо признается «не женщиной» (Игорь Манцов), а аллегорией попранной русской культуры, и когда она считается типичной провинциалкой, или типичной интеллигенткой, или типичной расхитительницейнародногодобравнечеловеческихусловияхсвободногорынка. типичное здесь - и есть аллегория каких-то культурных стереотипов. это один из самых примитивных способов трактовать увиденное, одна из самых примитивных реакций на рамки условности (эксплуатирующая, понятное дело, школьный навык восприятия литературы как «зеркала реальной жизни») - интерпретатор, как собачка павлова реагируя на сигнал и пользуясь готовыми, хорошо известными моделями переноса («работает в библиотеке - значит, репрезентирует высокую культуру», «ворует - ну да, в 90-е разворовали страну», «на экране шахты, просторы, поезда, обшарпанный быт и периодически слышится возглас “в Москву” - значит, речь идет о тоскливом существовании в глухой провинции»), в действительности таким образом защищается, не пускает себя, свою всамделишную реальность в собственную интерпретативную схему. неважно, по какой причине - то ли правда ничего в данном случае не чувствует и боится об этом сказать, то ли чувствует и боится об этом сказать, то ли настолько боится об этом сказать, что изначально себе запрещает чувствовать.
в случае «Бубна» это всё особенно заметно, кстати, - ведь стылый воздух заполняет там пространство между действующими лицами как раз постольку, поскольку каждый из персонажей одержим готовой интерпретативной моделью («работает в библиотеке - значит, репрезентирует высокую культуру», «ворует - ну да, в 90-е разворовали страну», «вокруг шахты, просторы, поезда, обшарпанный быт и периодически слышится возглас “в Москву” - значит, речь идет о тоскливом существовании в глухой провинции») и пытается таким образом защититься.
он, фильм, мне понравился, как ни странно. благодаря диковатому последнему получасу прежде всего - на протяжении которого из сведенных судорогой, перетянутых до безжизненности вен постепенно, в несколько этапов, нудно, нелепо начинает сочиться, а потом вытекает кровь.
на самом деле в обоих случаях интерпретативный механизм работает по принципу аллегории - и когда героиня прямо признается «не женщиной» (Игорь Манцов), а аллегорией попранной русской культуры, и когда она считается типичной провинциалкой, или типичной интеллигенткой, или типичной расхитительницейнародногодобравнечеловеческихусловияхсвободногорынка. типичное здесь - и есть аллегория каких-то культурных стереотипов. это один из самых примитивных способов трактовать увиденное, одна из самых примитивных реакций на рамки условности (эксплуатирующая, понятное дело, школьный навык восприятия литературы как «зеркала реальной жизни») - интерпретатор, как собачка павлова реагируя на сигнал и пользуясь готовыми, хорошо известными моделями переноса («работает в библиотеке - значит, репрезентирует высокую культуру», «ворует - ну да, в 90-е разворовали страну», «на экране шахты, просторы, поезда, обшарпанный быт и периодически слышится возглас “в Москву” - значит, речь идет о тоскливом существовании в глухой провинции»), в действительности таким образом защищается, не пускает себя, свою всамделишную реальность в собственную интерпретативную схему. неважно, по какой причине - то ли правда ничего в данном случае не чувствует и боится об этом сказать, то ли чувствует и боится об этом сказать, то ли настолько боится об этом сказать, что изначально себе запрещает чувствовать.
в случае «Бубна» это всё особенно заметно, кстати, - ведь стылый воздух заполняет там пространство между действующими лицами как раз постольку, поскольку каждый из персонажей одержим готовой интерпретативной моделью («работает в библиотеке - значит, репрезентирует высокую культуру», «ворует - ну да, в 90-е разворовали страну», «вокруг шахты, просторы, поезда, обшарпанный быт и периодически слышится возглас “в Москву” - значит, речь идет о тоскливом существовании в глухой провинции») и пытается таким образом защититься.
он, фильм, мне понравился, как ни странно. благодаря диковатому последнему получасу прежде всего - на протяжении которого из сведенных судорогой, перетянутых до безжизненности вен постепенно, в несколько этапов, нудно, нелепо начинает сочиться, а потом вытекает кровь.